***

Зимой они пьют...по дороге случайный
проехался трактор и встал за бугром.
Укромный, за речкой схороненный дом
так  взору открыт, ожидая печально

теперь уже близких совсем холодов.
В деревне напротив, напротив готов
уже каждый дом к холодам первозванным
и гостем себя ощущая незваным,

глотаю печаль уходящего дня
быть может никто не заметит меня
в застенчивом этом разрушливом мире
в руках тишины в скупозвучном пунктире

закончится осень и грянет зима
и треском печным зарокочут дома
как тела немощного утлые души…
я им нежеланен теперь и не нужен

с другой своей жизнью другою душой,
но здесь, возгоревшись любовью большой,
иду и смотрю, нежелательный странник
на изб наклонение к берегу, крайних,

на слёзную горечь простёртых дымов,
что стелятся в лог у подножий холмов
на взоры хмельные, на чёрствые руки,
на проймы беззубые чёрной разрухи.

И кто же теперь, как не я, пожалеть
способен подбожье щемящее это,
но кто, как не я, чьё звучанье воздето
к Нему лишь за тем, чтобы горем шалеть.

И шалость свою болью огненной в строки
и строки нарывной волной в луноокий
пронзительный вечер впечатать в напев…
Ну кто, как не я, чьё нутро перегрев

Свой с самого детства считает за благо?
Ну кто,как не я, чья за сущность расплата
Дана в переплаче в заболье дана?
Ну кто, как не я, чья больная страна

вдруг стала для всех своих чад не родною
но всё потрясая своей сединою,
увы, не закончила хныкать и врать,
детей своих бросив на дно умирать?!

Простите меня за страну, за прорешье,
её баснословных имперских идей,
за вас, отощавших от горя людей,
что, в сущности, в общем греховье, безгрешны…

за скудость полей, за могильность дорог,
за вырубки леса во имя прожитка,
за жизнь, что сочится так скупо и жидко
туда, где всему даёт равенство Бог.

 Я буду себя истязать и звучать
своей переспевшею болью надрывно
и в даль разолью разнопевность нарыва
струящей души, что не в силах молчать.

Я буду скучать в городских жерновах
и буду тоскливо сжимать силой дёсен
остатки докучные уличных вёсен
 и ждать, когда панцирь прорежет трава.

Чтоб снова сюда беззащитным и верным
вернуться, и в струн натяжение нервных
вложить это пламя безгрешной любви…
Пусти меня, Город… А ты позови,

земля моей сути, где пьяная поступь
смешала людей, и леса, и погосты,
где будет мне жизнь вся понятна до дна,
а песне достанется воля одна.

Я скоро зимы перестану пугаться,-
останусь совсем, не смогу не остаться
останусь затем, чтоб дожить, догореть,
 а после у Бога в руках умереть.

Останусь… Поодаль разлапистый звук,
то ветер скатился с ветвей на траву,
 уже почерневшую перед заснежьем
и мир отчеркнувшую тленьем безбрежным.

…Зимой они пьют. И не могут иначе,-
не сложен их мир, их покой однозначен.
Я тоже зимой заодно с ними пью
немую печаль городскую свою…