Водевиль и морковка

Алёна Кучерова
               
      Зимнее море с размеренным, монотонным отчаянием пытается сдвинуть с места гранитные плиты набережной. Февраль в Ялте. Странная пора года. Еще зима - и уже не зима. Потому что зимой привычнее видеть снег и низкое небо, а здесь, в Ялте - всё иначе. Резкий порыв ветра сдувает с Ай-Петри снежную пыль и рассеивает её над пустынным городом, в котором уже расцветают первоцветы, а на деревьях набухают почки. И ярко, совсем по-летнему, слепит глаза слишком голубое небо. Ялтинские улочки еще немноголюдны, непривычно тихи и несуетливы, и не верится, что скоро их захлестнет разноцветный, шумный, говорливый поток отдыхающих.  По календарю еще зима, крымская зима, но уже явно чувствуется приближение весны. Межсезонье.


     Я люблю Ялту в любое время года. Но особенно люблю, когда она становится не курортом, шумным, разгульным, подогретым зноем и крымским вином, а тихим южным городом, омываемым морем  и мирно, уютно и спокойно отдыхающим у подножья гор.  Море… Это самая давняя и верная любовь всей моей жизни. Да и не только моей. Сколько уже написано о нем. Сколько еще будет написано, но, наверное, никто не сможет сказать точнее, чем А.П.Чехов: «Море чудесное, синее и нежное, как волосы невинной девушки. На берегу его можно прожить 1000 лет и не соскучиться...»


     Антон Павлович Чехов. Гордость русской и мировой литературы. Проживший так мало лет, и так много оставивший после себя. Книги, воспоминания его современников,  благотворительные дела. И щедрый подарок  Ялте - своё наследие, свой дом, знаменитая Белая дача и созданный его руками и фантазией сад.
Я читала Чехова в разные периоды своей жизни. Что-то было близко и понятно, что-то воспринималось только  как образец классической литературы. Но почему-то никогда не задумывалась о нем - как о человеке. Может быть потому, что школьная программа очень сухо и лаконично информировала о Чехове, как о классике русской литературы, и за биографией  Чехова-писателя, перечнем написанных им произведений, трудно было увидеть Чехова-человека. Да и портрет Антона Павловича в кабинете русской литературы,  не вызывал особого интереса. Интеллигентное лицо с бородкой-клинышком и усталым взглядом мудрых глаз, было не так интересно, как бунтарский разудалой прищур Маяковского или задумчивая нежность красивых есенинских глаз. И сама история его жизни и смерти не казалась столь  романтичной, в сравнении с  яркостью чувств, импульсивностью романов, да и трагизмом суицида или насильственной смерти молодых поэтов. Почему-то казалось, что Чехов умер незаметно и тихо в преклонном возрасте. А может, это самонадеянная и категоричная юность  так рассудила, что молодость заканчивается в тридцать лет! И сорок четыре прожитых года, да еще и такой длинный список написанного Чеховым, автоматически ставили его рядом с Великим старцем- Львом Николаевичем Толстым. А разве в молодости думается о зрелости и старости?
 

     Возможно, я так и не заинтересовалась бы жизнью и судьбой Чехова, если бы не моя любовь к Крыму. Я жадно и неутомимо знакомилась с полуостровом, многовековая история которого  хранит великое множество тайн. Сколько  открытий, сколько имен великих людей связано с этим кусочком суши, покрытым горами, орошенным водопадами и озерами, омываемым синим – синим  Черным морем! Как загадочно и красиво звучат названия: Балаклава и Гаспра, Могаби и Учан-Су, Ай-Петри и Симеиз. И Ялта - древняя и вечно молодая Ялта. Как называли ее  в прошлом веке – «русская Ницца». Здесь, в Ялте, в одной из самых красивых  частей города - Аутке,  прожил последние годы своей жизни Антон Павлович Чехов.


     И вот - мой февраль в Ялте. Крутизна узкой улочки привела к дому Чехова. Почему-то захотелось зайти. Не было пафосности и осознания, что собралась прикоснуться к прекрасному и вечному. Было ощущение:  я иду в гости. Туда, где меня не ждут, но и не попросят уйти.


     Тихий дворик, весь по-весеннему зеленый. У входа в музей на солнце греются сытые, добродушные ялтинские коты. Краткая экскурсия по музею. Он оформлен просто и как-то академично. Множество фотографий. Стенды с чеховскими цитатами. Рукописи. И - тишина. Стол с зеленым сукном, за которым были написаны наиболее значимые произведения Антона Павловича. Внимательно осмотрев все экспонаты,  я надолго задержалась  у экспозиции с личными вещами Чехова. Чайная чашка с блюдцем. Тонкий фарфор расписан нежными цветами. Прошло больше века с тех пор, когда она была наполнена чаем, и её изогнутой ручки в последний раз коснулась рука писателя. Тонкая, аристократичная рука, изможденная болезнью. Коричневые замшевые перчатки для работы в саду, кажется, еще хранят тепло рук Чехова. Так же остро заточен карандаш  рядом с потертой записной книжкой, с которой не расставался писатель. Набор медицинских инструментов Чехова-врача. Великий писатель был лекарем не только человеческих душ. А.П. Чехов  в 1884 году окончил  медицинский факультет Московского университета и прошел почти все ступени  типичной карьеры русского врача. Студенческая практика  в сельской Чикинской больнице. Подменяя коллегу, заведовал Звенигородской больницей в Подмосковье.  Работая врачом, Чехов получил навыки судебно-медицинской работы:  приходилось вскрывать тела погибших прямо на месте преступления. В Москве занимался частной медицинской практикой, а в Мелихове слыл за образцового земского врача. Врач, принимавший участие в судьбах сотен больных, и не уберегший себя. Работавший во время эпидемии холеры, возглавляя участок в 25 деревень, создавший противотуберкулезный  пансион «Яузлар», и заболевший страшным недугом во время своей поездки на Сахалин. Чахотка, так называли туберкулез в 19 веке. Болезнь, заставившая поселиться Антона Павловича в Крыму.


     Впервые Чехов увидел Крым глазами своего друга И. Левитана, который, будучи весной 1886 года в Крыму, привез массу этюдов и  рассказов о курортных нравах. А осенью 1898 года, по настоянию врачей, Чехов из-за болезни  вынужден был поселиться в Ялте.  Под строительство дома был куплен участок земли в Аутке. Почти одновременно с постройкой дома начались работы в саду. Заброшенный пустырь стал превращаться в великолепный сад. Настольной книгой Чехова стала  «Флора садоводства» Золотарева. Выписывались семена, саженцы и клубни цветов по каталогу. Он часто заверял друзей, что, если бы не литература, стал бы садовником. Антон Павлович высадил в саду деревья и кустарники 159 пород! Фантазия писателя  свела на небольшом участке земли растения из Китая и Японии, Индии и Африки, средиземноморских стран. Его привлекла идея создать в своем саду «вечную весну». И правда, чеховский сад цветет круглый год! Первой зацветает жимолость, в январе, в солнечные дни раскидывает соцветья мушмула. В феврале - зацветает кизил, в марте - форзиция. И всю весну, лето и осень сад полыхает разноцветьем и многообразием всевозможных растений. Сегодня дом Чехова круглый год утопает в зелени. А перед окном его кабинета  высится кипарис, посаженный в 1904 году сестрой  писателя в память о брате.


     Тихий, тенистый сад, дорожки усыпаны  гравием. Легко представить, как по ним неторопливо прогуливался Антон Павлович, а следом, неуклюже взмахивая искалеченным крылом, важно шествовал ручной журавль, которого крохотным птенцом подобрал и выходил  писатель. Дорожка приводит в самый дальний, укрытый от посторонних глаз, уголок сада. Там и сейчас есть скамья, которую называют «горьковской». Наверное, именно здесь, в саду, Чехов сказал Горькому: «Если каждый человек на куске земли своей сделал бы всё, что он может, как прекрасна была бы земля наша!»


     Чехову это удалось. Сделать райским уголком свой сад. Построить дом, в который с радостью стремились и друзья, и  знакомые, и незнакомые люди. Дом, в котором поражает простота, удобство  и какая-то гармоничность,  интеллигентность обстановки. В этом доме всё устроено так, что помогает жить, и нет ничего, что мешало бы, требуя от живущих в доме излишнего почтения и заботы к вещам. Дом, осиротевший более века назад, но в котором сохранился, остался  незримый, но явно ощутимый чеховский дух.  В этот дом  влюбился Булгаков, посетив Белую дачу в 1925 году. И, будучи очарован странной красотой последнего чеховского жилища, сделал его  прообразом вечного приюта «трижды романтического мастера», дарованного ему на исходе земного пути.


     Я ходила по дорожкам сада, всматривалась в ландшафтные красоты и почему-то душу наполняла печаль. Как здесь всё красиво. Как уютно. И - грустно... Какое же одиночество испытывал Чехов, будучи заложником судьбы и обстоятельств. Он стремился в Москву, откуда возвращался совсем ослабевший, с лихорадкой и плевритом, с обострением процесса. Он как-будто смирился  со своей болезнью, но жить в разлуке с женой, и примириться с несвободой жить так - как хотелось бы, а не так - как единственно возможно, он не смог. Ольга Книппер-Чехова не смогла оставить сцену МХАТа, Чехов из-за прогрессирующей болезни уже  не мог жить нигде, кроме Крыма. Нечастые встречи, письма и… чувство одиночества, которое усиливалось в зимние месяцы. Когда свинцово-серое море сливается с низким, уставшим сизым небом, и эта бесконечность и обреченность пейзажа поселяет в душе  тягостное чувство тоски и неверия в будущность. Что может быть неправильнее, тяжелее,  неразумнее разлуки?

«Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству». Так писал Антон Павлович жене. И, мучаясь своим невольным заточением, пытался оправдать и успокоить  жену, хотя его душа отчаянно рвалась в Москву, и ни о каком душевном покое и речи быть не могло: «Ты, родная, все пишешь, что совесть тебя мучает, что ты живешь не со мной в Ялте, а в Москве. Ну как же быть, голубчик? Ты рассуди как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, т. е., когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Ни на одну миллионную я не считаю себя обиженным или обойденным, - напротив, мне кажется, что все идет хорошо или так, как нужно...»
И действительно, всё шло «так, как нужно» до того самого начала  мая 1904 года, когда Антон Павлович последний раз спустился со ступенек своего ялтинского дома и уехал вначале в Москву, а оттуда 3 июня - на лечение на курорт в немецкий город Баденвейлер, откуда ему было не суждено вернуться.
 

     В ночь с первого на второе июля (по новому стилю с 14 на 15-е июля 1904 года) пациент  Чехов вдруг заметался, забеспокоился и впервые сам  попросил позвать доктора Шверера. Врач осмотрел Антона Павловича и приказал принести кислород. Но Чехов возразил, что это уже напрасный труд, и,  с присущей ему тактичностью и чуткостью, слабея,  смог произнести для доктора на трудном для него немецком языке: «Ich sterbe». Что означало: «Я умираю». Затем взял поднесенный ему  Шверером бокал шампанского и улыбнулся своей удивительной, измученной улыбкой.  Едва слышно произнес: «Давно я не пил шампанского...», медленно выпил всё до дна, тихо повернулся на левый бок и затих, покинув этот мир навсегда.


     Была прожита жизнь. Непростая жизнь длиной в сорок четыре года. Наполненная творческими удачами и муками, радостными и печальными событиями. И – неизбывным одиночеством: «Как я при жизни был одиноким, так и буду лежать в могиле один». Он шел своим путем, оставаясь зачастую наедине лишь со своей совестью. Совестью творческого, талантливого, духовно чистого человека. Совестью, не позволявшей кривить душой никогда - ни в жизни, ни в творчестве. Совестью, не позволявшей даже в тяжелые минуты жизни быть кому-то обузой: «Коль принадлежишь к племени людей, то все равно рано или поздно будешь страдать и умрешь, а раз так, значит, надо прожить до конца своего тихо, не рвать занавес в клочья, не вынуждать близких к страданию».

                Так он жил. Так и умер.
 

     Его друг Иван Бунин, в своем стихотворении «Художник» попытался представить, как Чехов уживался со смертью, которая все последние годы была его неотвязной спутницей:

 Хрустя по серой гальке, он прошел
 Покатый сад, взглянул по водоемам,
 Сел на скамью... За новым белым домом
 Хребет Яйлы и близок и тяжел.

 Томясь от зноя, грифельный журавль
 Стоит в кусте. Опущена косица,
 Нога — как трость... Он говорит: «Что, птица?
 Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»

 Он, улыбаясь, думает о том,
 Как будут выносить его — как сизы
 На жарком солнце траурные ризы,
 Как желт огонь, как бел на синем дом.

 «С крыльца с кадилом сходит толстый поп,
 Выводит хор... Журавль, пугаясь хора,
 Защелкает, взовьется от забора —
 И ну плясать и стукать клювом в гроб!»

 В груди першит. С шоссе несется пыль,
 Горячая, особенно сухая.
 Он снял пенсне и думает, перхая:
 «Да-с, водевиль... Все прочее есть гиль».

     Закончилась экскурсия по дому Чехова.  Небольшая группа экскурсантов покидала чеховский дом,  и я услышала разговор: «Надо же.. .Какая судьба у Чехова. Интересный, необычный был человек…» А мне подумалось: «Почему был? Он – есть. В  его книгах. В  мыслях. Сохранилась энергетика тех мест, где он  жил, где творил, радовался и горевал. А значит - сохранилась и его душа. И можно – говорить с Чеховым, беседовать, даже будучи разделенными столетием. Ведь говорят:  душа, это то - что вечно. А чеховская светлая душа - бессмертна. И, наверное, не сможет остаться безучастной и равнодушной к человеку. И пусть я не услышу ответ, но, может быть, я смогу его почувствовать?».


     Я медленно, в раздумьях, спускалась по узкой улочке  от Белой дачи вниз, к морю, и уже в который раз задавала себе вопросы, пытаясь понять:  что же такое наша жизнь? Для чего она дается человеку? Как правильно её прожить? Зачем я в ней? Что в ней важно, а что второстепенно? И как жить, кто знает ответ?
Шумело море, ударяя волнами о гранит набережной. В воздухе рассыпались радугой соленые  морские  брызги, шумели  зелеными верхушками старые пальмы. Я долго, пока не озябла, сидела у моря. Вернувшись домой, открыла купленную в музее Белой дачи  книгу с воспоминаниями современников о Чехове, с его письмами. И, уже ничему не удивляясь, прочла:
«Ялта. 20 апреля 1904 года. Чехов-Книппер.
Ты спрашиваешь: что такое жизнь? Это все равно, что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно».


     И всё же… Сколько будет жить человек, столько и будет он задаваться вопросом о смысле жизни, о своем предназначении, о судьбе и о любви – обо всем том, что так тревожит человеческую душу и разум. Это - неизбежно. Потому что только неустанная, трудная работа души позволит человеку быть Человеком.
Чехов устами своих персонажей неоднократно говорил о том, что новая, прекрасная жизнь наступит только через 200-300 лет…Он не питал иллюзий о легкости и праздности жизни. И понимая, что путь к себе – долог и тернист, утомителен и порой мучителен, он старался донести это знание людям.
  Только этот трудный  путь, и бесконечная вера в добро и  любовь, могут сделать нас  счастливыми.  И тогда: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка».
Прошло больше века с тех пор, как были написаны эти строки.  И всё так  же шумит и живет своей жизнью море. Древние горы так же защищают от холода и ветра гостеприимную, своенравную и по - южному щедрую Ялту. И нам, живущим  на этой земле сегодня,  как и ушедшим поколениям, хочется верить в неизбежность добра и счастья, в верность и вечность любви.
                Люди! Давайте будем счастливы..