Знакомый рассказал мне, что в одном селе нашей области
он купил у какой-то женщины целую кучу старых книг по
невероятно дешевой цене. Назвав район и село, он растолковал,
как найти нужную хату. Я сразу же загорелся идеей съездить туда
и уже на следующий день взял на работе отгул.
Всю ночь перед поездкой мне не спалось. Всю ночь,
словно кладоискателю, мерещились мне сказочные книжные
сокровища - Андрей Белый, Федор Сологуб, Кнут Гамсун, Жан
Жироду... Перед моими глазами словно наяву возникали переплеты,
корешки, титульные листы. Но я мгновенно трезвел при мысли, что
женщина могла уже распродать свое богатство.
Наконец-то рассвело. В нетерпении стоял я в очереди за
билетом, в нетерпении садился в автобус, в нетерпении ехал.
В десять утра автобус остановился на асфальтированной
площади районной автостанции. Я спрыгнул с подножки прямо в
горячий солнечный свет. В кассе я спросил, когда можно будет
уехать в Демьяновку. "А я почем знаю?" - недоуменно пожала
плечами кассирша. - Спросите у диспетчера!"
Диспетчер - сельский парень в клетчатой рубашке -
носился по двору, как угорелый, заскакивал на минуту в свою
крохотную комнатку, вновь срывался со стула, кого-то искал и,
похоже, был всем этим совершенно счастлив. Едва ли не на бегу
он бросил мне, что и добраться до Демьяновки, и выбраться
оттуда - дело совсем не простое. В лучшем случае я смогу
вернуться сюда только на следующее утро.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Как быть? Для размышлений оставалось целых два часа. Я
снова зашел в зал ожидания. У двери ржавел в бездействии
автомат для газировки. На скамьях сидели несколько человек. У
окна две девочки скучно глазели во двор. Рядом с ними тихий,
как будто замусоленный пожилой колхозник, разложив на коленях
газету в масляных пятнах, неторопливо жевал кусок черного хлеба
с салом. Скуки ради я зашел в буфет. Там пил пиво небритый
мужик в кирзовых сапогах. После каждого глотка он прислушивался
к ощущениям собственного желудка. Тоска стала нежно сжимать мое
сердце. Я вышел во двор. В дальнем его углу стоял автофургон,
приспособленный под автоматический тир. Его молодой хозяин
пекся на табуретке. К тиру время от времени подходили парни,
делали по два-три выстрела и куда-то исчезали. По соседству с
тиром в галантерейном киоске дурела от духоты и безделья
хорошенькая продавщица. Между тиром и киоском на стульчике
сидела баба-торговка. Рядом с ней ожидало своего часа ведро,
прикрытое марлей. Его содержимое так и осталось для меня
тайной: к ведру не подошел ни один покупатель. Торговка без
дела привычно подремывала на солнцепеке.
Что-то непонятное тягостно томило меня. Я неудержимо
сожалел о своей пустой затее, и любимые писательские имена
стали превращаться просто в звуковую пыль. Я медленно
поддавался тяжелому ощущению то ли вселенской пустоты, то ли
невыносимой перенасыщенности бытия.
Я пожаловался диспетчеру, что приходится так долго
ждать. "Ну и что?! - удивился он. - Ждите себе! Что ж тут
такого?!" И я видел, как люди ожидают часами, молча, не
выказывая ни малейших признаков нетерпения. Какая разница, где,
чего и как долго ждать?! Везде одно великое однообразие - небо,
дороги, села. Времени здесь так много, что оно утратило всякую
цену, словно неисчислимые пески пустынь.
Но вот, слава Богу, и автобус! В него втиснулась целая
толпа. Держась за поручень, я вслушивался в размеренный
разговор усталой опрощенной интеллигентки и ее крепкого рыжего
односельчанина. Речь шла о недавно умершем сельском учителе,
очень хорошем человеке, о корове, кормилице его семьи, о
местных свадьбах, о приездах и отъездах общих знакомых. Эти
негромкие события интересовали их не меньше, чем горожанина -
политические сенсации, футбольные матчи и модные кинофильмы.
Когда мне удавалось, пригнув голову, посмотреть через
ветровое стекло, перед глазами проскальзывали то холмик, то
мостик, то придорожные вербы, то небогатые хаты. По деревенской
улице торопливо семенили утята; женщины в темных кофтах и юбках
спокойно шли вдоль плетня; медленно, сомнамбулически прикрыв
глаза, брели по дороге коровы; свежебелые облака, казалось,
замерли в далекой сонной синеве.
Владелицей распродаваемой библиотеки оказалась
худощавая пожилая крестьянка с кроткими от усталости глазами.
Она отвела меня в кладовку и открыла там огромный кованый
сундук. Пока я лихорадочно перебирал книги, хозяйка как бы
извиняясь, рассказала, что их еще до войны собрал ее муж,
бухгалтер, ныне покойный, что большую часть книг, те, что
постарее, она сдала в утильсырье по восемь копеек за килограмм.
Я едва сдержал стон, хотя и понимал: ну до бумаги ли ей,
бумаги, такой ненужной среди нескончаемых работ, забот,
хлопот?! Чтобы не терзать себя еще больнее, я не стал
расспрашивать, какие же книги отдала она под нож: то, что для
меня величайшая ценность, для нее - детские пустяки. Женщина
несказанно изумилась, получив сорок рублей за горку книжного
хлама.
На обратном пути домой, трясясь в кузове попутного
грузовика, я думал: множество наших занятий, бытовых или
творческих, это попытки отвернуться и не глядеть в
невообразимую безмерность пространства и времени, попытки как
угодно отвлечься от нашего неодолимого ужаса перед неизбежной
бездной. Забыть об этой бездне или приучить себя к ней - одна
из сокровенных целей всех культур. Я прячусь от ужаса за
паутинной завесой искусства. У естественных людей защита куда
надежнее - бессознательность. Что же, каждому свое!
В городской сутолоке мне время от времени вспоминалось:
где-то в пространствах полей под огромным беззвучным небом
затерялась баба-торговка, сонно склоненная над своим
бессмысленным ведром.
1968-1996