Глава 10.
«А ПОЕЗДА ЛЕТЕЛИ МИМО…»
Х Х Х
Очнувшись во второй раз, Серафина долго не могла сообразить, где находится – в сетях чудовищного кошмара, протянувшегося за нею из глубины веков или в реальности, не менее ужасной и оттого непоправимой. Обе они - и девчонка Ассира из неведомого города Амбусарет, и Серафина из современной Тулы, - неизвестно когда и кем приговоренные, изначально были обречены. Она прекрасно это понимала, но больше не было сил ни сопротивляться, ни доказывать кому-то что-то. Зачем? Кто ее поймет?
За стеной ровно гудел мотор. Что там урчит – насос или вентиляция? И куда она попала? Наконец вспомнила – смотритель привел ее в котельную. Однако, почему сразу не в палату? Воспоминания о случившемся возвращались медленно, по-новому занимая положенные места в опустошенных ячейках ее мозга, патологически выхолощенного тяжелой болезнью. С трудом повернув голову на одеревеневшей от долгого лежания шее, Серафина тревожно огляделась, ожидая любого подвоха, но в узкой каморе негде укрыться постороннему.
- Очнулась, болящая?
Скрипучий голос старика – вроде, зовут его Кузьмич, Мирон Кузьмич, - голос возник за спиной на фоне усилившегося гула моторов, и она успела рассмотреть печально вытянутое лицо и согбенные невесть каким горем плечи маленького роста человечка. За ним вились, сложно переплетаясь, разноцветные толстые и тонкие трубы котельного оборудования.
- Где это я? – приподнимаясь на локте, с невольным страхом спросила она.
- Лежи, лежи. И так-то еле выкарабкалась. Где ж тебя угораздило, горе горькое?
- Ах, да…
Кошмарным видением перед ее мысленным взором возникла отвесная кирпичная стена больничного корпуса, ладони ощутили выскальзывающую веревку, и она невольно поежилась.
- А… когда я смогу уйти отсюда?
- Чего – чего? – изумленно приподнял дужки очков Кузьмич. – Куда ты опять собралась?
- А разве… меня выпустить собирались, - шепотом проговорила Серафина.
- Бредишь или шутки шутишь? – вырвался невольный возглас у старика, но спохватившись, силой уложил рванувшуюся с ложа девушку обратно, долго и молча, пряча глаза, подтыкал одеяло, словно пытался скрутить ее смирительной рубашкой, прежде чем вымолвит очередное слово.
- И что же? – хриплым шепотом спросила Серафина.
- Да ты лежи, не копошись, совсем ведь слабая, как котенок. Вот оклемаешься маленько, тогда и поговорим…
- Со мной все в порядке. Давайте поговорим сейчас!
От возбуждения ощутив небывалый прилив сил, она выпуталась из одеяла и села, плотно запахнув на груди мешковатую байковую рубаху, походя отметив, что лежит в другой каморе, где нет кожаного дивана, но устроено некое подобие кровати из поставленной на кирпичи сетки. Старик удивленно сморгнул и присмотрелся к ней повнимательней.
- А-а! Значит, и ты с ними была! Вон почему наш доктор рвал и метал. Машина Вадика в ворота врезалась, уже горящая…
- Не понимаю, о чем… Объясните! – напряженным голосом попросила Серафина.
- Да что ж! Ты здесь больная лежала, а он, значит, к тебе ехал. Теперь понятно дело!
- А мне нет!- пробормотала она.
Кузьмич задумчиво пожевал губами, осуждающе покачал головой.
Страсти – мордасти такие случились, не иначе, без чертовщины не обошлось… ну, это я так думаю, а что милиция решила, ее казенное дело. В общем, на дороге метрах в ста от ворот ухабина есть, не спешат заделывать, счету нет, сколько машин рессоры да бамперы попортили. От ворот дорога далеко просматривается, почти до поворота.
Вадюшин «жигуленок» все знают, часто он к Соломону заезжал. Охранники потом рассказывали… Подпрыгнула машина на яме и сразу завиляла, потом из салона дым повалил. Кричал он страшно, Вадик… И что там загорелось, не понять, никогда ничего горючего он с собой не таскал. Пока охрана с огнетушителями спохватилась, полыхнуло открытым огнем, тут и бак взорвался. Причину не определили, хоть милиция из шкуры лезла, старалась. Вроде как пожар с тела переметнулся, одежда загорелась. Курить он не курил, одежда… нет, не слышал о таких странностях, чтобы сама загоралась.
- Одежда! – ошеломленно повторила Серафина, вспомнив браслет и Тамару.
- После Бруль по всем палатам с руганью носился, так понимаю, тебя искал, и не с хорошими намерениями, за версту видно. Вот я и…
- Почему же вы меня не отдали? – кашлянула Серафина.
Душным спазмом сдавило горло.
- Больно лицом нехорошо смотрелся наш Соломон, - лаконично пояснил Кузьмич. – Я ему и доложил, что девчушку буйный порвал. Камеры перепутали, ну, случается. Мужик-то насмерть убился, кровищи везде распустил. Камеру еле отчистили.
- И он поверил? – хриплым шепотом изумилась Серафина.
- Вздохнул облегченно, лицом разгладился. Сильно беспокоился, коли эмоций не сумел сдержать. Обычно непроницаемую маску носит.
- Но тело-то, тело?!
- А что – тело? Тел у нас в избытке, не успеваем в воду спускать. Женщины – они слабее, мрут чаще, - вздохнул Кузьмич и потрепал ее ладонью по спутанным волосам. – Платьишко твое я ему потом кинул вместе с покойницей, которую выбросить велели. После месиво нашли ничего не разобрать. Ну и разбираться не стали. Очень уж ты на внучку мою, Юлечку, похожа. Всю голову изломал, как уберечь ее от скверны. Кирилла вот не уберег. Своенравным уродился, все тайны жизни хотел постичь. А голова-то одна, не выдержала. Лечил его Соломон, для друга постарался. Лекарства из-за границы привозил, да толку-то… Я так думаю, бес его обуял!
- Кого? Доктора Бруля? – охнула Серафина, с нестерпимой болью в душе расставаясь с надеждой на скорую свободу.
- Что ему, Брулю, сделается! Он умный, хитрый, в отличие от однокашников в ворожбу не полез, официальной медициной удовольствовался. Но своими руками, может, еще чернее дела вершит. Кириллу остаток жизни здесь сидеть, нравом он стал свирепый, аж сам его боюсь. Камеру за собственный счет матрацами обиваю. Рвет их часто, не напасешься…
- Я-то вроде не сумасшедшая. Неужели Бруль не видит… - огорченно начала Серафина.
- Все он видит и даже больше. Сумасшедших сюда не садят, их здесь делают. Хочешь, поднимись наверх, убедишься, - неприятно усмехнулся Кузьмич.
- Ох, нет!
От подобной перспективы в глазах у нее потемнело. Она долго вздыхала, не в силах переварить услышанное, потом неуверенно пробормотала:
- И все же… Больных должны иногда выписывать…
Кузьмич посмотрел на нее с жалостью, как на смертельно больную и впридачу сумасшедшую. Таковой она себя и ощущала. Рехнувшейся участницей чудовищной пьесы абсурда, где сцена населена абстрактными фигурами, окруженными тайнами и недомолвками. И поди угадай, что означает очередное действо затаивших неизвестные, но, несомненно, зловещие намерения артистов.
- Никто тебя отсюда не выпустит, оставь пустые хлопоты, - вдруг четко и холодно констатировал Кузьмич.
- Но… почему?! – голос у Серафины предательски дрогнул.
- ПОТОМУ ЧТО! Тебе ясно сказано: отсюда не выходят. Это не обычная больница, а экспериментальная клиника неких служб, название которых вслух произносить не рекомендуется. Предназначена для психической реабилитации социально опасных личностей, вроде бедняги, разбившегося в твоей камере. Его долечили до ручки и спустили в сточные воды. Тебе достаточно?
- Это их так… реабилитируют? – оцепенев от ужаса, прошептала Серафина.
– Так. И похуже. И намного, намного хуже! Здесь прозябают те, у кого нет родственников и некому побеспокоиться с воли. За нехваткой материала частенько бомжей подбирают. Нет, лучше тебе поменьше знать, спокойней спать будешь. Вот, выпей таблетку и лежи, отдыхай.
И, оставив на табуретке миску с ужином, поспешно ушел, заключив на прощанье, что пороть их, бездельников, было некому. Почувствовав голод, Серафина взяла ложку, но бессильно уронила руки и, глубоко задумавшись, опустила голову. О себе, о глупой Тамаре, о Вадиме Катыгове, торопившемся к ней задолго до истечения оговоренного срока. Что-то произошло из-за злополучного украшения, но ей никогда не узнать, что именно. И дорогой с ним случилась такая же, как с Тамарой, беда.
Серафина могла восстановить события с подробностями до последней детали лучше любого дознавателя. Вряд ли Вадим одел опасную штучку на себя или положил в карман. Возможно, браслет ехал с ним на передней панели, от толчка на яме свалился и ухитрился добраться до голого тела. Бр-р, словно живая змея! Похоже, чужое тепло провоцирует неконтролируемую огненную реакцию. Опасной игрушкой наделил ее друг из Белого Города, с явной целью, чтобы никто чужой не посмел дотронуться. Зато теперь не только дотронутся… порежут на мелкие кусочки… Серафине стало страшно…
Неизвестно, нашли вещицу милиционеры, иначе отчего носился по этажам Соломон Бруль, намереваясь, Серафина ни на йоту не сомневалась, поступить с носительницей опасности как в старину с заболевшими чумой. Либо с ведьмами, которых без счету жгли на кострах. А на деле никакой особой загадки талисман не заключал, предназначался исключительно для нее и агрессивно не расположен к ворам. И потом, не мог, не имел права далекий друг наделить ее смертельно опасным для окружающих талисманом. Значит, имелась в нем некая хитрость, оставшаяся для нее недоступной, вероятно, навсегда.
И еще, Серафина была твердо уверена, что украшение не сгорело в огне и обязательно всплывет где-нибудь, если его нашли. А если нет, и взрывом браслет забросило в чащу, там и лежать ему до скончания века. В любом случае она-то обречена. Тоска холодной змеей пробиралась в душу. В сущности, ни настоящее, ни, тем более, будущее, не сулили ничего хорошего. Положение как было, так и осталось безвыходным…
Х Х Х
Иногда случаются судьбоносные накладки, ломающие намеченные планы и по-разному поворачивающие жизнь человека в любую, но только не ему, грешному, угодную сторону. Не думала и не гадала Серафина, что придется ей задержаться в склепе одиночного заключения на долгие годы. Так сложились обстоятельства. И отсчет времени начался с середины марта девяносто второго года…
Сначала она долго выздоравливала, успев до последнего уголка изучить новое узилище: три метра свободного пространства в длину и чуть поменьше в ширину. За стеной мерно гудела котельная – похожий на выбеленную известкой русскую печь котел с парой водяных насосов и длинное яйцо фильтра в углу. Оставшееся место занимали бесконечные трубы с вентилями и манометрами. Наверху – тоже трубы с чугунными балками вперехлест – ржавыми, бесстыдно обнаженными, похожими на объеденные хищниками ребра доисторического мамонта. Воду качали напрямую из реки. Оборудование обслуживал Кузьмич. Позади котельной имелась крохотная комнатушка ля инвентаря, отгороженная с незапамятных времен и благополучно забытая нынешним руководством. Там старик оборудовал ложе для подопечной. Вначале он долго колебался между долгом и жалостью. Последнее победило. Серафина умолила не отправлять ее в палаты.
- Лучше принесите какого-нибудь яду, Мирон Кузьмич. Хоть крысомора, грызунов-то у вас травят? Они меня там замучают. Я боюсь, - плакала она.
Кузьмич с ней полностью соглашался, но крысиный яд выдать отказался. Но и кормить иждивенку казенными харчами из опасения вызвать подозрения невозможно. А жили они со старухой и внучкой скудно, еще и Кирилла содержали – тоже обуза немалая. Выход придумала Серафина.
- Я умею отлично вязать. Все подряд: носки, варежки, шапки, даже кофты. Принесите пряжу и спицы, а продукцию баба Катя продаст на базаре, вот вам и подспорье.
- Гм, а это дело, - задумался Кузьмич, чья старуха возила на рынок соленья и варенья с леса и огорода. - Ладно, поговорю завтра с Катериной, заработаем тебе на пропитание. А там, глядишь, что-нибудь произойдет. Или власть сменится, она сейчас ненадежная. Или война начнется, разбомбят наш бесовский приют к руганной матери. Жди, девка, терпи, коли хватило ума вляпаться. В Бога-то, небось, не веришь?
- Ну, верю, наверно, а в американцев с бомбами нет, - криво улыбнулась Серафина, стыдясь признаться, что редко задумывалась о слишком высоких материях, а тетя Клава, бывший партийный работник и убежденная атеистка, щекотливых тем не затрагивала. Зато племяннице наказывала читать Ильича, чем вызвала в ней отвращение в любой политической философии.
- Оно и плохо, ежели не думала. Может, с Богом и не постигла бы тебя беда. Завтра домой пойду, книжечки душеспасительные принесу, на досуге и почитаешь.
- Приносите,- согласилась Серафина, изголодавшаяся по печатному слову и готовая читать что угодно, даже справочник по эксплуатации котельного оборудования.
Кузьмич ушел, оставив пленницу пережевывать грустные думы, а на другой день явился с полным набором реквизита для развития будущего бизнеса. Серафина с удовольствием принялась за работу и отметила, что жить стало пусть не веселее, но, в некоторой степени легче.
Примерно раз в два – три дня старик ходил домой (жил он неподалеку, в деревне) и приносил полные сумки пряжи и вкусной домашней стряпни, на которую не скупилась неизвестная ей баба Катерина. Пленница быстро поправлялась и набирала вес, насколько возможно без свежего воздуха, солнца и простора. Оборотистый старик с толком организовал конвейер, и в каждый вояж забирал готовые изделия – носки, варежки, шапочки и прочую мелочь. Серафина набила руку. Вязание доставляло удовольствие, позволяло отвлечься от грустных мыслей, обуревавших не только долгими ночами. Обнадеженная Кузьмичом, она втайне ожидала перемен и жадно, от корки до корки, прочитывала весточки с воли – газеты, журналы, даже рекламные предвыборные проспекты. Жизнь на воле кипела ключом, но нигде и намека не находилось на восстановление хотя бы видимости попранной справедливости.
- Там и вправду такое творится, - с ужасом спрашивала она, отбрасывая очередное чтиво, больше похожее на жуткий триллер без начала и конца, чем на бесстрастную хронику текущих событий. Казалось, пресса намеренно изощряется в описании мерзостей, стараясь оглушить и сразить неискушенного читателя наповал. Свобода слова принесла неожиданные плоды, оказавшиеся с червоточиной, и теперь лезущие отовсюду паразиты насилия, коррупции и поголовной безнравственности грозили сожрать распоясавшийся в отсутствии твердой управляющей руки народ.
- Хуже все, душечка, гораздо хуже! Да брось ты дрянные газеты, все равно ничего путного не вычитаешь. О душе подумай, Библию полистай, а о том, что на воле делается – забудь!
- Да уж, настало время подумать о кладбище, - тихо, чтобы не услышал благодетель, прошептала Серафина и нехотя взяла толстую книжку в старинном коленкоровом переплете, со вздохом положила под подушку.
Ночами ей постоянно не спалось. В прессе не находилось и слабого намека на утешение – ничего, кроме грязи и мерзости, отчего начисто пропадало желание жить. И она взялась за принесенную Кузьмичом литературу.
С тех пор так и повелось. Она запоем глотала каждую книжку и коротала бессонницу, предаваясь философским размышлениям о бренности бытия. Старик взял привычку дотошно выспрашивать о прочитанном. Стараясь не расстраивать благодетеля, Серафина вынужденно поддерживала беседы на душеспасительные темы, сама постепенно втягиваясь и увлекаясь, и это не позволяло умереть от тоски в одиночестве.
Когда у старика закончились многочисленные Библии и Кораны, настал черед толстых томов индийской философии. Она не переставала удивляться, откуда у Кузьмича берутся диковинные книги. Большинство людей не склонны углубляться в тонкие материи, им хватает низменного, земного. Да и в магазинах подобная литература запросто не продается. Во всяком случае, так было раньше. Но однажды в накативший вдруг на старого смотрителя момент откровения Серафина узнала печальную историю его семьи.
Иногда в свободную от работы минуту (помимо котельной в его обязанности входила уборка камер и коридора), Кузьмич заходил к подопечной побеседовать, излить наболевшую душу. Она умела слушать, не перебивая, изредка поощряя собеседника деликатными наводящими вопросами – именно то, что требуется исстрадавшемуся сердцу. Правда, сначала, с легкой подачи незабвенной тети Клавы, с детства напичкавшей племянницу страшными историями, Серафина настороженно относилась ко всем без исключения представителям противоположного пола, опасаясь своей беззащитности и возможных домогательство со стороны опекуна, но скоро поняла, что беспокоится напрасно. Старик искал сочувствия, не больше, и скоро она оказалась в курсе проблем его небольшого семейства.
Оказывается, Кирилл, Вадим и Соломон вместе учились в институте, но позже Бруль стал делать карьеру чисто по медицинской линии, специализируясь в судебной психиатрии. Его друзья пошли дальше и поступили на курсы экстрасенсорики – так оно тогда называлось, проводилось почти подпольно и оплачивалось баснословно дорого. По окончании хотели организовать перспективный центр нетрадиционного целительства.
- Что Катыгов и сделал. Говорят, с Тамарой и неким Виктором деньги лопатой гребли, - ехидно вставила Серафина.
- Вот они, денежки, боком и вышли, - сердито огрызнулся старик, пожевал губами, покачал головой и прибавил. – Виктора знаю, вместе с ними учился, а о Тамаре только слышал. Вздорная, говорят, была бабенка.
- С выраженным криминальным уклоном,- уточнила Серафина.
Однажды у Кирилла ни с того ни с сего сделалось плохо с головой. В народе говорят, «крыша поехала». Не возникло и речи об отправлении единственного сына в обычную государственную лечебницу, где его непременно насмерть заколют антидепрессантами. При энергичном ходатайстве Вадима Катыгова больного по знакомству поместили в загородную экспериментальную клинику, курируемую, по слухам, органами безопасности, а потому лучше финансируемую и оснащенную новейшими достижениями медицинской техники. Что там проводились за исследования, вслух не говорилось, но недостатка ни в отечественных, ни в импортных препаратах здесь не испытывали. Никто точно не знал о делах, творившихся за высоким бетонным забором с колючей проволокой, пропущенной поверху и установленной по периметру чувствительной сигнализацией, окружившими территорию бывшего дома отдыха и приземистый, формой напоминающий букву «П» четырехэтажный корпус, выстроенный еще в начале пятидесятых.
Соломон Бруль, бывший однокашник Вадима и Кирилла по медицинскому институту, далеко пошел, сделал замечательную карьеру, занимаясь исследованиями патологий личности и возможностей на нее воздействия. Бруль обещал в считанные недели поставить Кирилла на ноги, прозрачно намекая на некие недоступные простым смертным лекарства и собственную технологию реабилитации, разработанную им для восстановления утраченных функций головного мозга.
Но проходили недели, месяцы, а улучшения не наблюдалось. Наоборот, болезнь неумолимо прогрессировала. Прежде спокойный, Кирилл стал буйным и неуправляемым, у него появилась выраженная мания убийства, и однажды он пытался удушить соседа по койке, после чего был водворен в одиночную камеру.
Когда стало ясно, что ни импортные лекарства, ни уникальная методика не помогли, и бедняга Кирилл сошел с ума окончательно и навсегда, поседевшие от горя родители пожелали забрать сына домой, в крайнем случае, перевезти в обычную клинику, куда ближе добираться и полагаются еженедельные посетительские часы. В этой же суперспециальной лечебнице посторонних и на порог не пускали. Без правдоподобного объяснения причин и в том, и в другом родственникам отказали. Исчерпав законные средства воздействия, а главное, заручившись поддержкой Вадима Катыгова,походатайствовавшего через того же институтского товарища, уже тогда занимавшего не последнюю должность в клинике, Мирону Кузьмичу удалось устроиться на круглосуточные дежурства санитаром – смотрителем. Теперь он мог находиться рядом с сыном и по возможности облегчать его страдания. Но пришлось продать квартиру в городе и купить дом в ближайшей деревне. С тех пор семья так и живет.
- Значит… ваш сын и сейчас находится здесь?
- Сидит. Тут, недалеко по коридору, в третьей камере, - скорбно поджал губы Кузьмич. – Дочка у него выросла, столько же лет, как тебе, а он все в одной поре – то лежит ничком, то буйствует. Сколько это будет продолжаться? Не жизнь, а кошмар! Вот уже девятый год пошел…
- А не думаете ли вы, Мирон Кузьмич, что они на нем запрещенные лекарства опробовали? – помолчав, спросила Серафина, неосторожным словом разбередив плохо затянувшиеся душевные раны старика и по мгновенно застывшему, напрягшемуся его лицу поняла, что попала в точку.
Наверно, старик давно думал об этом. Нет, наверняка знал! Но умело ушел от ответа, и по общему молчаливому соглашению больную тему в дальнейшем не затрагивали.
После беседы, имевшей место примерно месяца через три после водворения ее в комнатке позади котельной, Серафина вовсе пала духом. Услышанного с избытком хватило сделать определенные выводы. По всем прогнозам – и ее личным, и Кузьмича, - сидеть им с Кириллом до морковкина заговенья, и ближайшее будущее если и сулит перемены, лишь в сторону еще большего кошмара…
Х Х Х
Так прошло где-то около года. Кузьмич часто приносил весточки с воли, и пленница не страдала от отсутствия информации, но утешаться и там было нечем. Жизнь покатилась под крутой откос, ломая устоявшиеся преграды и презрев не только старые порядки, но и положенные законы чести и совести. Когда закончилась религиозная литература, были вызубрены молитвы и нравоучения, а непонятное благополучно отложено в сторону, Серафина поняла, отчего поехала крыша у бедняги Кирилла. Увы, экзотической смеси разных учений трудно уложиться в одной – единственной человеческой голове, пусть и возомнившей себя достойным придатком существа высшего порядка. Кирилл хватал книги без разбора, а отцу и невдомек, что хранилось в оставшейся от сына богатой библиотеке. Кузьмич всерьез считал все тома одинаково религиозными. А Серафина, разобравшись, нашла вместе с почтенными томами Рерихов и Блаватской «Практическую Магию» Папюса и кошмарные откровения некого малоизвестного западного колдуна, исповедовавшего культ Вуду. В серьезных учениях девушка ничего не поняла и решила не ломать зря голову, а колдовство в страхе отбросила, словно по ошибке вместо веревки схватила ядовитую змею. Кузьмич не мог знать, что стало истинной причиной сумасшествия сына, а безалаберное лечение возомнившего себя гением Соломона Бруля погубило травмированный мозг молодого человека бесповоротно. Она не решилась попросить у Кузьмича посмотреть на Кирилла, но готова была поклясться, что бедного парня обуял похожий бес, что и тетю Клаву накануне смерти. Но не стала высказывать старику свои догадки. Вернула книги, вежливо сообщила, что было интересно, и попросила легкой современной литературы, которую предпочитает рядовой читатель. Уставший от сложной философии мозг требовал творческого отдохновения.
Кузьмич недовольно поворчал относительно тотального падения нравов. Оказывается, бабка Катерина на старости лет пристрастилась к любовным романам (мало ей сериалов!), а внучка увлекалась детективами. Серафина позавидовала этой незнакомой Юлечке. Лучше бы она в юности читала криминальные истории, может, пришла бы в голову удачная мысль о побеге. Но вот беда, учиться ей было не у кого. Как уже упоминалось, классики на данную тему не распространялись. Наверно, в их времена криминальное мышление не стало актуальным, и несчастный Родион Раскольников пера Достоевского есть печальное исключение из общего правила. В нынешнее время таким исключением наоборот стала она.
Проветривая мозги от мешанины сложных нравоучений, вначале Серафина читала запоем и с большим удовольствием, но скоро набила оскомину. Детективы ломились от потоков крови и свирепых междоусобных разборок, логики там и в помине не имелось, а любовная проза, похоже, штамповалась конвейером. Менялись имена героев да места действия, а сюжет разворачивался неизменно одинаково: африканские страсти с черноволосым и синеглазым красавцем. Серафина не припоминала в жизни ни одного, даже отдаленно напоминающего идеал благородного героя. Спросила у Кузьмича. Тот презрительно фыркнул:
- Ты, как и моя старуха, на чтиво всеядная. Нашла, чему верить! Высосут дурь из пальца и пустят по ветру, а толпа неудовлетворенных идиоток от радости рты поразевала!
- Но не могут же все одновременно одинаковое высосать, - возразила Серафина.
- Значит, одна ляпнула, другая подхватила, третья понесла, а все хватай и глотай. Ты-то не дури, лучше молитвы шепчи да моли Бога о снисхождении, - отрезал Кузьмич.
Серафина загрустила. Значит, дела хуже некуда, если дед настырно заботится о ее душе. Не иначе, индульгенцию на тот свет предлагает. Действительно, любовные романы клепали без исключения женщины. Но если бы знал бедный старик, какие чудовищные призывы собраны под зловещими черными корочками толстенных томов, оставшихся от безумного Кирилла! Неделю назад Серафина вернула ему переплетенный собственноручно Кириллом талмуд с рукописным текстом, где предлагались леденящие кровь способы приручения невидимых существ, в просторечии именуемой нечистой силой. Словно речь шла про обыкновенных кошек и собак. Она кляла любопытство, однажды с вечера заставившее сунуть нос в книгу, а очнулась утром, прочитав талмуд от корки до корки. И не это худшее! Превосходная память, позволявшая ей без проблем учиться в школе, фотографически зафиксировала написанное. А главное, и не собиралась забывать, спрятав украденное на дно подсознания, словно в ожидании подходящей оказии. И при желании Серафина могла наизусть прочесть любой абзац и, мысленно сосредоточившись, нарисовать пентаграммы. «А потом вылететь отсюда в облике мухи, иная тварь в подвальные щели не проберется», - грустно подумала она, и сама себе покрутила пальцем у виска.
- Поменьше в голову бери, - брюзжал старик. – Дуры пишут, такие же дуры читают, а ты не надейся, дух просвещай, Там оно зачтется. Тебе судьба много времени, чтобы поумнеть, отпустила.
- Я-то поумнею, но, боюсь, в ближайшем обозримом будущем это мне уже не понадобится, - уныло пробормотала Серафина.
С тех пор она охладела и к философии, и к литературному ширпотребу, а классиками в семье Мирона Кузьмича не интересовались. Серафина с тоской вспоминала счастливую юность, вечера, заполненные музыкальными импровизациями на рояле и чтениями вслух Толстого, Чехова, Достоевского. Так и жила, точнее, существовала, томясь в духоте котельной и тоскуя наяву, а во сне видя вольные просторы родных михаловских полей. Часто улетала в загадочные дали чужих неземных миров, а, пробудившись, долго лежала, не в силах уснуть, без конца прокручивая в памяти полные тайного смысла сюжеты.
« Среди полей, легко подернутых туманом,
В нетронутых лугах, до наступления зари,
Во сне в плену невольно, но желанного обмана
Чужой мир благосклонно двери отворит.
Вокруг все как обычно, и места знакомы,
Родные до глухих и потаенных уголков,
Когда во сне, незримой силой скован,
От удивленья не находишь нужных слов…
Так волшебством чужим меняется картина
Знакомой в красках, до последних мелочей…
В тумане возникает сонная лощина –
Трагичным отзвуком подспудной памяти моей…»
Х Х Х
Однажды, еще примерно через год полной безнадежности, устав от тяжелых дум и бесконечной угнетенности духа, сама предложила сдаться больничному начальству.
- Понимаете, Мирон Кузьмич, - объяснила она, - я никак не могу успокоиться. А вдруг Бруль поимеет совесть и решит меня выпустить? Все-таки Вадим Катыгов был ему другом, а я вообще безвинно сижу. А тогда станет окончательно ясно…
- Милочка, - стараясь не глядеть на нее, скорбно покачал головой старик, - ты мужественная девочка. Оставь пустые надежды. Неужели тихая и спокойная жизнь надоела? Видела бы, что в палатах творится – чисто псарня. И врачи, и пациенты одним дерьмом мазаны, по-волчьи друг на друга кидаются. Та же зона, только все одинаково ненормальные. Каждый день по два – три покойника спускаем. Уже бомжей безвинных фургонами везут. Не хотел говорить лишнего, зря пугать, да ты сама выспрашиваешь, на меня, старика, напрасно обижаешься. Ведь это бывшая секретная лаборатория КГБ, уразумела? Тут и прежде нехорошие дела творились, а при демократии, будь она неладна, когда садист Бруль полную власть взял, настоящий беспредел начался. Слышала словечко новое, в последние годы вывели? В лучшем виде отражает скотство наше поганое.
- Это преступление, значит? А милиция куда смотрит? – тихо спросила Серафина.
- Милиция, как всегда, смотрит, куда ей укажут.
- Тогда расскажите, Кузьмич, чтобы я знала…
- А чего рассказывать? Основное ты давно узнала, на своей шкуре, слава Богу, не пробовала, а от подробностей уволь. Спать лучше не станешь, и аппетит не появится. Сидишь, ну и сиди, не вылезай!
Кузьмич давно высказался и ушел, а Серафина легла и закинула руки за голову, бездумно глядя в висевшее на стене закопченное круглое зеркало. Думать о плохом сил не хватало, да и сколько можно? От бесплодных размышлений устал истерзанный мозг. Судьбу не изменишь. Некуда бежать…
Разве в тот, ставший знакомым доисторический мирок, движущимися картинками возникавший в глубине зеркального стекла, способного затягивать, словно водоворот, а потом выплевывать, измордованную и опустошенную. Инстинкт подсказывал Серафине, что и с ее пустоголовой предшественницей дело добром не кончится. Она, молодая и зеленая, пока пребывает в эйфории, не подозревая в красавце – брюнете злодея тюремщика. А Серафина, давно это поняла и гадала, почему и брюнет тоже знаком ей… Ну, не иначе, по прежним воплощениям. Они встречались все, и не раз, не два: эта глупенькая девочка Ассира (смотреть – Серафина), хищный брюнет, змеем выползший из пучины морской, красавица с украденной в миссии фотографии по имени Дара, два ее брата, как горошины похожие один на другого, их рано поседевшая мать и… и он, далекий друг из Белого Города, из запредельной высоты неизменно протягивающий ей руку помощи. Иначе, она давно удавилась бы на одной из ржавых балок под потолком.
А в зеркале уже замелькали тени. Тошно возвращаться из одного узилища в другое, меняя лишь имена и лица. Похоже, в ее нескладной судьбе и не случалось счастливых моментов, иначе почему она видит одни кошмары? Что произошло, на каком этапе жизненного пути она столь непоправимо прогрешила? И продолжает расплачиваться по сей день, если верить сложным оккультным трактатам мудрых философов, единогласно подтверждающих теорию о многократных земных воплощениях отдельно взятой человеческой души, отягощенной грузом кармы. «Другими словами, преступлений», - подумала Серафина, перестав сопротивляться затягивающему в глубины прошлого водовороту.
Ей очень хотелось узнать, в чем она страшно провинилась перед Богом и Небесами, если ей без суда и следствия выписали бессрочную каторгу без права обжалования приговора? И потому сознательно устремилась в Зазеркалье, с тоской подозревая, что ее там ожидает… Как в тех стихах, которыми исписаны уже несколько тетрадей:
«Там, в глубине, померкнет буйство красок,
Тускнеет зелень трав, и колос на полях
Поникнет под напором серых масок…
Кошачью поступь ночи чувствует земля…»
Пепел далеких времен: ОБРАТНАЯ СТОРОНА МЕЧТЫ.
Глава 6
Чудес не бывает.
Х Х Х
Ассира пробудилась от глубокого сна или, скорее, пришла в себя после неизвестно сколько времени продолжавшегося обморока – на чужой постели. Пол под ней не качался, и ничто вокруг не напоминало о корабельной каюте.
Неподвижная, повела взором по сторонам. Похоже, она провалилась в другой мир, не похожий на привычный в реальности. Ее обступали причудливый пейзажи чужих, не существующих в действительности миров – призраков: широкие просторы незнакомых полей и лугов, перерезанные глубокими оврагами, леса и рощи из неизвестных кустов и деревьев; невиданные плоды, разнообразные цветы, птицы и бабочки с огромным размахом крыльев. И, чудо из чудес – неземные города, застроенные высокими многоярусными зданиями, среди которых, непривычно для величины и зрительной массивности воздушные, возвышались, словно паря в поднебесье, белоснежные многоглавые храмы, непохожие на скромные молельни Амбусарета.
Сфокусировав взгляд, Ассира увидела резные золоченые рамы, окаймляющие картины, и реальность твердо встала на место. Перед ней висели написанные красками картины, разве что буной фантазией художника отличавшиеся от подобных, продающихся на рынке. И, несомненно, писал их один и тот же человек, виртуозно и талантливо владеющий кистью с красками.
Ассира хотела подняться и выяснить, куда попала, но тело болело, как избитое, тяжесть внизу живота намертво пригвоздила к ложу. Услужливая память тотчас воскресила последние события ее непутевой, начавшейся наперекосяк и еще хуже закончившейся жизни. Она недостойна лежать рядом с чудесными полотнами, воспевающими возвышенное и прекрасное, а в ее душе тлеет унизительная преступная страсть. И горестный вопль невольно сорвался с ее пересохших губ:
- Крессале-е-ен!!!
Высокие, обитые мягким ворсом, как и стены вокруг, двери распахнулись и, неслышно ступая, приблизилась пожилая темнолицая женщина в светлом, до пола, платье без единого украшения – предметов, страстно любимых слабым полом и во дворцах, и в бедных хижинах. Но старуха не носила даже цветных отделок со складками, и одежда ее походила на покрывало, который набрасывают на статуи в часовнях.
- Кто вы? – испуганно вскрикнула Ассира, инстинктивно натягивая до подбородка одеяло, и тут только обнаружила, что ее успели облачить в теплую байковую рубашку с длинными рукавами.
- Что… это… Что?!
Ассира не отрывала лихорадочного взгляда от картин.
- Тише, деточка, тише. Меня зовут Малика, и я тебе не враг. Говорила же нашему мальчику, чтобы не смущал бедняжку своими картинами, но он все делает, как хочет.
По ласковому тону Ассира поняла, о ком говорит нянька – мамка и ужаснулась. Ее вместе с бандитами отловил-таки молодой султан Самирах. И картины эти писал тоже он, странный человек!
- Странный человек, не подумал, что девушка напугается, - прочла ее мысли Малика и склонилась над ложем. – Ну-ка, дай посмотреть твой живот…
- Не надо! Я хочу взглянуть в окно, - лихорадочно оглядываясь, прошептала Ассира.
- В окно? А что там интересного? – ненатурально удивилась старуха, не сумев скрыть прозвучавшей в голосе тревоги.
Окна всех жилищ в Амбусарете неизменно выходили на побережье. И, видя, что ей не остановить возбужденную девушку, Малика вынуждена была помочь ей преодолеть несколько отделяющих от окна шагов. Оттуда открывался обширный вид на большую часть берега до поворота, а дальше начинались скалы. Там, на выдающемся в море мысе, красовалось несколько виселиц.
- Крессале-ен!!!
Страшный крик вырвался из горла девушки и, закрыв лицо руками, она стала заваливаться навзничь.
- Ну вот! Ну вот, я же говорила, - бормотала Малика, таща ее обратно к кровати.
Истерично рыдая, Ассира вырывалась из держащих ее рук и, словно чувствуя скорую непоправимую беду, отчаянно сопротивлялся, бился в чреве измученный ребенок.
- Деточка, послушай… Послушай, что тебе скажу!
Старухе не сразу удалось привлечь внимание несчастной, но наконец та подняла растрепанную голову и настороженно прислушалась.
- Твой Крессален уплыл, далеко уплыл, и наши корабли не смогли догнать его быстроходные парусники. Он снова соберет большую флотилию, сколотит команду из беглых каторжников и станет грабить караваны, убивать невинных людей, как потопил судно твоего отца, несчастная малышка Ассира…
В голосе старухи звучали нотки неприкрытого сочувствия. Девушка быстро села и смахнула ладонью слезы.
- Подождите, как вы сказали? Крессален потопил караван моего отца? Но разве… - забыв о непрерывно мучившей боли внизу живота, пробормотала Ассира и беспокойно заметалась в подушках.
- Ох, что это я болтаю, глупая! Ты ложись, сейчас тебе поесть принесут, - всплеснув руками, Малика суетливо принялась укутывать больную одеялом.
- Я не хочу есть!
Асстре стало жарко и душно. Перехватило дыхание, и откуда-то из глубины груди поднялся тяжелый давящий комок, который она, как ни старалась, не могла ни проглотить, ни выплюнуть. Крессален потопил караван ее отца! Значит, той ночью она не ошиблась, зрение не обмануло, и внутреннее чувство подсказало верно… Она вспомнила, как сама же рассказала возлюбленному о специальном заказе султана: Шалвону с сыновьями поручили привезти заморских тканей и драгоценностей для отделки дворцовых покоев. Тогда еще Ассира посетовала, что после ее побега семья лишится выгодного заказа. Так вот почему Крессален медлил уходить из залива, вот чего дожидался!
- Ах! – тихо произнесла Ассира и, оттолкнув старушку, снова бросилась к окну, оттуда – к другому, пока не нашла обзор на угловую гавань с собранными в море пострадавшими от штормов и разбойничьих нападений разбитыми судами.
- Не смотри туда, деточка. Погибших давно сняли и похоронили, как положено, - тихо сказала Малика, имея в виду мерзкую привычку пиратов вешать пленников на носовых мачтах. – Ложись в постель, отдохни. Случившегося все равно не поправить. Нужно научиться с этим жить.
Прислонившись головой к оконному стеклу, Ассира горько плакала.
- Ложись, ложись скорее! Кажется, слышишь, сюда идет султан. Он рассердится, зачем я разрешила тебе встать!
- Что? Ко мне идет султан? Зачем? – испуганно закричала Ассира, демонстративно оглядывая свою обезображенную беременностью фигуру.
- Ты не так поняла, бедняжка. Он лишь хочет поговорить с тобой.
Старуха насильно водворила ее в постель и прикрыла одеялом. Ассира не сопротивлялась. Последняя вспышка обессилила ее окончательно. Хотелось одного – умереть, желательно поскорее. Мысль о предстоящем визите султана приводила в панический ужас. Лучше бы ее повесили вместе с пленными пиратами, и мучения давно закончились. Отчетливо, с массой омерзительных подробностей, вспомнилось, что сотворили с ней на пиратском судне. И Крессален, ее любимый Кресс не пришел защитить жену и ребенка. Полно, да была ли она его женой? Или одной из многочисленных наложниц, упомянутых сумасшедшим стариком? А теперь она в плену у султана, жестокого тирана, и неизвестно, какую казнь он придумает в назидание строптивым подданным в Амбусарете…
Она не услышала, как отворилась дверь, и в комнату вошли.
- Выйди, Малика, оставь нас одних!
Звучный, хорошо поставленный голос не принадлежал старому Селивану. Настороженно прислушиваясь к приближающимся шагам, Ассира боялась поднять голову и убедиться… в чем? Сильные руки подхватили ее, бережно посадили в подушках. Она открыла глаза и вместо черного колченогого старика увидела красивое смуглое лицо Самираха. Молодой султан пристально смотрел на нее, и взгляд его не был ни злым, ни похотливым. Ассира не выдержала и зажмурилась опять, не в силах глядеть в бархатно черные, как ночь, глаза несостоявшегося супруга.
- Миленькая, что же ты наделала? – тихо прошептал Самирах, и в его голосе девушка почувствовала неизмеримую глубину беспредельной, мучительной тоски…
Х Х Х
… Потом они сидели друг против друга: он молча, думая о своем, а она горько плакала, перебирая в памяти события последних дней. Прошло немало времени, прежде чем она осмелилась спросить:
- Мой отец и вправду убит?
- Ах, Малика не утерпела и рассказала… а зачем? – досадливо поморщился он.
- Так это правда или нет? – требовательно переспросила Ассира.
- Не стану обманывать. Это так.
- И отец, и братья… Их убил… - она не смогла выговорить имя.
Султан крепко стиснул зубы, но неприятный разговор приходилось продолжать, либо молча уйти. Он выбрал первое.
- Я не хочу показаться излишне жестоким, но страстно желаю развенчать негодяя в твоих глазах. Он приказал повесить Шалвона с сыновьями на мачте, и акулы не разорвали их потому, что вскоре после расправы начался шторм, а мы опоздали настигнуть грабителей. Твои родные умирали долго и мучительно. Такова истина.
Ассира глубоко вздохнула и долго не могла выдохнуть. Наконец чужим хриплым голосом прошептала:
- Тогда почему я не повешена вместе с пойманными преступниками для публичного глумления? Какую казнь мне готовят?
- В моем государстве не казнят беременных женщин!
- Что?!
- Да, Селиван, мой отец, благополучно скончался. Я издал свои законы, аннулировав прежние.
- Тогда меня повесят вместе с ребенком… с отродьем… О, Небеса!
Ассира поперхнулась невысказанными словами.
- Миленькая, послушай внимательно, - с усилием поборов горькие нотки в голосе и тоску во взоре, продолжал Самирах. – Я не стану упрекать тебя в том, что сделано… что ты безжалостно сломала собственную судьбу и разбила мне сердце. Этого нельзя поправить. Но постарайся спасти себя, пожалуйста! Давай сделаем так. Ночью несколько верных людей отвезут тебя в маленький дворец в отдаленном уголке Хивар-Арахата, и там твое дитя появится на свет…
- Чтобы потом быть выброшенным собакам?!
- Как можно? Нет! Его постараются вырастить порядочным человеком под присмотром добрых людей. Я найду лучших воспитателей, которые приложат максимум усилий, чтобы победить дурные гены. Посмотри на меня! Я сын Селивана, но все черты характера, в том числе и талант живописца, - он кивнул на развешанные по стенам картины, - это от матери. Она сама присматривала за мной, поскольку имела право, будучи старшей женой в гареме.
Слушая, Ассира рыдала, уронив голову в подушки, и Самирах не торопил ее, терпеливо ожидая, пока припадок иссякнет. Отдышавшись, она заговорила:
- Но я не могу поверить, нет! Ваша доброта убьет меня, я не имею права смотреть вам в глаза, господин! И потом, в моем сердце нет места никому другому, кроме него. Ах, я могла бы полюбить вас, высокочтимый султан… Могла бы, если бы уже не любила его!
Странный горький смешок сорвался с губ молодого человека.
- Ты способна идти? Или приказать подать носилки, и тебя доставят до места?
- Но куда?
- В порт отстойник, посмотреть на художества Крессалена. Чтобы ты попробовала в конце концов освободить сердце от недостойного увлечения.
- Хорошо, - после долгого и безнадежного молчания согласилась Ассира. – Я пойду.
Х Х Х
… Почерневшая, словно обугленная, Ассира лежала навзничь на той же постели, не чувствуя мягкости пуховых полушек и шелковых одеял, не замечая окружающего великолепия и причудливой живописи на стенах. Наоборот, намеренно закрывала глаза, стараясь не видеть и не сравнивать чудной прелести картин и царившего в ее собственной душе отчаяния.
В большой круглой опочивальне кроме нее присутствовали молодой султан и нянька Малика, несмотря на излишний вес и преклонный возраст неслышно скользившая по выложенному изразцами полу с тазиком, примочками и бутылочками лекарств. Она черпала, наливала, смешивала, варила вонючее зелье в кастрюльке на трехногом казанке, потом поднесла больной полную чашу густой коричневой жидкости, и ворчала при этом, не переставая.
- Зря вы затеяли такое, ох и зря, мой господин! Девушка сама переболела бы, перемучилась. Но вы, мужчины, нетерпеливый народ, вам подавай всего и сразу. А теперь поглядите-ка на нее!
Старуха присела у постели больной и силой принялась вливать варево ей в рот. Ассира ожесточенно отплевывалась, хотя лекарство оказалось на удивление приятным на вкус. Но ее тошнило от увиденного в порту. Под настойчивым напором няньки она вынуждена была глотать, стараясь не захлебнуться. Тошнота быстро отступила, лица и предметы стали расплываться перед глазами.
- Ну и поспи, поспи, дочка, тебе полезно, - приговаривала старуха, старательно заворачивая ее в одеяло.
Ассира медлила засыпать, с безмолвным страданием вперившись расширенными зрачками в застывшее лицо Самираха. Султан стоял, нахмурившись, не обращая внимания на беспорядок в одежде, не смененной после прогулки, как полагалось по традиции. Издевательский смысл этого слова, похоже, только дошел до него, и он рвануло на груди рубашку, рассыпав по коврам выдранные с нитками пуговицы. Тяжело дыша, вытер рукавом вспотевший лоб – машинальным жестом, не приставшим высокопоставленному господину. Он смотрел в пространство невидящим взглядом, не замечая вокруг никого и ничего, но созерцал нечто, недоступное взору простого смертного.
Хриплый голос прозвучал неожиданно и пугающе. Самирах говорил, будто во сне.
- Я обещаю… я вам всем обещаю найти и покарать негодяя. Если понадобится, достану его со дна морского… из земли вырою… Клянусь, он заплатит за все!
Нянька в ужасе всплеснула руками. Оцепеневшая от лекарства и страха вместе взятых Ассира не шевелилась, но раскрыла глаза еще шире. Самирах низко склонился над ложем, в бездонных черных зрачках четко отражалось ее лицо.
- Я найду его, ты меня слышишь? Отловлю, как бешеного пса и повешу на его же любимой мачте. Верь мне!
- Господин, дорогой господин! Куда вы собрались? Не султанское это дело – болтаться по морям в погоне за преступниками. А как же государственные дела?! – взвыла нянька.
- Не велика проблема. Брат Амиршан с детства мечтает взойти на трон, а у меня есть дела поважнее. Ты же, Малика, позаботься о девочке и ее ребенке, тебе только доверяю. Если я не вернусь, сбереги их…
Они говорили еще о чем-то, но звуки перестали долетать до ее ушей, тело стало невесомо легким, и Ассира погрузилась в глубокий сон.
Х Х Х
Снились ей опять кошмары. Она видела любимого Крессалена в окружении мерзких существ, которых называют выходцами из Преисподней. Он смеялся, приплясывал, жестами звал ее к себе, но ей мешал огромный, похожий на бурдюк живот. И еще она боялась окружавших его страшилищ. И в то же время, даже во сне, ее мучительно тянуло к нему. Забыв обо всем на свете, полная всепоглощающей страсти и готовая на любые жертвы, она упорно шла вперед, на каждом шагу содрогаясь от ужаса, пока не глянула случайно вниз и не обнаружила себя ступающей по раскаленный угольям…
Ассира проснулась от резкой боли в ступнях, точно в самом деле ходила по огню. Ноги продолжали мелко переступать, комкая одеяло. И наяву она спешила к любимому, преодолевая собственный страх и внешние препятствия. Кошмарные видения – причудливое переплетение снов и реальной действительности, - вставали перед нею, ощущаемые и осязаемые. Казалось, протяни руку – и их можно потрогать. Дикая, неестественная, патологическая любовь к убийце и грабителю не прошла после жестокого приема Самираха. Страсть разрасталась внутри ее существа наподобие ядовитой гидры, готовая пожрать оставшиеся здоровыми клетки ее тела, иссушить и уничтожить душу.
Ассира вдруг с тоскливой неизбежностью поняла, что никогда не сумеет преодолеть жуткой зависимости, нечестивого влечения к человеку, которого все страны побережья называли преступником и поставили вне закона. И сын его родится таким же, а она всю оставшуюся жизнь будет смотреть на ребенка и видеть погружающийся в черную воду корабль отца и мучиться от неразделенной любви к погубившему ее родных злодею. Нет, даже султан всей своей земной властью не в силах ничего исправить в ее изломанной судьбе.
Ассира с досадой растерла онемевшие, деревянные ноги, неловко сползла с постели и подошла к окну, желая еще раз взглянуть на виселицы с казненными. Но над побережьем висел туман. Густой, молочно белый, наползал с моря и стелился понизу, оставляя открытыми лишь крыши домов да куполообразные макушки часовен. Ассира подумала, что дворец султана выступает из тумана намного дальше прочих зданий, если она сейчас из окошка видит чистое небо. Она нащупала запор в оконной раме, недолго повозилась и неожиданно легко выдернула из паза.
Пахнувший морем и рыбой свежий утренний воздух ворвался через настежь распахнутые створки в душные покои, пропитанные вонючими снадобьями няньки Малики, и Ассира вдохнула полной грудью. Подождала немного, прислушиваясь к себе. Глухая боль медленно выползала из сокровенных глубин души, разливаясь потоками змеиного яды, и неугасимый огонь любви и желания снова охватил ее естество.
Вот оно что! Несмотря на благородное помилование султана ей никогда не стать нормальным человеком, женщиной, способной откликнуться на чью-то достойную любовь, а продолжать мучиться от односторонней страсти к равнодушно бросившему ее бандиту Крессалену. И это чудовищно грязное, ничем не смываемое пятно носить до конца жизни – и ей самой, и ребенку, кем бы он ни родился, мальчиком или девочкой. Но сердцем она чувствовала, что носит мальчика. А это – худшее из всего, уже случившегося и еще способного случиться.
Мельком глянув вниз, Ассира вдруг в подробностях представила себе то, что сейчас собиралась сделать. Клубившаяся на улице пелена скрывала каменные плиты мостовой. Как, наверно, страшно и больно падать на них с высоты! Но и отцу, и братьям было не менее мучительно умирать. А она, дочь и сестра, находилась тогда рядом, изнемогая от любовной лихорадки к их убийце. Как перебороть муки совести и одновременно извечный зов навсегда потерянной любви? Как жить с подобным грузом? Как? Как?! Неужели она отмечена злодейской печатью, и демон во плоти стал для нее дороже родственных уз и честной, порядочной жизни? Нет, с этим не живут! Такое можно смыть только кровью. Вот именно. Ни больше и не меньше!
Проклиная собственную тяжелую неповоротливость, Ассира неловко взгромоздилась на широкий, как стол, подоконник, когда снаружи в двери пошевелили запор. Кто-то хотел войти в опочивальню. Но Ассира не могла и не хотела никого видеть.
- Ах, Самирах, почему я не разглядела и не полюбила тебя прежде, чем его? Как мы бли бы счастливы! Крессален, что та со мной сделал? – вглядываясь в бледную муть за окном, вслух требовательно спросила она.
Но не было ей ответа, а в двери опасно щелкнул замок.
- Что ты со мной сделал, Крессален?!
И с этим отчаянным криком молодая женщина шагнула вниз, в белую клубящуюся пустоту…
Х Х Х
… Прохладный ветер врывался в распахнутое настежь окно, разгоняя на улице туман и внося свежесть в душную опочивальню. По-утреннему пустынные улицы Амбусарета были традиционно тихи.
Сжав побелевшими в суставах пальцами край подоконника, молодой султан Самирах с застывшим в страшной неподвижности лицом смотрел вдаль, едва дли видя что либо впереди. Неслышно вошли двое слуг и положили на застеленную кровать бездыханное тело, и также тихо удалились. Некоторое время спустя нянька Малика осторожно заглянула в щелку и, скорбно качая головой, медленно отступила назад. Самирах до позднего вечера стоял перед телом погибшей девушки на коленях, и никто не смел нарушить его уединения. Никто не видел и его слез.
А через несколько дней он исполнил данное Ассире обещание. Оснащенные пушками, с подобранными искушенными в военной науке моряками, от побережья отчалили десять быстроходных парусников и под предводительством многопарусного, с дополнительным паровым мотором корабля под названием «Амбусарет» взяли курс к Северному океану. Без сожалений и колебаний Самирах оставил власть младшему брату и ушел, не оглядываясь, не оговорив условий и, судя по виду и поведению, не собираясь возвращаться.
… Долгие десять лет с переменным успехом продолжалось противостояние соперников, непримиримых, как ночь и день, свет и тень. Они теряли людей и корабли, но ни один не соглашался признать себя проигравшим и, тем более, не помышлял первым сложить оружие.
Но однажды им было суждено встретиться в открытом океане лицом к лицу, и тайну исхода жестокого рукопашного боя на борту истерзанного штормами, гибнущего «Амбусарета» оба унесли в пучину морскую…
КОНЕЦ 1 ЧАСТИ ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ