З А П И С И.
***
Попытки выйти за пределы познаваемого – верой, философски, научной экстраполяцией футурологии, медитативно – это всё векторы личностного мира, неважно внутренне ли осознанного или воплощенного в любой вербальной форме – от Будды, Лао-цзы, Сократа и Платона - до Бергсона, Тейяра де Шардена, Меня, Мамардашвили и так далее.
Дело не в терминах – устремлённое ВОВНЕ, оно исходит ИЗНУТРИ и воссоздаётся ВНУТРИ.
По этому поводу – замечательное стихотворение Одега Чухонцева:
- …И уж конечно буду не ветлою,
не бабочкой, не свечкой на ветру.
- Землёй?
- Не буду даже и землёю,
но всем, чего здесь нет. Я весь умру.
- А дух?
- Не с букварём же к аналою!
Ни бабочкой, ни свечкой, ни ветлою.
Я весь умру. Я повторяю: весь.
- А Божий Дух?
- И он не там, а здесь
Главное - НО ВСЕМ, ЧЕГО ЗДЕСЬ НЕТ и “Он не там, а здесь». В этом, пожалуй, основа и моего, я бы так сказал, рационального (и очень врЕменного) отношения к МИРУ..
***
Мой друг, художник Венеамин Файвелевич Сипер, когда за то, что он заступился за друга-«космополита» высокопоставленный чиновник, прибывший на «чистку в рядах» пригрозил выгнать его самого из Союза Художников, ответил на это «Из Союза – предположим. А из художников? А если тебя выгнать – ты что будешь делать? Ты-то – не художник,».
Он так и остался фронтовиком. Львовские коллеги еле его перед Киевом отстояли – орденоносец, участник войны, реалист…
Самодостаточный творец – независим, если стремится к этому. Его можно лишить льгот, званий, не дать выставляться, попытаться запретить работать творчески, как это делал император Николай Первый – Шевченко, или Гитлер – немецким экспрессионистам.
Даже если сжечь работы, посадить в тюрьму или убить всё равно след от настоящего останется.
Время рассудит.
* * *
Способности, даже талант - это только предрасположенность к самореализации.
Дальше - как в библейской притче, кто как . Многое зависит от структуры личности, времени и меры таланта : кто-то становится профессионалом высокого класса, кому-то слово даётся трудно, но не отпускает,(Бабель) кто-то, как Тувим, разбирается в поэзии как птица в орнитологии – вариантов много, все чем-то по причинам и способу самореализации отличаются друг от друга. Только в одном случае исчезают варианты, а ситуации, причины и следствия не имеют значения – при нереализации.
* * *
Генетически присущая евреям диаспоры внешняя мимикрия при внутреннем ощущении своего отличия, особенности и даже превосходства при приниженности. Ещё точнее – приспособляемость к внешней среде, при внутренне сознательной с ней несовместимостью. Иудейство замыкало мыслящих евреев в пределах Торы и Талмуда, но, именно, благодаря своей еврейской жестоковыйности, великие евреи вырывались в чужую среду и вопреки иудейству, становились великими – философами, учёными, поэтами, художниками, политическими деятелями. В этом случае проблема формы веры или неверия становилась вторичной, главной, как мне кажется, была творческая реализация
***
Когда у Юлиана Тувима спросили, как он пишет стихи, он ответил:» - Я разбираюсь в поэзии как птица в орнитологии.» Можно научиться версификаторству, нельзя научиться поэзии, здесь даже оборот какой-то неудобочитаемый – «научиться поэзии».
Толчок возникает отовсюду - и снаружи и изнутри. Иногда даже кажется, что ниоткуда – вдруг возникает ритм, еще без мыслеслов, а потом проявляется что-то, увиденное, услышанное, мелькнувшее мыслью, образом когда-то, или вот-вот, сейчас, вдруг возникшее, вспыхнувшее – лови, пиши, складывай-перекладывай. А иной раз что-то внутри варится-переваривается, необходимостью мучит и мучится, а на бумагу, как надо, не ложится. Случается, так и сгинет, не родившись.
***
В русской поэзии слово, чаще всего, многозначно, но при велеречивости даже образное слово надоедает.
* * *
Сложность не в том, чтобы найти метафору, - а в том, чтобы обойтись без неё.
* * *
Мат не несёт смысловой нагрузки – он используется, чаще всего, как выплеск эмоциональных состояний.
Но приложенное к месту нужное солёное слово делает текст острее и ярче. Лимонов густо использует его как сленг , характеризующий среду. Виртуозно владел этим искусством Сергей Довлатов. Не брезгают острым и дамы –навскидку – Дина Рубина и Людмила Улицкая – по нескольку слов в романе или в повести.
Есть он и в поэзии. Лермонтов баловался «Юнкерскими поэмами», Пушкин в стихотворении «Ямщик лихой, седое время» использовал даже двухсловный оборот , стыдливо подменяемый в изданиях, то же самое с парой слов у Маяковского.
У Евтушенко, Вознесенского, Рождественского – не заметил. У более близкого современника, профессионала Дмитрия Быкова появляется изредка, но без многоточий
Дело даже не в примерах – просто неформальная лексика отвоёвывает скромные площадки во всех видах вербальных искусств – литературе, театре, кино, эстраде и еtc.
***
К сожалению, со стихами иноязычных поэтов, кроме украинских, белорусских и польских, я знаком только по переводам - по мере проникновенности и таланта переводчика.
Кроме европейцев, коих перечислить трудно, но в разном объёме – японцы, китайцы, современные турки- Хикмет, Андай, Орхан Вели…А также переводы, как у нас писалось, с таджикского-фарси – кроме великого Хайама, - Рудаки, Саади, Руми, Бабур, Бедиль, Хафиз… Я старался войти – но не знаю…
Случайно попавшиеся в переводах отдельные стихи Каммингса, Эзры Паунда, Ферлингетти, показались мне интересней чаще попадавшегося Элиота, но, может быть, это из-за качества перевода?
Я ведь, больше всего, читатель, и мне всё кажется, что, возможно, чьи-то, самые замечательные, самые близкие стихи так и пройдут мимо, вне меня…
ПРОДОЛЖЕНИЕ МЕТАФОРЫ (ВЫСОЦКИЙ) упустил, не запомнил возникшую мысль.
Маршак говорил, что переводы – плод любви, а не брака. Мне трудно что-либо сказать о качестве своих переводов - рано или поздно возникает проблема ритма, образа и оттенков смысла. Особенно в польском. В русском языке ударения рассеяны хаотично – они могут быть в начале, середине или конце слова. В польском же языке – обязательно на предпоследнем слоге в слове или словосочетании. Слава Богу, в русском можно легко изменить оборот, падеж, найти синоним, чтобы ударение легло, куда надо - это ритм. Но вдруг исчезает оттенок образа или смысла, нужно втиснуть отскочившее из-за ритма слово или дополнить небывшим.
Все мои переводы – плоды любви. Но, как и о детях, я не могу судить, насколько они хороши или плохи. Я всегда стараюсь быть предельно близким к оригиналу, как в стихах, так и в прозе. Больше всего боюсь, чтобы мои переводы не превратились в подстрочники. Максимальная вольность, которую я себе позволил, это лесенка, которую я использовал в переводах из Чеслава Милоша. В длинных оборотах Милоша, где он, по его собственному признанию, старается чтобы «это было не слишком поэзией и не чересчур прозой» так легче подчеркнуть ритм.
В польской прозе часто исчезают местоимения, без которых спотыкаешься по-русски, и в то же время частота их употребления неблагозвучна. Приходится искать меру, чтобы польское и русское сошлось.
Когда-то подлинность монеты проверяли, прикусывая её. Я тоже проверяю свои и чужие стихи «на зуб». Только каждый раз это происходит по-разному, иногда в ход идут обе челюсти, иногда достаточно одного зуба, иногда и без прикусывания всё ясно – от восторга до брезгливости.
Поясняю – речь идёт о восприятии, в данном случае, о моём, личном, не претендующим на истину в последней инстанции.
Я владею только тремя славянскими языками – русским, украинским и польским., поскольку первый и главный «зуб» у меня это слух, мне кажется, что наибольшей свободой инструментовки звучания стиха обладает русский и производный от него украинский. Впрочем, силлабическая система польского стихосложения не мешает польским поэтам от Кохановского до Шимборской воссоздавать мелодичную звучность и выразительность стиха.
Самый любимый – Константы Ильдефонс Галчиньский.
Но это, как говорят поляки, дыгрессия, лирическое отступление.
Условно в русской поэзии существуют определённые ещё Ломоносовым два «штиля» – высокий и низкий. Чёткой границы между ними нет – Пушкин, например, сочетал оба стиля.
Тютчев, Боратынский, поэты «серебряного века»…
И от Некрасова до Высоцкого…
Музыка звучания, глубина и афористичность мысли, новое видение или поворот и выворот штампа, широта, раскованность, искренность и ещё многое другое – разные, вкупе и отдельно критерии при восприятии.
***
С малых лет нравился Маяковский. Остаюсь верным ему до конца. Своим рокочущим, как раскаты грома стихом он умел выразить всё – и свою политическую ангажированность и нежность. Я верю, что во всём он был искренен. Два поступка: выход из партии, когда она пришла к власти, кличка «попутчика», на которую он откликнулся «Ну, кому я, к чёрту, попутчик? Ни души не шагает рядом.»… И последняя точка пулей свидетельствуют об этом.
Лицом к деревне – заданье дано
За гусли,
поэты-други!.
Лицо –
оно у меня одно.
Оно лицо,
а не флюгер.
В Харькове, в 60м году я случайно попал на лекцию о Маяковском для слушателей Академии Радиолокации. Это произошло в здании Академии на главной харьковской площади им. Дзержинского. Лекция сопровождалась записями голоса поэта и демонстрацией сохранившихся киноплёнок – документальных и художественного фильма «Барышня и хулиган», в котором играл Маяковский.
Человек, ведавший сохранившейся на Лубянском проезде квартирой Маяковского, рассказал многое, до того мне неизвестное. Например, что после поэмы «Хорошо» практически осуществлялся цикл сатирических стихов, которые можно было бы объединить под названием «Плохо» - о самодурстве, комчванстве, бюрократии, мещанстве…
Выступал и организатор выступлений Маяковского, «тихий еврей» Павел Ильич Лавут.
Отказ в заграничном паспорте для поездки в Париж, травля критиков во главе с Ермиловым – и верная, но иезуитская сталинская оценка после гибели: «Лучший, талантливейший поэт нашей социалистической эпохи».
В 37 он наверняка был бы одним из первых подрасстрельных.
Человек своего времени, он навсегда остаётся великим поэтом.
* * *
Конечно, мне нравятся «серебряновекие», но для меня самый яркий период – от десятых, двадцатые и до угасания в середине тридцатых. Если канут ранний Тихонов, Багрицкий, Кирсанов, футуристы, имажинисты, обериуты, конструктивисты – жаль.
* * *
Течение времени смывает детали, подробности - плоть духа эпохи, а именно в этом заключена её суть. Остаётся зализанная, деформированная последующими иновременными суждениями схема, обкатанный костяк. Ложь. Как разница между живым человеком и скелетом.
* * *
Не стоит относиться к газетам свысока - в старой газетной трухе тоже плоть и дух времени… Неприкрытая односторонняя позиция, даже ложь тоже могут рассказать о многом.
* * *
Сейчас в воспоминаниях на экранах телевизоров не сходят глубже пятидесятых – и я ощущаю себя реликтом, окаменелостью…
ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ГРАФОМАН БРОДСКИЙ.
Раннее приемлю всё.
Длинное, как мне кажется, должно быть написано ясно и легко, как «Онегин» – для рассуждений существует проза Но если вчитаться -.стихи настоящие. Речевой поток обволакивает, ловится только общий смысл. Спотыкаешься на оксюмороне, смысловой перестановке, непривычном переносе – и дальше, дальше, дальше.
Ранний Бродский часто черпает полной пригоршней не только приём, но и интонацию - Пастернак, Мандельштам, ранний Тихонов… Мне кажется, что именно поэтому, несмотря на то, что всё равно это остаётся Бродским, он отказывается от большей части ранних вещей в зарубежных изданиях. Этим он отказывается и от внешних формальных изысков – они мешают п о т о к у.
И ещё – «когда б вы знали, из какого сора» - так у Ахматовой они растут ИЗ, а Бродский не брезгает и самим мусором, и, надо признаться у него при этом всё получается. Из всего вместе вышло мощное полотно, оно, его же словами, «не столь прекрасно, сколь неповторимо».
Огромное поле деятельности для литературоведов и филологов, теоретиков от поэзии..
У русскоязычных в памяти чаще остаются именно эти, отринутые им ранние стихи, отдельные стихотворения, строфы, цитаты… Он это понимал, и снимая для зарубежных изданий, не возражал против их издания в России
Потеря языковой среды – полный крах для поэта. Эмигрантская среда - это зависание в пространстве творчества, тряская, неустойчивая опора.
Но так получилось, что Бродский не полностью оторвался от своих прежних ленинградских друзей - поэтов и около - и продолжал писать стихи по-русски, был известен в России, особенно в последнее своё десятилетие.
При этом, Бродскому удалось нечто уникальное – он сумел войти в английскую речь, приспособиться к строю и характеру американского способа изложения, читать лекции. Это, конечно, оказало некоторое влияние на структуру написанного им заграницей. .
У какого русского поэта зазвучал бы «Осенний крик ястреба»?
Не думаю, что он будет особенно популярен своими длинными произведениями - скорее как Элиот, или Джойс с его «Улиссом» будет брендом, поэтом для высоколобой элиты. Не в обиду Бродскому, Нобелевская премия – это титул (лорда или графа), но не мера дара. При этом, всё-таки, популярность не стоит путать со значимостью. Но пока, как мне кажется, по России Нобель не ошибался
Очень хотелось бы прочесть переводы Бродского, особенно польские.
2007г.Мёнхенгладбах.
* * *
Меня интересовала история религии, друг подтолкнул к философии, в конечном счете, мой атеизм принял форму упрощённого рационализма.. В нём нет места единому демиургу, есть только бесконечная причинная связь, микроскопически постигаемая разумом и опытом как критериями.
* * *
Если исключить чисто прагматические мотивы, мне интересно, почему так часто еврейские творцы - поэты, прозаики, и прочие интеллектуалы, становятся адептами христианства в любой из его форм – православной как Галич или Мень, или католической как Жакоб или Бродский - имена самые первые, что на памяти, далее примеры многочисленнее.
Конечно, религия, особенно христианская - это и опора, и целостная картина мира, а жизнь конЕчна, умирать страшно и не хочется, а тут умираешь вроде только отчасти, не насовсем, и Бог всепрощающий, а не карающий, как Барух ата, хуже Сталина за грехи отцов - потомков до седьмого колена
Не то, чтобы я не понимал избранного ими образа мира или причин выбора не только в силу вышеперечисленных причин, но и особенностей личности, специфичности воспитания, культурной среды и связанной с ними возникшей ментальности. Но интеллектуально - если уж отказываться от атеизма ведь под рукой иудаизм – религия, если рассматривать её со стороны, куда более абстрагированная и сложная, нежели христианство, которое его упростило..
Главное – в основательной последовательности монотеизма и отказ от антропоморфности Бога.
Понятие Бога в иудаизме не конкретизируется в чём-то отдельно сущем ( Куст только инструмент, средство общения, да и Заповеди могли быть не сказаны, а внушены)
В иудаизме Он – всё, и вовне и внутри. Слова «Адонаи» и непроизносимое «Яхве» - это только обращение к всесущему и непознавемому.
К сожалению, так получилось, что основная Его функция – карающая.. Наверно это и отпугивает еврейских интеллектуалов.
Нет, (я чуть не сказал: упаси боже) я не ратую за обращение еврейских интеллектуалов в иудаизм, выше я говорил, что я рационалист, в принципе у меня с иудаизмом почти такие же отношения, как с христианством , исламом или другими религиями или верованиями, разве что с ним более резкие, когда речь идёт об обрядности и нетерпимости к инакомыслию
* * *
Впрочем, если говорить о нетерпимости к инакомыслию… Да , иудаизм нетерпим, он не признаёт ничего, кроме Торы и Талмуда, но ведь и христианскую терпимость можно попрекнуть, как минимум, инквизицией, ислам - волчьей ненавистью к неверным, да и атеистов - уничтожением храмов, икон и священнослужителей всех конфессий.
* * *
Христианство – монотеистическая религия? А Троица с дважды антропоморфным Богом, Отцом и Сыном? Культ Богородицы, сотни тысяч святых, блаженных, угодников с их иконами, мощами и другими реликвиями, и всё это – предметы поклонения. А как же с первой заповедью – Не сотвори себе кумира?
* * *
У меня, я считаю, весьма примитивные знания о буддизме – единственной, как мне кажется, религией, терпимой к инаковерию. (Ещё бахаи?) К сожалению, мозг уже не тот –
быстро устаю.
ЦитатЫ:
«Атеизм… по сути дела неотличим от пантеизма. Что я считаю совершенно диким для современного, по-настоящему образованного человека, так это приверженность к какой-либо религии в буквальном смысле, т. е. вере в чудеса, вроде непорочного зачатия, воскресения мёртвых и тому подобное… Чудо – это то, что не подтверждается научным анализом. Когда науки не было, нельзя было отличить чудеса от реальности. Тогда религия и впитала в свою структуру определённые моральные и этические нормы. Но они могут быть приняты и без обветшалой религиозной оболочки».
Виталий Гинзбург, академик.
Сопроводительный текст Эдуарда Шульмана (из Интернета, )
"Давид Абрамович Вецкий. и Давид Самуилович Самойлов.
Поэт, журналист, краевед. Фронтовик. Кавалер ордена Славы. Из тех немногих евреев, что сражались в пехоте. Автор биографического стихотворения (нет, автобиографического), которое воспроизведу по памяти — выборочно и в подбор:
Я был солдатик молодой, гвардеец без наград.
Сегодня — бой, и завтра — бой, и нет пути назад.
Я помню несколько минут за кручей у Десны,
когда случилось прикорнуть под оком старшины.
Короткие блажные сны… Да прерван дивный сон:
сказал старшой, что у Десны дерётся батальон,
что нужно хлопчикам помочь, подбросить им “огня”,
и глаз его, смурной, как ночь, уставился в меня.
На сердце стало горячо, но, получив приказ,
подставил правое плечо,
а после левое плечо под тот боезапас. /…/
И сбросил груз, и вытер пот, стою, живой, в пыли.
У командира сомкнут рот, его бойцы, его оплот у речки полегли.
Вдруг кто-то прохрипел: “Жидок,
патроны нам принёс…”,
— и встал, дороги поперёк,
озлоблен и раскос.
И до сих пор ещё томят виденья по ночам —
тот, кто наставил автомат,
был сам ещё пацан. /…/
Маленький, тщедушный, увёртливый, — забьётся в любую щель, — Давид Абрамович Вецкий умер в 2005 году, примеряя новую форму, что столичное правительство, накануне юбилейного парада, пошило для ветеранов. И похоронен на подмосковном кладбище в солдатском халявном мундире.
Мне восемнадцать лет всего, ещё я и не жил,
и сгоряча и мать его,
и ближнюю родню его,
и небо обложил.
И обнажил я грудь рывком: “Стреляй скорее, гад!”,
да что-то отозвалось в нём — он отступил назад.
В предпоследнем десятилетии ушедшего века, уже при гласности, Давид Абрамович ознакомил Давида Самуиловича с давним своим стихотворением. Оно завершается так:
Я полем шёл. И на стерне остался слабый след.
Что ж, на войне как на войне…
Но горечь горькая во мне
жила десятки лет.
Да, не забылся тот урок среди родных полей:
еврейство на Руси — порок.
Будь светлый гений,
будь пророк,
но жжет тавро — “еврей”.
* * *
* * *
Человеческий разум может усвоить, осознать, понять только то, что воспринимают его рецепторы и мозг. Любой самый сложный инструментарий только продолжение, усовершенствование этих рецепторов и мозга.. Если разобрать поэлементно самую изощрённую фантастику – видно, что и она, при всей экстраполятивности и комбинаторике не может выйти за пределы познанного. Это не отрицание развития – новые открытия порождают новые понятия – просто возникает новый уровень опыта.
Правда, как-то мелькнули в печати сообщения, что математики подсчитали : вероятность существования Бога – 60%. Интересно, что они под этим подразумевают?
Кроме того, рассчитали, что Вселенная конечна. Но может быть, это только наша,а не мега-Вселенная?
Во всяком случае, уж точно бесконечно познание.
Во всесторонней бесконечности разум, как жук- древоточец прогрызает узкие туннели, которые пытается свести воедино.
***
Американцы, англичане…Читал мало, в переводах. Раньше и больше всех -Лонгфелло и Уитмен, Эдгар По, Уайльд и Киплинг. Потом Сэндберг, и немного Эзра Паунд. Несколько стихотворений Каммингса в переводе на польский, Сильвия Плат…
* * *
Кривое прыгало Пригов вызывает отвращение до тошноты. Но надо было бы, всё-таки, прочесть не только раннее или случайно попавшееся. Ведь я отплёвываюсь только от его назойливого уродства и концептуальных деяний…А вдруг?
* * * * * *
Вот недавно пришла изнутри строка, простая фраза, как бы предвкушение образа:
«Как медленно плывут по небу облака» Были какие-то созвучия, ритм… Дальше предчувствовался главный ритм, плавное зарифмованное или не зарифмованное течение мысли или пейзаж, переходящий в метафору..
Но не пошло. Правда, фраза и ритм не уходили, зацепились на задворках. И время от времени всплывали
Где-то через неделю сначала пришло корявое:
«Как медленно плывут и тают облака…
Пришло пятое время года
После осени и зимы.
Ни опавших листьев,
Ни снега
Пустое время,
Ускользающее в пустоту
Потом вариант:
Забыты весна и лето.
После осени и зимы
Приходит пятое время года
Без опадающей листвы,
Без снега
Пустота,
Скользящая в пустоту .
С пустотой не ладилось, раздражала тавтология. Потом, почему «забыты весна и лето»?
Убираю пустоту,
Дальше:
И уплывают, тая, облака
Весна и лето,
Осень и зима
Растаяли, ушли,
И вот приходит
Иное, пятое, пустое время года,
Без опадающей листвы,
Без снега
И остаются только облака
Звучание и ритм лучше. Вроде что-то получается, но не совсем то. Хоть и так может быть, но хотелось бы чётче, контрастней и концовка какая-то обрубленная. И слишком много таяния: у облаков «уплывАЮТ ТАЯ» и у времён года «расТАЯли», опять тавтология, да и на слух – зияет.
Ещё раз:
Плывут,
плывут,
и тают облака…
…
весна и лето,
осень и зима
ушли.
Придёт иное время года:
без опадающей листвы,
без снега,
б е з в р е м е н и
…и только облака
плывут,
плывут,
плывут
плывут – и тают…
Вот напечатал, и вижу, что весна и лето, осень и зима не «ушли,» а «уйдут» - я же ещё есть – на смену им придёт пора без времени.
...и всё становится на своё место. Преобразовалась по звуку и ритму первая заглавная фраза, повторения идут как нагнетания, отброшены лишние слова, вошла ещё одна по смыслу и ритму дополняющая строка, и в конце снова облака, уплывающие и тающие.…
Маленькая заусеница – «время года» и «без времени», но оставил : слова разные и понятия разные. Пытался даже вместо «время года» дать «пора года», но всё ломает, как булыжником по стеклу .Хотелось написать «грядёт иное время года», и хоть по смыслу неуловимо ближе, но торжественность славянизма не в дугу, да ещё и это «гря».
Я не копирую любимого мной Маяковского. Хоть в основе и лежит его открытие, способ акцентирования. Кроме того, мне нравится, возникающая в этом случае, графическая форма стихотворения.
Всё. Так и останется.