Ванька-дурак
Ванька был пастухом, но не просто пастухом, а высоко квалифицированным мастером своего непростого дела. Он находился на службе в совхозе и руководство молочной фермы в лице зоотехника Владимира Ивановича, к тому времени перепробовавшего всех доярок, находившихся в его подчинении, поручал Ваньке самые ответственные участки по выпасу вверенных ему социалистическим сельским хозяйством крупных рогатых домашних животных для получения удоев.
На селе у Ваньки была репутация придурка, потому что у него одна нога была короче другой на пять сантиметров, и он хромал из-за этого дефекта, полученного еще при своих родах, и еще, потому что он очень редко мылся, считая это вредным и пустым занятие. Также, теми, кто знал Ваньку более или менее близко, было замечено, что он, начиная с весны, когда все мужское сельское население переходило на ношение летних головных уборов, типа кепи,но Иван этого не делал, а оставался на все лето в своей, проверенной в зимних условиях, шапке-ушанке. Мало того, очевидцы отмечали, что Ваня и спал в этом головном уборе, но только сдвигал его с макушки на нос, оставляя открытым рот, через который глубоко дышал во сне.
Жил Ванька один, т.к. мамка его – баба Настя уже померла, так и не дождавшись семейного счастья сынка, и внучков и внучек, которых она страстно желала, как только сын определился в жизни, и устроился на ферму пастухом после долгих лет учебы в четвертом классе сельской школы.
Лучшим другом у Ваньки был бык Вася – рекордсмен по удоям семенной жидкости, которой снабжались все, уважающие себя, фермы в округе. Уже давно, Иван, по совместительству, освоил профессию дояра быка Василия, потому что другие работники скотоводческого хозяйства, в том числе и зоотехник Владимир Иванович, боялись вторгаться в отдельные сухие апартаменты Васи, опасаясь тяжелых увечий. И это несмотря на то, что бык был прикован к мощной стене несколькими цепями и имел в носу кольцо из нержавейки. Правда, и у незаменимого дояра быка был один инцидент с его другом, когда Иван попал под горячую руку Василия. Произошло это во время дойки, и дояр был выброшен, из лишенного жидкой навозной жижи, стойла быка производителя в общее помещение для жвачных животных женского рода, не лишенного этой скользкой сырости. Ивану тогда повезло. Было сломано только три ребра.
Свой производственный инструмент Ванька хранил дома во время, когда выпас был невозможен по причине глубокого снега и отсутствия зеленой травы. Плетки, хлысты и бичи были любовно развешены на самых лучших местах жилого помещения Ивана, а самая приемистая погоняла висела над кроватью на красивых алюминиевых крючках, специально купленных хозяином помещения в сельпо. Надо сказать, что обстановка в жилище Иван была, мягко говоря, аскетическая. В нем было всего пять предметов дизайна холостяка: старинный сундук, небольшой столик, венский стул, железная односпальная кровать и чемодан для поездок в командировки, уже без замков, но который можно было перевязывать веревкой, чтобы он не открывался при его переноске.
Чемодан в основном использовался, как холодильник для хранения продуктов питания и снеди, где всегда можно было найти очень любимую Иваном бочковую атлантическую сельдь крутого посола с ржавчинкой, которая была любовно расфасована гурманом в газеты. Тут же был и свободно рассыпанный кусковой сахар, чайная заварка со слоником на пачках, и хлебушек местной выпечки, ноздреватый и долго не черствеющий от вкусной ржаной кислости. На окнах стояло несколько стеклянных банок затуманенных на просвет остатками высохшего молока, которое пастушок очень уважал и выпивал до пяти литров в день на халяву, после чего его и тянуло закусить селедочкой, чтобы отбить сладковатый привкус парного молока. Громкого выпускания газов, Иван не стеснялся ни при каких обстоятельствах, считая лицемерием скрывать свои естественные отправления от народа, и в этом он был солидарен со своими подопечными коровами и быком Василием.
Долгими зимами Ванька в основном отсыпался, подчиняясь власти самой матери природы, иногда отвлекаясь на то, чтобы сходить на ферму и попить молочка, и посмотреть на своих подопечных животных. Еще темными зимними вечерами, когда за окнами завывал северный ветер, Ванюшка проверял готовность инвентаря к новому сезону пастьбы, но за зиму, обязательно, сплетал из сыромятной кожи новый красивый хлыст, и проверял его в действии на дворе, прислушиваясь к щелчкам, которые издает орудие производство. За всю свою пастушью карьеру он не разу не ударил ни одно животное этими приспособления насилия и садомазохизма, он только всегда грозился их применить, а хлестал воздух и землю для острастки.
В его арсенале средств управления стадными чувствами молочных животных основным был его голос и его лексикон, на 99,99% состоящий из разнообразного мата. Говорили, что он освоил эту эмоциональную форму общения еще в детские годы, и когда на выпускном экзамене после четвертого класса открыл рот, педагогический коллектив школы, где он провел восемь счастливых лет обучения грамоте, единогласно принял решения о готовности выпускника к самостоятельной жизни вне стен родных пенатов. Его речь украшали всегда выразительные жесты, которые очень украшали живое общение с носителем русского языка, и помогали понять, о чем идет речь.
Познакомился я с Ванькой, и, можно сказать сдружился, во время его командировок на летнюю легкую ферму, находящуюся на пустынном другом берегу реки, куда его вместе со стадом забрасывало руководство сельского хозяйства на весь весенне-летне-осенний сезон для выпаса в лесу. Надо сказать, что Ивану доверяли самый трудный контингент доеных коров и телок нетелей, умеющих брыкаться задними ногами, когда к ним приставали работники животноводства, а также молоденьких бычков, дни которых были уже сочтены, но они еще не набрали вес. Методы воспитания Ивана матом и бережным отношением к нежной душе представительниц крупного рогатого скота давали неплохие результаты. Доярки, которых привозили с бидонами на катере на пустынный берег к Ивану и стаду, поражались, как ему одному удавалось в столь короткое время привести коровушек в божеский вид, и сделать из них культурных удоистых животин.
Пас Ванька вверенную ему рогатую ораву в лесу, вдоль берега реки, и его зычный мат разносился над гладью реки вместе с криками журавлей и другими лесными звуками. Он вносил в эту музыку леса и реки веселые мажорные нотки, а моськи коров, высунутые из прибрежных кустов, и с интересом разглядывающие меня и мою лодку, тихо стоящую на якоре, делали аромат лета, леса и реки незабываемыми.