В конце того года во Владивостоке в научных кругах средней высоты случилась разборка, а я стал вроде бы ее жертвой. Предметом научного скандала был глубоководный, так сказать, кальмар. Местная наука не сошлась во мнении с Севастопольской по глубине его обитания в Японском море. Наше судно для подводных исследований «Ихтиандр» в то время отстаивалось в том самом Владивостоке после очередной экспедиции и в ожидании следующей. Толя, начальник рейса, был вынужден слегка прогнуться перед спорящими сторонами и предложил это выяснить образом непосредственным. Толя предложил погрузиться на нужную глубину в подводном аппарате,или батискафе, «Север-2» и посмотреть в иллюминатор, есть ли там столь нужный кальмар, а если есть, то грести его надо полной кошелкой.Батискаф в переводе с греческого "глубоководное судно", но мы себя слишком глубоководными не считали, поскольку глубже 2 000 м не погружались.
Как известно,80% глубин Мирового океана не превышает этой отметки
Идти на глубину не менее 1500 м предстояло мне. Я командовал тем самым батискафом, 1500 м меня ничуть не смущали. Погода в Японском море в декабре была сплошь штормовая и предстояло спускать и поднимать на судно 40 тонный самоходный аппарат с экипажем в 5 человек, как я был твердо уверен, в условиях весьма экстремальных. На судне это волновало только двух человек: меня, капитана ПА, и капитана судового, Альберта Ивановича. Я пробовал вяло сопротивляться, но аргументы мои сочли неубедительными, погружение включили в программу экспедиции и в середине декабря мы вышли из Владивостока. Районом работ определили банку Кита-Ямату в Японском море, на севере нашей экономической зоны.
В принципе, ничего особенного работа эта не представляла, что там, сходил на 1500, посидел, посмотрел и вернулся обратно на поверхность, никаких работ на дне морском выполнять не требовалось. И даже смотреть–то мне не нужно, специальные люди будут смотреть - подводные наблюдатели. У них методика. Они посмотрят, посчитают, опишут и сфотографируют, и на видео снимут, и отчет напишут, а уж если условия для съемки не позволят, то сделают роскошные рисунки своих кальмаров. В написании хороших отчетов эти ребята были большие мастера, иногда мне казалось, что написать убедительный отчет о погружении они могли бы и не погружаясь под воду. А для меня главное, чтобы техника работала, и все живыми остались и здоровыми, ну и задача на погружение была бы выполнена, чтобы тот самый отчет за погружение был убедительным. Я за это деньги получаю. Получаю больше всех на судне.
Пришли на Кита –Ямату. Погода на пределе, море серое и холодина. Ветер за 10 м в секунду. Нужно при этом учесть, что в море, в отличие от океана, где все циклоны определяют, и все можно предсказать, в море сильно влияние берега. Зимнее море мало предсказуемо
Стояли мы на ходовом мостике вместе с Альбертом Ивановичем, на кренометр поглядывали. По инструкции, если за 10минут судно, лежащее в дрейфе ни разу не накренится больше, чем на 10 градусов, спускать за борт 40 тонную глубоководную подводную лодку…можно.
Можно, так можно. Спустился в ангар. Там все готово. Поставил сто подписей в листе подготовки и принял аппарат у группы техобслуживания. Я капитан. Подготовкой техники не занимаюсь. Я в белых перчатках (до поры, до времени).
Некоторые предчувствия тревожили меня и я вместо одного из научников - подволных наблюдателей взял с собой еще одного бортинженера. По судовой роли они назывались старшими механиками подводного аппарата
Это были два совершенно разных и ничем не похожих друг на друга индивида: Андрей Николаев и Шура Хализов. Спустили на воду нас довольно благополучно. Отдав захваты мы быстро разбежались в разные стороны, судно длиной 100 м и маленькая подводная лодка длиной 12 м. Последним я сиганул в тесный входной люк, задраил за собой крышку и оказался в привычной для себя обстановке, среди гудящего, поющего и скрипящего оборудования, плотно забившего все свободное пространство. За моей спиной уже ничего и никого не было, и я отвечал за все. Я торопился, аппарат достаточно глубоко сидел в воде, и оттого его очень стремительно раскачивало. Не сказал бы, что это нас беспокоило. Но я хотел скорее погрузиться. Не снимая штормовой одежды, плюхнулся в свое специальное и неимоверно дорогое командирское кресло у пульта управления. Андрей запросил на судно добро на погружение.
А погружались мы всегда лихо вопреки всем инструкциям. Я перебрал в уравнительную цистерну лишнюю воду и мы рухнули вниз в морские глубины. Почти сразу перестало качать и народ начал обустраиваться. Дело в том, что если сразу не достали из шкафчиков все, что туда засунули, спасая от качки, то после глубины 1000 м корпус начинал обжиматься, и дверцы заклинивало напрочь. Можно было и без еды остаться. А я полагал, что когда на 1500 сядем на грунт, всем обязательно захочется есть. Первые 500 м мы пронеслись очень быстро. Потом, как и полагалось, вода холодела и оттого стала более плотной, плотнее она была и от гидростатического давления, скорость погружения плавно уменьшилась. На глубине 1200 метров заметили того самого глубоководного кальмара, но этим все и закончилось. С поверхности раздался голос Альберта Ивановича: «Мужики, вплывайте, ветер - 15 м в секунду и усиливается»
Меня смутило то, что Альберт сам никогда на связь не выходил, для этого были другие люди. Я слегка забеспокоился. Высота волны уже сейчас не менее 3 метров. Только вот процесс всплытия у нас был более деликатным, чем погружение. Мы не могли превышать определенной и достаточно небольшой скорости. При превышении скорости аппарат начинал раскачиваться и мог перевернуться, а при определенных обстоятельствах еще и начать вращаться, оборудование срывалось бы с фундаментов и все превращалось то ли в шаровую мельницу, то ли в мясорубку, а мы все, естественно, в фарш. Так что всплывали мы долго. Нам с Андреем идти наверх на швартовку и подъем. Мы неспешно одевались. Я одевал свой «Хинугава» Это был единственный на судне сухой гидрокостюм, зимний, толстый с молнией от локтя до локтя. Он достался мне по старшинству. Субординация в море всегда была сильна. Я забрал себе японский гидрокостюм и никто и не возражал. Одевал его я на верблюжье водолазное белье, меня застегнули от локтя до локтя, сверху надувной спасательный жилет, страховочный пояс с карабином, каска на голове, роскошный французский водолазный нож "Грисби" на левой голени и я готов встречаться с природой. Зимнее Японское море мне в таком снаряжении по колено. Всплывали минут сорок, так что одеться мы успели довольно тщательно. Когда на глубине метров 70 начало раскачивать, мне стало ясно, что наверху ничего хорошего для нас нет. Продув кормовую цистерну, я приступил к носовой и вместо шума от воздуха, вытесняющего оттуда воду, ничего не услышал. Носовая группа не продулась. При спокойной погоде в этом не было ничего хорошего, но вполне терпимо, а вот только не сейчас, и мне стало грустно.
Проскочили мы с Андреем через люк очень быстро, здесь медлить нельзя, волна накроет, тогда придется в люке расклиниваться и воду на себя принимать. Шура Хализов задраил за нами люк и мы остались с природой наедине. А природа начинала бесноваться
Мы высунулись из рубки Шел снежный заряд, ветер еще не срывал гребешки с волн, но явно собирался. И что самое неприятное, ветер противно выл в каске. Наш плавучий дом и спаситель бултыхался среди волн вдалеке и явно уже был не в состоянии прикрыть нас от буйства природы. Особого страха не было. Мужики мы были тертые, а я, помимо всего, свято верил, что со мной ничего плохого случиться ну просто не может. Но я еще хорошо знал, кто сейчас на ходовом мостике «Ихтиандра». Альберт Иванович был капитаном от бога. Никем другим я его представить не мог. На мостике был он. Он- то все сделает как надо. На меня всегда в таких случаях нападала какая-то тоска. Нападала скорее оттого, что я знал, придется куда-то лезть, мокнуть, падать, тянуть, а сейчас еще и мерзнуть, но в конце все обойдется. Вот если бы выбрал другую работу, я всегда почему-то думал про бухгалтера. сидел бы на берегу и сейчас бы шел спокойно домой с работы Мы сидели, свесив ноги, как два пацана на заборе, на рубке, ныряя между высоких волн и только с верхушки волны видели, как неспешно гребет к нам Альберт Иванович . Он был для нас воплощением верха надежности.
Как я и предчувствовал, все началось с того, что на роскошном японском гидрокостюме разошелся шов. Едва я слез со своего удобного места на рубке и ступил на палубу, ледяная вода поползла вверх, но почему-то по одной
ноге и по мере того, как море накрывало меня с головой, вода заполнила все то пространство, которое было призвано защищать мой организм от холода. »Ихтиандр» неспешно подгреб и казался такой же игрушкой морских волн, как и мы. Все правильно, подгреб медленно, на полном ходу мог бы проскочить.
Бросательный конец с первого раза мы не подобрали, боцман бросил точно, но нас с Андрюхой в это время накрыло волной. Второй раз Андрей его поймал, но нас швырнуло под корму родного судна. Кто знает, тот поймет, страшнее быть не может, чем оказаться под кормой в штормовую погоду. Как и положено, в тот же миг Андрей запутался в бросательном конце, и его стало стаскивать за борт. Мой костюм был уже полон, но я еще способности что-то делать не потерял. Лицо только вот превратилось от холода в морду и стало колом. Но говорить мне тогда было не с кем. Сейчас я ощутил преимущество заполненного водой гидрокостюма. Я лег плашмя на палубу и пополз туда, где мой товарищ боролся с фалом, который тянул его за борт. Через меня волна перекатывалась спокойно, а под волной я видел, как он, более сухой и плавучий всплывал вверх ногами, из последних сил держась за ограждение. Совместными усилиями мы ту веревку отцепили, хотя проще было обрезать, а я забыл про нож. Корму капитан в последнее мгновение отбросил, и мы еще славно покорячились, заводя буксирный трос.
Скоро аппарат болтался под бортом возле нашего ангара. Старпом, боцман и вся палубная команда были не просто хорошими знакомыми, они были нам родными. Через них проходил путь к теплой каюте. Как мы закрепили направляющие тросы на подъемные штоки, я не помню, но больше было некому. Оставалось по тросам опустить довольно мощные захваты и в штормовую погоду поднять на борт небольшого судна наши сорок тонн. Дабы не смахнуло нас за борт при рывке на подъеме, мы сразу же накинули карабины, куда было можно, поддули жилеты и мертвой хваткой в поручни вцепились. Только обошлось без рывков. Механик Костя ловко сорвал нас с верхушки волны, судно заскрипело и пошло винтом, а капитан в тот же миг перевел нас носом на волну и дал средний ход. Качать стало меньше, но 40 тонн было уже не унять, мы влетели в ангар, шарахнулись о продольные упоры, судно заходило ходуном, потом несколько раз грохнули по бортовым упорам и успокоились. Матросы, которые благоразумно разбежались при нашем влете, мигом накинули и затянули стопора, и как-то сразу разошлись по своим делам, ворота ангара закрылись, мы стояли так, как будто ничего не происходило. Предстояло спуститься по скоб - трапу на пять метров вниз, но я себя уже не ощущал. В декабре в Японском море уж очень холодно. Меня втащили в помещение и почти раздели, когда я обнаружил у себя на левой голени пристегнутый нож, отличный нож «Грисби», который принадлежал мне по должности и судовой субординации, о нем я не вспомнил, когда он очень бы пригодился.
На этом я заканчиваю скучное вступление и перехожу к основной части повествования.
Я быстро отошел от замерзания, я сидел уже распаренный в углу, когда, бабахнув тяжелой дверью, ворвался Шура Хализов. Швырнув на стол бортовой журнал, он заорал, обращаясь ко мне:
«-Что за бардак, сколько это может продолжаться, я в семью живым вернуться хочу! »
Я его понимал: он сидел в этой бочке один с перепуганными наблюдателями, их кидало, швыряло и колотило, перед носовыми иллюминаторами прыгала корма «Ихтиандра» и виден был судовой винт, который при этом еще и вращался. Информации о том, что происходит - никакой, и все оттого, что я бросил радиостанцию, когда началась швартовка, бросил, и мне было не до нее, а делать это ну категорически не полагалось.Но сейчас он, наконец, проболтался. Перед выходом в море Шура женился, втихаря, в Керчи, скрыл сей факт от товарищей и, естественно, по этому поводу избежал застолья.
-Шура, - гнусным голосом начал я,
-Я тебя прекрасно понимаю. Мы бы тоже испугались. Но нам с Андреем пугаться было некогда.
-Теперь же, со страха, ты во всем чистосердечно сознался, завтра придется тебе выставить народу все, что прихватил из Владивостока, а закуску мы возьмем в судовом ларьке и запишем на тебя, Шура, пока там еще хоть что-то есть. Ты не беспокойся, вряд ли соберется больше двадцати человек.
Шура сразу забыл о пережитом, и сознание его переключилось на предстоящие материальные потери.
Утром следующего дня был разбор полетов (под водой). Механик, глядя куда-то в сторону, вертел у меня под носом толкатель с погнутым штырьком, из-за него не сработал клапан и не продулась носовая балластная цистерна, мы оказались почти без плавучести. Механик поклялся, что такого больше не будет, но, увы, потом еще раз было. Все недовольны мной, зачем согласился работать в такую неустойчивую погоду, но молчали.
Днем погода совсем испортилась, продолжать работу не было смысла, но все равно решили ждать до вечера и уходить с этой Кита-Ямату.
Мы решили Шурика слишком сильно не растрясать, к изъятой у него таможенной норме, бутылке водки и бутылке коньяка, я добавил 3 литра чистого спирта из аппаратных запасов. На закуску решили заделать пельмени. Гена, капитан второго экипажа, который умел все и даже больше, сделал тесто и фарш, возможно лучше это смогли бы сделать только в китайском ресторане, а бригада добровольцев быстро слепила не менее тысячи штук.
Погода испортилась окончательно, было ясно, что нашей работы уже не будет. Решили сесть за стол днем. Все мы давно достигли той стадии морской болезни, когда чем больше качает, тем сильнее хочется есть.
Собралось человек пятнадцать, сколько мог вместить наш большой самодельный стол в одной из коморок ангара. Все были свои. Не первый год мы вместе болтались по морям.
Шуру поздравили, пообещали в Сингапуре скинуться на подарок. Обычно я больше двух – трех рюмок коньяка не пью, просто оттого, что больше в организм не лезет. Качало уже прилично, у большинства разыгрался аппетит. Я съел большую миску пельменей и собирался было уходить, поскольку не люблю долгих застолий, но тут кто – то вспомнил вчерашний день, с намеком на мои оплошности, и меня вдруг понесло:
-А что вчера такого случилось, взвился я, разве кто-нибудь пострадал, никто даже палец не защемил и никто даже не простудился. Мы все обсудили – обсудили, выводы сделали – сделали, тогда все забыть и больше не вспоминать, будем помнить только приятное и хорошее.После этих слов я покинул компанию.
Выйдя на палубу, ощутил все прелести зимнего мореплавания. Волна уже захлестывала через борт, ветер был пронзительный, влажный и холодный. Недалеко от нас болтался какой-то рыбак, по - виду скорее всего японец. Их рыболовные суда всегда выделяются чистотой и отсутствием ржавчины на бортах.
Я потащился на ходовой мостик. Была вахта второго штурмана. « Секонд,- сказал я, - где мы нынче дрейфуем и почему с нами этот субъект» Второй готовился сниматься из района и что-то мудрил на затертой морской карте. Глянув в нее, я возмутился, мы были в своей экономической зоне, а этот гад в нашей зоне ловил нашу рыбу. Не будь трех рюмок коньяка, я бы не придал этому никакого значения. Но во мне взыграл мелкий коньячный патриотизм, и я попытался сделать япошке внушение по радиосвязи на УКВ. А тот молчал и ловил рыбу, не глядя на погоду, поскольку для этого дела у них там все хорошо приспособлено. Он якобы ничего не понял и вообще вахты на УКВ не нес. Я потребовал назвать его бортовой номер, но он молчал. Мы уже дали малый ход. «Коля, - попросил я второго,- зайди этому гаду за корму, хоть номер его глянем». Но этот гнус тут же начал подворачивать, не давая нам разглядеть его зад. Он понял все, что я ему сказал по радио на УКВ, но видал нас в гробу, а мне стало обидно за державу. Я пообещал вызвать погранцов, но это тоже его мало волновало, он был на краю зоны и всегда бы успел бы смыться. Мы еще пол-часика погоняли япошку, он успешно уворачивался, но все равно в такую погоду в самый сильный бинокль вряд ли что разглядишь
По судну уже прошел слушок, что подводники выпивают, и там скопилось много пельменей. На корме у входа в ангар замелькали тени пришельцев. Все знали, что не в рюмке, ни в закуске не откажут. Это, разумеется, портило мою репутацию в глазах берегового начальства, но впереди длинный рейс, забудется, даже если кто-нибудь из судовых доброхотов что и вспомнит по приходу.
«Ихтиандр» полным ходом рванул в Сангарский пролив. Маленький островок жизни в штормовом океане, с вчерашними неудачами, сегодняшней подпольной выпивкой, кучей проблем и забот, но и житейскими радостями. За кормой остался другой такой же, но японский, там тоже текла своя жизнь от борта до борта, с носа до кормы. Им еще хуже, наши пили, но на свои, они же привычно воровали в чужих водах.
Потом мы месяц отработали вдоль зимних Курил, систематически глотая вонючий воздух, испорченный вулканом Прево, что на Симушире. Там все обошлось, но делать погружение в проливе Дианы, что между островами Симушир и Китой, и куда толкал меня Толя - начальник рейса, я уже отказался категорически. Отчет у Толи получился бы прекрасный. В самом Вудс Холле такого бы не сделали. Но я устоял. Кто там бывал, тот меня поймет. На поверхности мощный сулой (сбой встречных течений), значит, обязательно есть сильные вертикальные течения. Все это мы уже проходили. Попал я раз в нисходящее вертикальное течение на Сьерра – Леоне, возле Западной Африки. Но Гена Бельников в водоворот все-таки попал немного севернее входа в пролив Дианы. Уже всплывший аппарат довольно сильно крутило в воронке и выйти своим ходом он не мог, пришлось вытаскивать его оттуда на буксирном конце.
После Курил мы двинули на юг вдоль Императорского хребта. что протянулся под водой от Камчатки и до Гавйских островов. За несколько дней зима превратилась в весну, а после в лето. Но мы в Гоноллулу не собирались, мы отправились во всем хорошо знакомый и привычный Сингапур. Зимнее плавание в высоких широтах благополучно закончилось.Теперь мы в морях тропических Заклеенный умельцами японский «Хинугава» мне там уже не требовался, а потом и вообще куда-то исчез. Осталась от него красивая маска с боковыми иллюминаторами, которую я, вернувшись домой, отдал сыну Ване. Недолго она была предметом зависти мальчишек нашего дома в Камышовой бухте, и тоже исчезла.
Что стало с нами?Потом грянула перестройка. Андрюха возит под водой туристов на Кипре, Шура работал в Южной Африке у бура - африканера управляющим на ферме, потом его разобрала тоска и он вернулся в Севастополь, впал в бедность и мечтает вернуться в Южную Африку, купить грузовик и гонять в Анголу и Намибию, Альберта Ивановича несколько лет назад видели в Намибии в Олфишбее, он гнал в Индию на металлолом ржавый траулер и помог моему знакомому выбраться из Анголы, где застряло его судно, а самому ему грозила каламбуча - ангольская тюрьма.
Я же занимаюсь всем, только не тем, чем мне положено заниматься, работаю на буржуазию в британской компании.
А подводный аппарат «Север-2». Наши мужики умудрились тайно выгрузить с судна, стоявшего на рейде в порту Кальяо в Перу под арестом, и переправить его в США. Арест, кстати был организован севастопольским начальством в сугубо корыстных целях. В Америке какие-то проходимцы обещали им работу. Ко мне потом попали все их бумаги, обман был очевиден. Что с ним стало, мне неизвестно. «Ихтиандр» одно из немногих судов, носящих имя литературного героя. Второй такой был в Марселе и назывался «Граф Монте-Кристо»