На следующее утро, только часы пробили десять, звонок. На пороге стоял Николай, всклокоченный, с нездоровым блеском в воспаленных глазах, а рядом с ним какой-то видный холёный господин неопределённого возраста в очках в золотой оправе.
- Эдуард Борисович, - представил нам Николай незнакомца.
Господин протянул корзину с фруктами и шампанским, сверкнул ослепительной улыбкой и приятным баритоном пропел:
- По русскому обычаю с пустыми руками, Елена Сергеевна, в гости не ходят.
Волей не волей, пришлось впустить нежданных гостей. Эдуард Борисович продолжал петь:
- Сколько же сил душевных и мужества надо, чтобы своё родовое гнездо сберечь, сохранить в сердцах своих любовь и уважение к пращурам своим, к их судьбе…
- Если вы за картиной, то она не продаётся, - перебил я.
Господин снял очки и дружелюбно на меня посмотрел. На миг мне вдруг привиделось что-то детское в его открытом взгляде.
- Алексей Иванович, а кто же вам сказал, что я пришел для того, чтобы купить у вас картину? Не всё же деньгами измерить можно.
- Алексей, - вмешался Николай и попробовал смерить меня полным укоризны взглядом. Правда, это у него не очень хорошо получилось, - Эдуард Борисович большой знаток и любитель искусства, эээ…меценат в известном роде. Я же не мог тебе в дом барыгу какого-нибудь притащить. Эдуард Борисович многим людям помог.
С неохотой я достал наше сокровище. Эдуард Борисович впился в картину взглядом. Вокруг его глаз паутинкой залегли морщинки. Вмиг из блестящего господина меценат превратился в немолодого субъекта неприятной наружности. Он долго рассматривал полотно, потом аккуратно отложил его в сторону, и вновь лицо Эдуарда Борисовича озарилось безоблачной детской улыбкой.
- Алексей Иванович, никто не спорит, что академик Иконников крупнейший авторитет? С его мнением считаются не только у нас, но и за рубежом, но… - Эдуард Борисович сделал паузу и пожал плечами, - но всё же я не исключаю ошибки, ведь состояние полотна далеко не идеальное. То, что рама была изготовлена в мастерских Браманте, может быть, это, в конце концов, и так, может быть. Но вот картина. Не исключено, что это кто-то из учеников Рафаэля, а, может быть, ещё более позднее письмо…
- А пластина с номером на оборотной стороне рамы? – возразил я и почувствовал, что этот тип нравится мне всё меньше и меньше.
- Ну, пластину подделать проще простого. Нет, нет, Алексей Иванович, я вовсе не пытаюсь подвергнуть сомнению точку зрения мэтра. Я просто высказываю свои соображения.
- А исторический факт существования рафаэлевской копии фрески?
- Существования в прошлом или в настоящем? Мостики, перебрасываемые историками из прошлого в настоящее, весьма хрупки и расстояние, отделяющее историю от мифологии, подчас, не поддаётся измерению. Время разоблачило не мало мифов, просуществовавших десятки веков.
Тут я еле удержался, чтобы не выставить этого типа. Но Леночка прошептала:
- Лешенька, да не ершись ты. Никто у нас картины не отбирает.
- Если бы это был Рафаэль, - продолжал меценат, - то об этом вы бы узнали не от Павла Евграфовича. Вы бы узнали об этом от своих ближайших родственников, я имею в виду ваших отца и мать. Но, как бы то ни было, полотну, по меньшей мере, двести-двести пятьдесят лет. И даже, если это проделка хитроумного Папы, подсунувшего Наполеону подделку, всё равно ваша картина, Алексей Иванович, - меценат сделал особый нажим на слове “ваша”, - картина с большим будущим. И будущее картины целиком и полностью зависит от вас. Алексей Иванович, я к вам пришел вот с каким предложением, - Эдуард Борисович щелкнул замками дипломата и протянул мне какие-то бумаги.
- Что это? – удивлённо спросил я.
- Это договор с ЗАО “Возрождение”. Обратите внимание, одним из его учредителей является Министерство культуры Российской Федерации. В соответствии с этим договором вы сдаёте картину Обществу в аренду, сдаёте, между прочим, не бесплатно, а за две тысячи условных единиц в месяц. При этом Общество делает единовременный залоговый взнос в размере тридцати тысяч условных единиц. Вот, держите, это пластиковая карта с вашими реквизитами. Но это ещё не всё, - Эдуард Борисович протянул мне ещё несколько листков, - вот приказ о вашем назначении генеральным директором Общества с окладом две тысячи условных единиц в месяц, а вот и аванс, - меценат протянул мне толстую пачку, перетянутую банковской лентой. – Так что ни о какой купле-продаже картины, Алексей Иванович, речи не идёт. Картина как была вашей, так вашей и останется. – Эдуард Борисович посмотрел на меня с отеческой лаской. – Итак, простая арифметика показывает, что за десять лет вы гарантированно получите сумму, превышающую четыреста пятьдесят тысяч долларов!
- Всё, что вы говорите… - начал я.
- План чрезвычайно прост, – продолжал меценат. - Мы создадим с вами музей одной картины. Мы объедем весь мир. Лондон, Париж, Нью-Йорк, Берлин, - Эдуард Борисович поднялся со своего стула и принялся расхаживать по комнате, энергично жестикулируя. - Вы представляете, скольким тысячам людей откроется это доселе неизвестное сокровище! Сколько тысяч и тысяч людей будут хранить в своих сердцах бесконечную любовь и уважение к вам, Алексей Иванович! В самых знаменитых музеях мира вы будете читать лекции о творцах бессмертных шедевров. Приёмы у известнейших из известных. Президенты и короли, шейхи и принцы, послы и министры! – Эдуард Борисович вплотную подошёл ко мне, и его голова нависла надо мной, заслонив полнеба в далёком окне, - Алексей Иванович, поверьте, это единственный шанс разорвать оковы безвестности. После долгих лет одиночества во мраке забвения мир повернётся к вам яркими, волнующими и удивительными гранями. Поверьте, это уникальный шанс! – Эдуард Борисович вновь сверкнул своей ослепительной улыбкой. - А продавать картину было бы безнравственно по отношению к вашим предкам. А, собственно...
Но договорить он не успел. Раздался звонок, и я снова побежал открывать. На пороге стояли трое - мой шеф, Михаил Михайлович, директор объединения Корольчук и рядом с ними какой-то до боли знакомый господин в тёмно синем костюме с депутатским значком на лацкане.
- Здравствуйте, Алексей Иванович! – радостно пробасил директор. - Это наш Вадим Валерианович, губернатор города, - директор почтительно покосился в сторону градоначальника.
- Бордовский, - отрекомендовался тот, протянул мне сухую жесткую ладонь и, не ожидая приглашения, вошёл в нашу обитель. - Как всегда, губернатор узнаёт обо всём последним, - каркающий голос Бордовского был подобен голосу капитана корабля, отдающего через жестяной раструб приказания команде машинного отделения. Войдя в гостиную, Вадим Валерианович, не глядя на присутствующих, еле заметно кивнул и остановился у картины. Засунув руки в карманы брюк, он, покачиваясь на носочках лакированных штиблет, долго её рассматривал. - Неужели, это Рафаэль? – в голосе градоначальника послышались нотки сомнения. Он подошёл к картине ближе, провёл пальцем по потускневшей позолоте рамы. Потом засунул ладонь за накрахмаленный воротничок своей белоснежной рубашки и, крутя большой круглой головой, добавил. - Официальное заключение вашего эксперта, ну как его, - пытаясь вспомнить фамилию Павла Евграфовича, губернатор нетерпеливо щелкнул пальцами, - его заключение имеется?
- А нам не нужно никакого заключения, - вспыхнула Леночка и вызывающе посмотрела на губернатора.
- Уважаемый Вадим Валерианович, - меценат с нескрываемой неприязнью глянул на Бордовского, - даже если бы академик Иконников поставил десять своих закорючек, нам от этого было бы ни жарко, ни холодно. Нужна международная экспертиза.
При звуке голоса Эдуарда Борисовича губернатор чуть заметно вздрогнул и, расплывшись в притворной улыбке, протянул меценату руку:
- Рад вас видеть, Эдуард Борисович. Что заставило посетить наше захолустье заместителя министра культуры?
- Наверное, то же, что привело губернатора в скромное частное домовладение, - отпарировал меценат. - А по поводу картины, Вадим Валерианович, спешить не советую.
- То-то я вижу, что вы не спешите, - неожиданно губернатор повернулся ко мне, и его лицо омрачилось вселенской скорбью. - Как тяжело всем нам стало, Алексей Иванович! И это на пороге третьего тысячелетия! – Тут губернатор добавил: - Кстати, я отдал распоряжение взять ваш дом под круглосуточную охрану.
Я подошёл к окну. У крыльца скучал милиционерик в неестественно большой фуражке.
- Можете спать спокойно. Расходы по вашей безопасности, Алексей Иванович, город берёт на себя, - продолжал Бордовский. - Нам лестно, что сокровище принадлежит коренному жителю, патриоту нашего города, города с многовековой историей! Интеллигент, специалист с большой буквы, ммм…- Бордовский обернулся к директору.
- Старший научный сотрудник, - шепотом подсказал градоначальнику сообразительный Михаил Михайлович.
- Старший научный сотрудник конструкторского бюро нашего орденоносного объединения, - продолжил Бордовский. - А между тем, - Бордовский возвысил голос и грозно посмотрел на Корольчука, - а между тем, этот замечательный человек живёт в ветхом доме без центрального отопления…
- Вадим Валерианович, - засуетился Корольчук, - мы тут списки очередников уточняем…
- Сколько же можно уточнять! Хорошо, если объединение помочь не может, поможет город.
- Мы ни в чём не нуждаемся, - выпалили мы одновременно с Леночкой.
- Да, да, - продолжал губернатор, - другого ответа я от вас не ожидал. Но город поможет. И это, несмотря на наше тяжёлое финансовое положение. Только за первые два квартала город задолжал за тепло и электроэнергию двести миллионов рублей, - Вадим Валерианович нахмурился, усердно потёр переносицу и снова посмотрел на меня. - Сейчас я и весь город взываем к вашему чувству ответственности, Алексей Иванович, чувству долга и беззаветному патриотизму.
Я невольно поёжился под пристальным взглядом губернатора.
- При вашем живейшем участии наш город снова может обрести… - Бордовский неожиданно запнулся, подыскивая подходящие слова.
- Если вы о продаже картины, то всё это напрасный труд. Картина не продаётся, – я угрюмо уставился в пол.
- Да нет же, Алексей Иванович, о продаже картины никто не говорит, – обиженно произнес градоначальник. - Хочу сказать о другом. Под мои личные гарантии предлагаю очень выгодную схему её залога…
- Вадим Валерианович имеет в виду, что вы, Алексей Иванович, выступите в роли солидарного должника, то есть, ответчика по данным городом обязательствам, - Эдуард Борисович снял очки и с насмешкой посмотрел на губернатора. - За всё это Вадим Валерианович предложит вам трёшку в панельной многоэтажке. Может, если повезёт, даже не крайние этажи! Превосходно!
- Ничего превосходного я здесь не вижу, - возразил я.
- Эдуард Борисович вводит вас в заблуждение, - в голосе Бордовского снова послышались каркающие нотки, - условиями сделки предусмотрен высокий процент, который вы, Алексей Иванович, будете получать от прибыли муниципальных предприятий. Агентом сделки выступит наш городской банк “Возрождение”.
«Опять «Возрождение», - подумал я.
- Это весьма солидное финансовое учреждение с безупречной репутацией. Алексей Иванович, только подумайте! В школы и больницы будут бесперебойно подавать свет и тепло. Муниципальный транспорт будет регулярно выходить на линии. Предприятия города снимут, наконец, со скудного энергетического пайка, и они смогут давать устойчивую прибыль! Ваше имя, Алексей Иванович, благодарные сограждане увековечат в своих сердцах. Сегодня же я выйду с предложением к городскому Законодательному собранию назвать вашим именем одну из улиц нашего города, и…
Длинный звонок прервал патетическое выступление градоначальника. Открыв дверь, я увидел перед собой отца Тихона, настоятеля нашего собора. Отец Тихон был облачён в праздничную рясу с золотым шитьём и высоченную митру, усыпанную самоцветами. Борода настоятеля стояла торчком. Его небесно-голубые глаза сверкали карающими огнями.
- Не приняли вы, сыне, любви истинной для своего спасения, редко вижу вас в храме Божием. А вот батюшка ваш, Иван Алексеевич, не в пример вам, редкую литургию пропускал, - отец Тихон протянул мне для поцелуя свою костлявую руку и, шурша рясой, величественно вошёл в гостиную. Достав нешуточную кисть и бутыль, он стал обильно орошать святой водой пределы гостиной. - Во имя Отца, Сына и Святага Духа, Аминь! – трещал он жидким тенорком, и потоки святой воды крупными брызгами летели во все стороны.
- Вижу, святая церковь держит руку на пульсе бытия, - меценат стер с лица крупные капли. - Вы, батюшка, пришли снять тяжкое бремя с нерадивого прихожанина и забрать картину? Да не лейте вы столько воды, картина пострадать может.
- Картина, сын мой, больше пострадает от корысти алчущих и от неуёмного стремления их к наживе!
- У меня нет времени на выслушивание проповедей! – перебил отца Тихона Бордовский. - Лучше б пожертвовала святая церковь на нужды города толику своих несметных сокровищ. А вот только сутяжничать можете и в Москву на мнимые притеснения властей жаловаться!
Настоятель осенил себя крестным знамением:
- Спаситель сказал, не думайте, что я пришёл нарушать законы или пророков. Не нарушать пришёл я, но исполнить.
- Исполняет судебный исполнитель, - сухо заметил меценат.
- Судебный исполнитель! – возмущённо подхватил Бордовский. - Не далее, чем неделю назад, уважаемый отец Тихон, ваша кипучая деятельность завершилась отторжением у города в пользу церкви здания краеведческого музея. Всё вам мало! А теперь картину захотели.
- Не я, Господь так распорядился, - наставительно молвил батюшка и обратился ко мне, - а что касаемо картины живописца Рафаэля, то корысти у церкви нет никакой. Есть только забота великая о многострадальном крае нашем, о тяжком житии подданных церкви нашей. Их должны мы защищать и удерживать от действий необдуманных и поспешных. – Батюшка многозначительно посмотрел мне в глаза. - Ибо в суете не ниспошлёт на вас провидение небесное благодать Божию.
- Алексей Иванович, - обратился ко мне меценат, - святой отец кому хочешь голову заморочит. Вадим Валерианович, поди, сейчас в содеянном раскается, полномочия сложит и в монастырь уйдёт.
- Не дождётесь, Эдуард Борисович, - вскипевший градоначальник злобно посмотрел на отца Тихона. - Мне кажется, что здесь кто-то лишний.
Отец Тихон, между тем, преспокойно возложил руку на мою голову и молвил:
- Ибо сказал Спаситель, идите от меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволам и ангелам его. И пойдут сии в вечную муку, - и уже совсем тихо зашептал: - Сыне, неужто поддашься искушению окаянных, отдашь в руки сынов нечестивых реликвию, дарованную Господом Богом? Знай, только церковь святая может благоразумно распорядиться сим творением. А в руках неправедных сгинет оно бесследно. Да не отворачивай от меня взгляда своего, сыне, зри мне в очи и слушай правду великую! Только церковь поможет обрести тебе царствие небесное, а для того должен ты воле Господней подчиниться и картину отдать под защиту святой церкви. – отец Тихон шептал всё быстрее и быстрее, его лицо с сеточкой багряных прожилок, сделавшись пунцово красным, приближалось ко мне всё ближе и ближе. Сладкий дух церковных благовоний, обволакивая меня невидимым облаком, приторно бил в ноздри.
Бордовский заорал так, что хрустальная люстра под потолком жалобно звякнула, и её тоненькие лепестки мелко задрожали.
- Между прочим, господин миссионер, декрета об отделении государства от церкви ещё никто не отменял! Пропагандой и агитацией занимайтесь в отведённом вам месте!
Отец Тихон резко повернулся к градоначальнику, и его борода мелко затряслась:
- Да, господин Бордовский, что верно, то верно. Этот чудовищный декрет издали большевики одним из первых. Но никто, ни один генсек, президент или олигарх не сможет отменить единства народа и церкви! За всю свою тысячелетнюю историю церковь была вместе с народом, и народ был вместе с церковью! Может быть, вы спросите, кем были герои Куликовской битвы Александр Пересвет и Родион Ослябя? Монахами Троицко-Сергиевского монастыря!
- А кем был священник Георгий Гапон? – с усмешкой спросил меценат и тут же ответил: - Банальным провокатором, иудой Питерским.
- Да, уважаемый, в стаде без паршивой овцы не бывает. Но вспомните, что сотворил для Отечества нашего Сергий Радонежский.
- Не помню, - ответил меценат, - а вот беглый дьяк Чудова монастыря Гришка Отрепьев сотворил такое, что Отечество наше несчастное до сих пор очухаться не может.
Но дослушать эту славную дискуссию мне было не суждено. Опять раздался звонок, и я опять пошёл принимать гостей. Прибыли глава местной телерадиокомпании Казачек, и лидер блока законодательного собрания “Коммунисты России за социальный прогресс” Иван Скамейкин, и куча всякого важного народа – яблоку упасть было негде!
Стоит отдельно упомянуть о визите некоего господина Уманского. Когда он появился в сопровождении двух рослых телохранителей, мгновенно воцарилась полная тишина. Всех даже перестало интересовать полотно Рафаэля. Взгляды, в которых читались зависть, восхищение, подобострастие были устремлены только на этого господина. Первым к нему бросился Бордовский и стал, сладко улыбаясь, трясти ему руку:
- Рад, рад вас видеть, Леонид Маркович.
Уманский рассеянно улыбнулся и, освободившись от навязчивого рукопожатия градоначальника, подошел ко мне.
- Что-то многовато у вас сегодня народа, - он приветливо улыбнулся и протянул руку.
Я ощутил крепкое рукопожатие.
– Алексей Иванович, извините, что без приглашения, хотелось хоть краешком глаза взглянуть на это чудо. – он подошел к картине и долго ее рассматривал.
Все продолжали жадно наблюдать за Уманским. Наконец, он снова повернулся ко мне.
- Алексей Иванович, надеюсь, мы с вами еще встретимся. Спасибо за предоставленную возможность быть осененным гением Рафаэля. – Уманский поклонился сначала мне, потом Леночке и вышел.
В комнате, после ухода Уманского, на какое-то время повисла тишина, а потом эта круговерть продолжилась с новой силой. Я уже перестал что-либо соображать. Почти каждый, принося мне поздравления, предлагал свой план спасения города, и, разумеется, в каждом из планов творение Рафаэля было неотъемлемой его составной частью. За весь день лишь двое сказали дело. Первый из них, президент “Русской страховой компании” господин Беленький, яркий брюнет с отвёрткообразным носом. Он предложил застраховать картину “хотя бы на пару миллионов долларов”.
Вторым был антиквар Семён Евсеевич Лернер, который уже упоминался в данном повествовании. Ума не приложу, как антиквар умудрился попасть в дом. Видимо, Семёну Евсеевичу помогло одно из его феноменальных качеств быть всегда и везде незаметным. Единственной примечательной чертой во внешности Лернера были седые мохнатые брови, а в остальном так – изрядно поношенная вельветовая курточка, стоптанные ботинки и видавший виды рыжий кожаный чемоданчик. Когда, извинившись перед гостями, я вышел по направлению к уборной, Лернер с завидной для своих лет ловкостью проскользнул за мной и, осторожно закрыв за собой дверь, приложил палец к губам.
- Тсс! Алексей Иванович, голубчик, - вкрадчиво начал антиквар. - Вы же разумный человек, вы понимаете, что этот парад крупных хищников не больше, чем костюмированный бал где-нибудь в доме культуры железнодорожников. Ничего, кроме сомнительных проектов, они предложить вам не могут. А я, я – конкретный человек с ясными и понятными намерениями, - Лернер открыл чемоданчик, и я увидел в его чреве пачки зеленоватых купюр. - Здесь девятьсот шестьдесят тысяч. Нет, нет, не рублей, долларов Федерального Резервного Банка Соединённых Штатов Америки! – не обнаружив на моём лице никаких признаков восторга, Лернер обиженно продолжил. - Если вы насчёт недостающих сорока тысяч, то я вам могу расписку дать, - антиквар засуетился, - это вопрос двух-трёх дней. Сейчас у меня туговато с наличностью. – Лернер дернул за большую фаянсовую ручку, подвешенную на цепочке. Поток воды, освобождённый от оков старого чугунного бачка, обрушился вниз. Не повышая голоса, Лернер продолжал: - Поймите, голубчик, я не рассчитываю, как все эти проходимцы, на прибыль в десять тысяч процентов. Мне достаточно гораздо меньшего. Да дело, в конце концов, не в процентах. Я хочу помочь вам развеять опасные иллюзии. Поймите, никто, ни один человек на свете не знает, что будет с картиной завтра. Порча, пожар, кража, ограбление, ловкая подмена или даже просто отчуждение, слегка обставленное судебными декорациями. И, наконец, главное, а был ли мальчик? – Семён Евсеевич взял из ящика газету и стал её яростно мять, создавая звуковую завесу. – Я даже не говорю о Рафаэле. Рафаэль, как говорят математики, предельный переход. Мне хотелось бы всего лишь надеяться, что это работа одного из его учеников, а не более поздняя копия.
Лернер говорил всё быстрее и быстрее. Не справляясь с заданным темпом, фарфоровая челюсть Семёна Евсеевича начала самопроизвольно издавать клацающие звуки, и словесное сиртаки сопровождалось неконтролируемым выбросом слюны.
- Извините, - возразил я, - но мне хотелось бы побыть одному хотя бы полминуты.
- Полминуты терпения! – Лернер слегка возвысил голос. - Я – единственный, кто может снять с вас эту невыносимую ношу. За те деньги, что я вам предлагаю, вы купите областной музей с директором и всем персоналом.
Почуяв недоброе, кто-то настойчиво постучал в дверь.
- Алексей Иванович, с вами всё в порядке?
И тут же послышался другой голос.
- Семён Евсеевич, идите заниматься своими гешефтами в другое место!
Лернер снова дернул за фаянсовую ручку и умоляюще приложил руку к груди.
- Поверьте, Алексей Иванович, то, что я предлагаю сейчас, в этой дремучей стране никто и никогда, - Семен Евсеевич вплотную придвинулся ко мне, – вы понимаете, никто и никогда вам больше не предложит! Поймите, зная вас, вашего батюшку и всю вашу достопочтенную семью, я желаю…
Кто-то яростно дёрнул за ручку двери, запорная защёлка не выдержала, и Семён Евсеевич под улюлюканье толпы с позором был выставлен из моего дома.
Выталкивая взашей незадачливого антиквара, гости столкнулись на пороге дома с оравой столичных телевизионщиков.
- Ну и грязища здесь у вас, ребята! – вместо приветствия выпалил предводитель киношников, субъект внушительной комплекции в толстовской рубахе. – Теперь мне всю оставшуюся жизнь станция Дно будет казаться шедевром дворцово-паркового искусства.
Задетый за живое бесцеремонной репликой, градоначальник не удержался.
- А езжали бы вы, уважаемый, на площадь Трёх вокзалов или, того лучше, к Измайловскому рынку, - Бордовский со снисходительной улыбкой обвёл взглядом присутствующих, - то-то там чистота и благолепие.
- А о Москве, Вадим Валерианович, и вовсе вспоминать не хочется, истинные Содом и Гоморра, - примирительно ответил предводитель и тут же цепким взглядом впился в меня, широко улыбнулся и сунул мне в поддых широченную ладонь, - Жилин, “Новое время”, московское телевидение.
Откуда-то сбоку ко мне подскочила намарафеченная фифочка лет пятидесяти с детскими косичками. Нацелив на меня огромный чёрный микрофон, она запищала:
- Масштаб произошедшего невозможно переоценить! Культурная общественность столицы глубоко взволнована феноменальной находкой и пристально следит за развитием событий. Алексей Иванович…
Я недовольно поморщился. Откуда фифочке знать моё имя и отчество, и причём здесь, вообще, московская общественность? Я стал соображать, с какой же скоростью эта гоп-компания к нам двигалась. Ведь до первопрестольной будет более трех сотен вёрст! Но попробуйте сообразить что-то, если ежесекундно щёлкают затворы фотоаппаратов, огненными всполохами мелькают вспышки юпитеров, чёрные глаза телекамер буравят ваше естество до печёнок, а истошный вой голосов непрошеных интервьюеров навязчиво лезет в уши.
Журналистская орда быстро смяла каре аборигенов и устремилась в гостиную. Напрасно Леночка пыталась заслонить своим телом драгоценное полотно. Снова фотографические вспышки и жужжание телекамер. Гениальное творение, подобно рабыне на невольничьем рынке, предстало перед циничными взорами алчущих. Это было последней каплей. Я шагнул к предводителю телевизионщиков.
- Не кажется ли вам, уважаемый, - срывающимся от бешенства голосом начал я. Все вдруг притихли. Ещё более ободрённый воцарившейся тишиной, я взял на октаву выше. - Не кажется ли вам, уважаемый, что за несанкционированные съёмки и беспардонное вторжение в частную жизнь вашей телекомпании придётся отвечать?
- Причём деньгами, и не малыми, - с удовольствием вставил президент страховой компании Беленький.
Я строго посмотрел на него. Тот сразу умолк. Внезапно я ощутил полную опустошённость. Я тихо, но отчётливо произнёс:
- Господа! Вы можете быть свободны, - и, поймав на себе удивлённые и настороженные взгляды, ещё тише добавил, - все.