Речка-колдунья
Речка эта брала начало, как почти все речки, в лесу с его болотами и родниками, и из маленького ручейка в истоке, приняв в себя сотни лесных ручейков, в устье вливалась в большую северную реку, добавляя в неё свои коричневые лесные воды. В сравнении со своей старшей сестрой, речка была маленькая. Таких речушек, как она, полноводная северная красавица принимала десятки на своем пути, но в этой была какая-то тайна, лесное волшебство, которое подарил её лес, сделав её колдуньей. Она так сильно петляла, собирая воды ключей, родничков, говорливых лесных ручейков, что была похожа на змейку, уложившую свое тело затухающей к хвосту синусоидой.
В её поворотах и изгибах, с глубокими темными омутами на них, и была её таинственность, когда не знаешь, что ждет тебя там дальше, когда ты повернешь. Её берега и весной, и летом, и, особенно, осенью, зачаровывали своей красотой и многообразием видов, и вместе с ожиданием того, что ты увидишь за поворотом речки, и создавали то волшебство, которое входило в тебя каждый раз, когда ты находился на ней в лодке. Почти всегда речка хранила лесную тишину, и только сильный ветер мог проникнуть к поверхности её вод, да и то в тех местах, где она его пускала к себе.
Часто общаясь с этой лесной красавицей, я пришел к заключению, что имею честь видеть перед собой тихую очаровательную колдунью, владеющую искусством магии и волшебства, но добрую к тем, кто приходит к ней и к её лесу с добром, и безжалостную к злу. Единственно, чем я мог её разгневать это то, что выплевывал скуренные до основания бычки сигарет в воду, да мытье рук после очередного насаживая червей на крючки удочки. Поэтому, или я ей просто понравился, но мы дружили с ней, и я всегда любовался её таинственной дикой красотой, прислушиваясь к звукам леса по её берегам. Она же угощала меня малиной, ежевикой, смородиной, предлагала крупные и почти не вяжущие ягоды черемухи, ну и, конечно, рыбешки всякой давала наловить в своих омутах.
Осенью, когда начинался листопад, она украшала свои темные воды ковром упавших листочков от зеленовато-золотистого до ярко-красного цвета, и в это время её очарование было сказочным, а хрустально чистый воздух над ней звенел тишиной.
В её колдовских способностях я полностью убедился после одного трагического случая, и даже не случая, а хорошо спланированного убийства одного мерзкого типа – Николая, егеря охотничьей базы, расположенной на её берегу, в нескольких километрах от устья. Николаю было лет тридцать. Он был высокий худощавый деревенский мужик с усиками, случайно устроившийся на эту базу егерем местных охотничьих угодий, где водилась почти вся живность лесов русского севера. Была и водоплавающая и боровая птица, кабаны, лоси, лисы, волки, и даже медведи. Лес был богат и белкой, и куницей, а над ним очень часто можно было видеть и парящего орла, и охотящегося ястреба.
Николай был глупым, некультурным, пьющим мужиком, что говорится, без царя в голове, и устраивал охоты любым уродам с деньгами, желающим повеселиться на природе, и убивавших всё подряд. Он, за деньги и водку, по лицензии на отстрел одного лося, давал убить трех четырех сохатых. То же было и с кабаном, не говоря уже о пернатых жителях леса, болот и реки. Даже журавли и цапли пошли в распыл на этой поганой войне с природой, которую страстно требовало дикое человеческое городское хамьё, и оплачивало это удовольствие наворованными деньгами и спиртосодержащими жидкостями.
Следы этих преступлений оставались прямо в лесу. Шкуры убитых и ободранных зверей даже не удосуживались закапывать. Они валялись остатками шерсти или перьев на брусничнике или в черничнике, и привлекали мух. Сама база превратилась в грязный бандитский притон, мимо которого пройти то было противно и опасно. Этот беспредел, конечно же, не мог быть допущен без ведома, и с благословения начальства Николая, через которое этот «защитник» национальной фауны регулярно поставлял мясо дичи для банкетов и застолий в рестораны города. И все это ради денег, и благодаря всёвозрастающим потребностям населения великой державы. Спрос на дичь в стране, перескочившей на новые рельсы, возрос особенно сильно.
И вот однажды, летом, ближе к осени Николая позвала в последний путь речка-колдунья. Уже смеркалось, когда он не с того не с сего выскочил из своей комнатушки, в которой он жил на базе, и запрыгнул в свою недавно купленную лодку типа «Прогресс». Он завел подвесной мотор «Вихрь», и понесся вниз по петляющей речке к устью.
До устья он не дошел метров пятьсот. В этом месте, речка-колдунья наклонила березу прямо над водой. Она сделала это так, чтобы егерь Николай стукнулся лбом об её белый живой ствол, находясь в летящей по воде моторной лодке. Череп егеря не выдержал силы удара, и все его содержимое вылетело в реку через снесенную крышу.
Он не мог не видеть белый стан березы, потому что было еще не темно.
Он мог не вставать в катере в полный рост, чтобы угодить лбом прямо в центр ствола дерева.
Он мог вообще не выезжать с базы, потому что никогда не делал этого прежде в такое время.
Но все это случилось, потому что его позвала речка-колдунья, чтобы наказать за все зло, которое он причинил и зверью, и лесу, и ей.
Береза, о которую егерь Николай сам убился на смерть тихим сиреневым вечером, чудным образом приняла вертикальное положение через некоторое время.
У егеря Николая не было ни жены, ни детей, ни родителей, ни Родины, и его труп с пустой черепной коробкой некому было хоронить, кроме его начальства.
***
Сейчас речка-колдунья сама умирает. Лес, который окружал её змеиное тело, почти весь уничтожили уроды. Ключи и роднички исчезли, а болота и ручейки высохли. Сильный ветер повалил на неё все деревья, растущие по её берегам, и они закрыли черную гниющую воду своими мертвыми телами от солнца и неба.