Лет двадцать назад я написала стихотворение, которое называлось «Садовая, 61». Стихотворение самое дремучее, над ним еще пыхтеть и пыхтеть, но там были строчки: «Я по Садовой иду и вдруг натыкаюсь, Обшарпанный до беспредела фасад. Старушонка из подъезда еле выползает. Я к ней: «Это ли не ад? Внизу распивочная, развеселые рожи, нынешнее состояние Руси, А ведь рядом в доме Лермонтов прожил лучшие свои часы. И отсюда он прозвучал пророком, Этим жизнь свою оборвал».
Исправлять стихотворение мне не захотелось, я его забросила.
Никогда не отслеживаю знаменательные даты, но недавно услышала, что в 2001 году у Михаила Юрьевича памятный год – 160 лет со дня гибели. И совершенно случайно, из запасников вынырнуло это стихотворение и легло на стол.
Что-то во мне забурлило, подхватил меня порыв, и помчалась я на Садовую, в его дом. А живу в Гатчине.
Было это в предпоследний день ХХ века. Вышла я из дома в этот день, чтобы поехать к зубному врачу. Предательский зуб выплеснул на мое лицо солидный флюс. Как в Новый год я с таким украшением?
Пришла я на Балтийский вокзал, стою на привокзальной площади, жду автобуса в поликлинику. Вдруг меня подхватил неведомый вихрь, я заскочила в электричку и помчалась на Садовую, 61. Вихрь был столь неожиданный и сильный, что я даже не сумела ему воспротивиться. Да и знаю, что в таких случаях, это дело безнадежное, лучше не сопротивляться, а тащить свое тело, куда несет его вихрь. Так уже было не раз. Теперь остается себя утешить: о вкусах не спорят, пусть флюс будет оригинальным украшением к Новому году.
Примчалась я на Садовую, 61. Михаил Юрьевич на мемориальной доске отвернулся от людей, смотрит в противоположную сторону от центра города. Фасад здания, как и двадцать лет назад обшарпанный до беспредела. Окна невероятно грязные и кое-где разбитые. У эркера отвалился угол, того и гляди, сам он свалится на головы прохожих.
Захожу в парадную. Когда-то мозаичный пол местами сколот. Капитальная стена выщерблена почти до основания, ступени лестницы разбиты. Кажется, они рухнут, только я на них встану. А главная достопримечательность этой парадной – в углу самая настоящая помойка. Мешки с мусором образовали приличных размеров гору. Про запах в этой парадной я вообще не говорю. Помойка в замкнутом пространстве – это нечто не поддающееся описанию.
Тут, будто по моей заявке, разыгрались действия, одно за другим. Я, растерянная, стою посредине темной в дневное время, вонючей парадной дома, где великий Лермонтов жил, когда написал свое самое жгучее стихотворение «Смерть поэта», а по лестнице спускается человек. Он высок, симпатичен, белокур, на алкаша не похож.
Я обращаюсь к нему с вопросом: «Вы здесь живете?»
- Да, с 1949 года.
- Что у вас творится? Это же не трущобы, а дом, где жил великий поэт.
- Раньше был порядок. Но как стали жить кавказцы с рынка, видите, что в парадной и соответственно в их квартирах, делается. Они приезжают целым аулом, так и селятся.
Вышла я на улицу. Стою, обозреваю фасад, на который, отворотясь, не насмотришься. Погладила мемориальную доску, попросила прощения за нас, хамов.
Пяти минут не прошло, в парадную входит невысокого роста, как сейчас говорят, лицо кавказской национальности.
Я к нему с вопросом: «Вы здесь живете?»
- Да, третий год.
- Постоянно.
- Нет. Снимаем.
Я вспомнила строчки Лермонтова: «В полдневный жар, в долине Дагестана, с свинцом в груди недвижим я лежал» и спрашиваю незнакомца: «Вы из Дагестана?»
- Нет, из Грузии. В Питере на рынке торгуем.
- Как же вы живете в таком свинушнике?
- Мусор к нам носят из других домов.
Ответ, конечно, странный и явно неверный, но я продолжаю: «А закрыть парадную нельзя?»
- Кому это надо? – Отвечает он. – Мы – временные. С постоянными жильцами у нас все время ругань идет из-за грязи в парадной. Когда-то мы были одной страной, а теперь постоянно ругаемся. Просто ужасно.
- При чем тут политика, элементарная гигиена, - подумала я.
Итак, жильцы временные и постоянные не находят общего языка. А что же хозяин этого дома? Когда здесь жил Михаил Юрьевич, дом принадлежал князю Шаховскому. Поселилась бы здесь бабушка поэта, Е. А. Арсеньева, женщина строгая и требовательная, если бы в парадной была бы хоть сотая часть такого бедлама, как сейчас. Я ее знаю, посторонняя кошечка пописала бы, она бы устроила такое! хозяину.
А современный хозяин этого дома - г-н Муниципалитет. Ох, снять бы ему штаны и всыпать, да всыпать по голой, простите, части тела, до крови. Но некому это сделать. Михаил Юрьевич безголосый сейчас, его бабушка тоже, современным жильцам на все наплевать. Мне, допустим, не наплевать, но для г-на Муниципалитета я меньше миллиона нулей.
А ведь будь этот г-н настоящим хозяином и мужчиной, давно бы привел дом в порядок и ко всему прочему сделал бы здесь музей великого поэта, потому как у Лермонтова в Питере нет ни одного музей, окромя экспозиции в Пушкинском Доме. Неужели в городе на Неве и правду «некому руку подать в минуты душевной невзгоды»?
Написала 30 декабря 2000 г., лежа в ванной и пытаясь избавиться от флюса к Новому году.