Кешкины каникулы в деревне подходили к концу, а родственники всё приходили и приходили в гости, а уходя, долго и навязчиво зазывали к себе с ответным визитом, вспоминая что к тем-то мол ходили, а у них-то ещё не были. Вот и вчера вечером, за ужином, было решено ехать в Осколково, где на дальнем хуторе жили престарелые дальние родственники, которые с оказией, с проезжавшим почтальоном, настоятельно приглашали к себе в гости, увещевая на то, что остались они де одни одинешеньки и нет у них ближе родни, а другая возможность свидеться вряд ли уж больше представиться. Весь день Кешка жил ожиданием поездки беспокойно тормоша всех домашних вопросом, а не пора ли ехать и не опоздаем ли мы. День уже клонился к закату, когда наконец-то со двора выехали две санные повозки и неторопливой рысью, по еле приметной тропинке, двинулись через перемёрзший пруд, зажатый между крутыми берегами и тонкой невысокой дамбой, через поросший старыми высокими берёзами колок, минуя смётанные на распаханных, заснеженных полях стога, в степь, в Осколково.
Приехали затемно, но было светло, почти как днём, из-за бело-голубого, словно неонового, диска Луны и чистого, прозрачного неба, на котором ярко сверкали звёзды. Дым над трубой, чуть приподнявшись, зависал и растекаясь по горизонту, растворялся в воздухе, оседая запахом прогоревших дров во дворе. Заметно похолодало и гости шумной гурьбой, не задерживаясь, поспешили в дом. За столом долго и весело выясняли кто, кому и кем приходиться, вспоминали былое, общих друзей и знакомых, а когда хорошо согрелись: и от тепла разгоревшейся печи, и от выпитого бражного пива; загалдели невпопад, что-то друг другу рассказывая и объясняя, прерываясь лишь для того чтобы подхватить уходящий куплет зазвучавшей в горнице песни. Хозяева, старый, но ещё крепкий дед и худенькая, с аккуратно подобранными под платок седыми волосами, бабушка, искрились тихой радостью и доброжелательностью от порядком уж позабытого и столь редкого к ним, в последнее время, участия и внимания. От переизбытка нахлынувших чувств они суетливо подкладывали новую снедь на стол и подливали в кувшины то морс, то пиво, постоянно поддакивая и соглашаясь с оппонентами в незатейливой застольной беседе. Бабушка, усадив Кешку рядом с собой, всё подкармливала и подкармливала его, и, гладя сухонькой рукой по голове, нарочито причитала:
- Совсем дитя заморили в энтих городах! Вона какой худенькой, – подкладывая ему в тарелку то кусочек мёда в сотах, то кусочек подсолённого арбуза, то домашнее, с тёртой черёмухой печенье с охлаждённым, из-под коровы, молоком. С удовольствием перепробовав всё и, доедая плошку мороженной с сахаром, горьковатой, но такой вкусной, калины, Кешка, выплёвывая плоские ягодные косточки, со скучающим видом слушал взрослые разговоры, вынашивая при этом планы незаметно улизнуть из-за стола и побродить по ночному, такому притягательно-незнакомому, хутору. И когда в очередной раз открыли дверь, чтобы освежить воздух в избе, Кешка схватив шапку и шубку, чуть пригнувшись для незаметности, выскользнул в сени.
- Это куда же ты навострился, пострел? – остановил его суровый голос деда.
- Посмотреть, - смутившись ответил мальчик, - ну мне хочется, у нас дома не так, у вас всё по-другому, - неуверенно продолжил он, торопливо просовывая руки в рукава шубки.
- Эка невидаль, чего здесь смотреть?! Хутор как хутор, - дед смотрел пытливым взглядом на Кешку. – Ну, да ладно, смотри только далече не отходи, а то собаки подрать могут, полночь всё-таки…
На дворе дом и все близлежащие постройки, окутанные таинственным лунным светом, отбрасывали на снег чёрную, непроницаемую тень. Кешка осторожно подошёл к ограде, потоптался на месте, но вспомнив дедовы слова, выйти со двора не решился. Удручённо вздохнув, направился к темнеющему посреди двора колодезному срубу. На снегу, мягко похрустывающему под ногами, отпечаталась вереница его неровных следов. Опёршись руками о верхнее бревно колодца, Кешка с любопытством заглянул в него. В непроглядной глубине колодца светилась вторая луна.
- Чегой-то ты там удумал? – от неожиданности Кешка вздрогнул и неловко повернувшись, задел рукой большое тёмное ведро, мгновенно исчезнувшее в колодце. Гремящая, длинная
цепь стремительно скручивалась со скрипящего и стучащего барабана, словно пытаясь догнать убегающее в темноту ведро. Под глухой всплеск воды, барабан, жалобно скрипнув, качнулся пару раз и всё стихло. Подхваченный крепкими руками деда, Кешка не успел ни упасть, ни испугаться.
- Деда, оно само свалилось, я его случайно задел, - оправдывался он. – Правда, правда! Честное слово!
- Эх, голова бедовая! Да разве можно в колодец-то тянуться! Скользко, раз и всё…. Вовремя я решил за тобой прогуляться…, - тяжело дыша выговаривал себе дед.
- А там вторая луна….
- Чего? А, луна… Сейчас ведро поднимем и ещё одну найдём, - ухмыльнулся в бороду дед.
- Не, деда, в ведре она маленькая, а в колодце как настоящая…
- Так если в каждом колодце, да по луне… Это сколь же их будет? Фантазёр! Ну, пошли, покажу подворье…
Они обошли все закоулки. Заглянули к лежащим на соломенной подстилке в тёплом хлеву телятам с коровой, которые даже во сне продолжали методично жевать сено. Лошади, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, неспеша поедали овёс, долго перебирая вытянутыми мягкими губами в кормушке и шумно выдыхая воздух через широкие ноздри. Гуси спали плотной ватагой, спрятав головы на длинной шее под крыло, изредка переговариваясь во сне «га, га-га, га, га-га». В свинарнике шустрые поросята с хрюканьем высунули маленькие пятачки между досок, ожидая подачки и моргая длинными белёсыми ресницами. В курятнике куры, нахохлившись, сидели на насесте, а рыжий, с переливами, петух, освещённый тонким лучиком электрического фонарика, захлопал крыльями и чуть не закукарекал, почему-то решив что настало утро. На обратном пути, проходя вдоль выбеленной стены хлева, уклоняясь от нависающих с крыши соломенных пучков, дед остановился и, хитро посмотрев на Кешку, спросил:
- А ты знаешь как спят птицы?
- Птицы? А разве они спят? – призадумался мальчик.- Не-а, не знаю…
- Но ты же их ночью не видишь, - продолжал своё дед.
- Точно, не вижу…Так они что, тоже спят? – озарённый открытием воскликнул Кешка.
- А вот мы это сейчас и проверим, - подсвечивая себе фонариком в пучках соломы бормотал дед, что-то выискивая там рукой.- Есть! Смотри!
Кешка замер в нетерпеливом ожидании. Уцепившись за дедову руку, приподнявшись на цыпочках, любопытно вытянув шею, он напряженно смотрел на кулак, боясь упустить нечто важное и интересное. Дед медленно раскрыл свой большой загорелый кулак.
- Ой! Птичка! – восхищённо воскликнул Кешка. – Птичка!
На большой, заскорузлой, мозолистой ладони деда лежала маленькая синичка со сложенными крылышками, закрытыми глазками и поджатыми лапками.
- Ой! Деда! Да она наверное замёрзла…
- А ты потрогай её пальчиком.
- Не-а, боюсь, - отдернул протянутую было руку Кешка, спрятав её за спиной.
- Да не боись! Она живая, она спит, - засмеялся дед.- Да потрогай, потрогай, вижу же что хочешь…
Кешка осторожно провел пальчиком по жёлтым мягким пёрышкам.
- Ой! Деда, она тёпленькая и она дышит! А она не улетит?
- Да куда же она улетит? Ночью она спит.
- Деда, а давай её домой заберём, а? Ей тут одной страшно и холодно…
- Дык она и так дома. Зачем же её забирать-то? Да и семья вся её тут же, рядышком. Мы её лучше в гнёздышко вернём, пусть дальше спит, не тревожится..., - приговаривая, дед положил птичку на место.
- Держи фонарик! – дед приподнял Кешку за подмышки. – Ну, что видишь? Да ты в солому свети, в солому…и смотри. Ну, видишь?
- Да нет ничего, солома и есть солома…
- Да лучше, лучше смотри! Приглядись-ка повнимательнее!
- Ой, деда, птички! Да много их! – в небольших промежутках между плотными пучками соломы, почти сливаясь с ними, спали синички.
- Вот и хорошо, что узрел! А то одна, да одна. Говорю тебе семья, значит семья…
Из гостей возвращались далеко за полночь. Кешка, укутанный в доху, всё порывался и порывался рассказать об увиденном родителям, но им, после продолжительного застолья, было не до его впечатлений. А он, засыпая, всё бубнил и бубнил про какую-то большую луну, которая прячется в колодце, и птичек, которые ночью тоже спят как все.
04 июля 2009г. г. Хабаровск