Еду в немытом, неухоженном поезде, какие ходили в
сороковых-пятидесятых годах. Остановка. Иду к небольшому
поселку. Маленький вокзальчик: на каменном крылечке в несколько
ступенек две двери. Мне необходимо найти Леонида. Открываю
левую дверь: безлюдный залишко, какими бывают сельские почты -
синий ящик для писем, пальмовидное растеньице. Никого. Выхожу
на крыльцо и отворяю правую дверь: дощатая темная клетушка
вроде прорабской. Вокруг столика сгрудилось около десятка
провинциальных адвокатов и вокзальных служащих, одетых в
осенние пальто и теплые куртки. Полно папиросного дыма. Идет
болтовня. Всматриваюсь в лица - пожилые, уездные, неброские.
Леонида здесь нет - он тоже адвокат, но гораздо моложе.
Выхожу на немощеную улочку. Сиреневато серое влажное
осеннее утро. В воздухе - то ли предвестие тумана, то ли
отголоски его недавнего присутствия. Останавливаюсь над
прозрачной лужицей - там матовым серебром поблескивает какой-то
кружок побольше нынешнего рубля. Наклоняюсь и беру его из воды:
так и есть - большая памятная медаль русского девятнадцатого
века, уже в штрихах и сбоинках. Перевожу взгляд чуть в сторону
- опять медаль, поменьше, с царской короной. А вот женское
украшение - звездчатый цветочек с бирюзой по лепесткам. Все
прячу в карман. Появляются сельские тепло одетые детишечки.
Дите достает из лужицы две большие жемчужины в виде вишен на
сдвоенном серебряном черешке. Прячу их тоже - без особой
радости, но с туповатым изумлением: откуда это все здесь
взялось?
Иду к поезду уже встревоженный: не опоздаю ли?
Навстречу трое мужчин. Один из них - Леонид. Тут я сознаю, что
уже был на этой станцийке, и Леонид в тот раз обещал мне
кое-что узнать о смерти Ярослава. Я отвожу Леонида в сторонку,
и он бросает мне: "Угробили хлопца". И мне видится
горизонтально простертый мертвый мой сын, руки по швам, глаза
закрыты. Я впиваюсь взглядом в лицо Леонида.
- Пока не могу сказать больше. И зовут меня не Леонид,
а Виктор.
Мне тошно. Поезд наверняка уже ушел, да мне на это
наплевать.
(Под утро 11.2.1985, Карельский перешеек)