Так вот, я умерла.
На Обводном канале ближе к Лиговскому проспекту есть площадка. Наверно, когда-то это было стройкой, но о ней как-то забыли. На этой площадке я любила, скажем, отрабатывать навыки вождения: это когда тебя все достает, садишься и тупо ездишь в заносы до посинения, пока вся твоя злость в повороты не выйдет. Потому что там хорошо, и люди ночью по Обводному редко ходят.
Так вот, однажды злость моя была несоизмеримо высока в сравнении с уровнем вождения – и я вылетела с площадки прямо в канал. Снесла кусок набережной – но это не беда, набережную на Обводке автолюбители частенько сносят.
И вот я лежу в своей машинке на дне вонючего канала, где на 99% отходов 0,5% воды, и понимаю, что еще минута - и я умру.
И я умерла. Если вы думаете, что после смерти сердце отмирает как ненужный для духовной сущности орган, то вы не правы. Сердце, такая оно зараза, есть. И оно болит. Так что, в чем бонус смерти, я так и не поняла: самоубийцы, не самоубивайтесь – легче не станет!
А еще почти сразу после смерти вы попадаете к Богу на небушко. Ну не знаю, может, вы попадете и не к Богу. Мне вообще показалось, что каждый попадает туда, куда он себе может представить. В смысле, что то, куда он попадает, представляется ему таким, как он сам себе может представить. Потому что мертвые чуваки, которых я там видела, смотрели на Бога и постоянно крестились, а еще прыгали на месте так, будто у них черти яйца эпилируют, а один – сложил руки в форме домика и сказал богу: «Здравствуй, Учитель».
Мой Бог был этаким графом Калиостро из фильма Марка Захарова: у него была слегка грузинская внешность (по крайней мере, в форме носа и в залысинах на лбу), умные-умные светло-голубые глаза (что бывает, согласитесь, крайне редко), саркастическая ухмылка и привычка недоговаривать. А еще там был Блок, А.А. Ну.. я так поняла, что это был кто-то из Архангелов, но виделся он мне в форме Блока. Я даже, как его увидела, то спросила: «Вы Блок, А. А. – человек эпоха?» А он так смутился, но улыбнулся все равно по-блоковски: воздушно-зефирно. А в остальное время, этот Блок сидел на диване и, судя по взгляду, ржал над нами, мертвыми, от всей своей поэтической души, но в рамках небесного приличия.
У Бога был просторный кабинет с желтыми обоями на стенах, книжными шкафами темного дуба, четырьмя коричневыми кожаными диванами по углам и лимоном у входа. Сам Бог сидел в большом кожаном кресле за большим дубовым столом, на котором в беспорядке лежали листы бумаги, ручка и бутылек с чернилами. Представляете, мой Бог писал чернилами! И почему-то рисовал у себя на листочках профили Пушкина…
Так вот, я стою по середине его кабинета, в промокшей грязной тунике, обтекаю помоями Обводного канала. Босяком, так как шлепанцы застряли в машине. Мне стыдно, потому что на меня, такую грязную и вонючую, смотрят Блок А.А. и Калиостро, а им весело, потому что они только что отправили в Ад какого-то наркомана. Спрашивается, где справедливость и уважение к женщинам, если ее даже на небесах нет? Стоило ли умирать, если даже там все мужики такие толстокожие?
-Здравствуй Дарья Сергеевна. Ты-то что тут делаешь?
-Эээ…обтекаю
-Не, ну это понятно. Как ты сюда попала? Судя по запаху, утонула в Обводном канале. Что настолько тяжко стало, что пошла топиться? Не могла место поромантичнее выбрать? Я же посылал тебе ангела, чтобы он шептал на ухо, что все хорошо будет…
-Ну, видимо, заблудился ангел. Но если честно, господин Калиостро…
-Бог.
- Простите, Бог… На самом деле, я просто на машинке каталась, и вырулила неудачно.
¬Несчастный случай что ли?
-Ну да…
-Честно?
- Честно…
-И умирать совсем не хочешь?
Я пожала плечами. Блок заржал.
Бог почесал подбородок.
-Нет, ну по идее, ты должна была написать книгу, ведь так, Александр Александрович?
-Именно. Под моим руководством.
Тут подбородок почесала я. Села рядом с Блоком, смотрю ему в глаза и спрашиваю: «А про что книга?» - так интересно вдруг стало, что даже жить захотелось.
-Ну как про что, - отвечает, - Вы ж, люди, только про одно и умеете писать – человек самоопределяющийся. Все на земле свое место знает, а вы – которое уже тысячелетие тупите…
Бог, видимо, заметив мое воодушевление, спрашивает:
- Что, жить, поди, захотелось?
-Ну… есть, - говорю, - немного.
-Так ведь тоскливо тебе на земле и одиноко.
-Да…
- А книгу написать хочется?
-Да…
- И ради книжонки готова терпеть все?
-Да…
- И жаловаться не будешь на жизнь свою? И реветь?
- Не буду…
-Подумай!
- Буду… но книгу хочу написать…
- Ради какого ж черта? Чтобы потомки тебя помнили и знали?
- Ну.. и это тоже, но самое важное ведь создать своих персонажей, оживить их и сказать ими свои мысли…
- Так ведь мыслишки-то паскудные… да и персонажей этих уже столько, что моих за вашими скоро не видно будет. Наплодили… меня за какого-то Калиостро принимают! Меня, Бога – за плута!
Мне так стыдно перед Богом стало, что коленки друг об друга затерлись. Я, испугавшись, что упаду сейчас, села на диванчик к Блоку.
-Сама виновата! Нечего было спиди-гонщика из себя корчить, когда руки кривые!
Сижу, молчу.
-Правило есть такое, во всех легендах принятое: если за тебя кто-то согласится жизнь свою отдать, то ты останешься жить. И книгу напишешь. Блок поможет. Согласна?
-Ну блин… так-то стремно, чтобы за меня кто-то умирал…
-Да ты не бойся, может, кто-то сейчас вешаться собирается, а тут возможность такая – на благо умереть, а не суицидником в Ад ползти…
-Ну да, наверно…
Бог встал из-за стола, подошел к окну, выглянул в него и громко-громко крикнул:
- Люди, кому Даша так дорога, что жизнь свою на ее спасение положить не пожалеете?
Все молчали.
Бог крикнул еще два раза, но все всё равно молчали.
Блок потрепал меня по голове.
-Ну, нет, так нет, - говорю.
-Это что ж получается, даже никто не спросил, что с тобой… никто тебя не любит, что ли?
-Так а я вам о чем ревелась?!
-Действительно… наверно, тяжело… Ну а ты-то любишь сама кого-нибудь, так чтобы жизнь отдать за него?
-Нет,- говорю, вскакивая с дивана, - Никого, кроме разве Александра Александровича, но он давно уже умер.
Блок слегка покраснел, а Бог заржал.
- Не ври мне, - сказал Бог, а сам мне протянул сигаретку, мол, я все твои желания и так знаю, разговор так – поразвлечься.
Затягиваюсь: божественный табак… амброзия какая-то просто…
-Ну наверно да… наверно, люблю…
-До сих пор?
-До сих…
- А он тебя нет! Ха-ха-ха!!! – тут Бог принялся пританцовывать вокруг себя и делать «фонарики» руками.
Мне так обидно стало, что Блок меня даже за плечи обнял.
-Ладно, - Господь закончил свой танец, - теперь о серьезном. Никто не захотел тебя оживлять, потому что всем плевать на тебя, это раз. Книгу свою ты так и не напишешь, это два. Особо ты в жизни не грешила – так только, богохульствовала порой, да отрекалась от меня, но на это мне, если честно, плевать. Ну и четыре, ты одна из немногих моих творений, у кого получилось почти такое же тонкое сердце, как у меня – поэтому ты мне нравишься. Поэтому, Дария, предлагаю тебе самой выбрать посмертное занятие. Чего желаешь?
- Эээ…можно мне подумать минут пять?
-Думай. Я пока других приму. А ты посиди тут, с Сашей потолкуй.
Но Саша молчал, прозревая грядущее. А Бог принимал пока тех прыгунов и чувака с руками в форме домика, про которого я рассказывала.
Я сидела и думала.
-Ну что, - спросил Бог, после того как отправил доморукого развлекать японских пролетариев, - решила?
-Была у меня одна мечта, еще на земле, - начала я медленно, - я хотела стать у него ангелом-хранителем…
- У кого? У этого, которого ты до сих пор любишь, что ли?
Блок даже руками всплеснул от восторга:
- Вы что, все такие тургеневские барышни, что ли?
Наверно, я покраснела. Бог снова почесал подбородок:
-Не советую тебе. Тяжело будет – сердце-то твое так у тебя и останется…
-Почему тяжело?
-Ну попробуй сама. Александр Александрович, проводите, пожалуйста, кандидата до объекта.
-Да, Господь.
Блок взял меня за руку и шагнул за дверь.
И мы оказались в комнате «объекта».
Мой возлюбленный возлежал голый на кровати возле какой-то девчушки и медитативно курил сигарету. Девчушка была некрасива. Несмотря на то, что Блок ее рассматривал так, как, наверно, и свою Любушку Менделееву никогда не рассматривал. «Ненавижу!», - подумала я, а у девушки больно кольнуло сердце. Это я, сущность бестелесная, смогла заметить, а Блок мне даже подзатыльник дал за такие мысли.
А любимый мой этого, конечно, заметить не мог, и говорит ей:
- Я как-то встречался с девушкой, которая любила всех цитировать. Это так раздражало… Вспомнилось вдруг про нее сегодня что-то…
И поцеловал ее в лоб.
Блок только успел меня утащить обратно в кабинет Бога, чтобы я там инфернальный пожар не устроила.
- Ну как? - ухмыльнулся Бог.
- Не очень.
- Я же говорил, больно будет… Я, пока вы там были, подумал, и решил тебе вот что предложить: раз сама ты книгу не написала, будешь музой! И внешность у тебя вполне для музы подходит, и чувствительность. Согласна?
- Согласна.
И вот стала я музой. Муза – женщина тоже несчастная: ей к кому скажут идти, она к тому и идет - вдохновлять. Так вот, первым же заданием моим было прийти, - как вы думаете, к кому? – к нему самому, самому моему любимому. Прихожу, сажусь у него за спиной. А он перед компьютером музыку слушает и печатает.
Что была у него девочка такая, которую сам не знает почему, забыть не может. Была она вся такая красивая и чуть-чуть талантливая. И мечта у нее была – книгу написать. Всего одну. Он сам решил, что дороги у них разные и ушел от нее. Она мучилась-мучилась и уехала куда-то – как провалилась. Теперь, наверно, живет в свое удовольствие и книгу пишет. А у него теперь есть одно желание – найти ее, но только он это никак сделать не может. Умная была, когда уходить не хотела.
«Неверное, сколько ни пройдет времени, а сердцу все равно будет так же больно…».
Вот тогда я поняла, что Бог-таки меня в говнецо мордой ткнул.