Галя сладко потянулась в кровати, это была та самая благодать первых дней каникул, когда ещё не свыкся со свободой, и, просыпаясь, приходиться вспоминать – это отчего ж так хорошо?! И от осознания, что не надо тащиться в школу ни сегодня, ни завтра, ни ещё много дней, делалось ещё лучше. Не нужно сидеть над домашним заданием, которое в течение всего учебного года висит над тобой дамокловым мечом, того и гляди тюкнет колом или цифрой «два», ну, если ты его не сделаешь, то сделает тебя оно.
Девочка блаженствовала, она выпростала из-под простыни коротенькие ножки, которые успели покрыться за сравнительно недолгое тепло цыпками, обратила внимание и на свои не шибко чистенькие ручки, они тоже были в цыпках. Гали это не нравилось, этот фактор сразу указывал на то, что ты непроходимая деревня, у городских цыпки не водятся. Галичка зевнула, о плохом думать не хотелось. Сдались ей эти цыпки, к школе мать их отпарит, а сейчас, наверное, лучше встать.
Конечно, камышовая крыша, что донимала бедную Галю всё детство, это позор, но всё-таки и у неё есть свои преимущества даже перед тем же хваленым шифером. Галя об этом сама не в жизнь бы не догадалась, но пришла как-то тёть Фрося Репиха, ещё папка жив был, проведала его. Собралась уходить и вдруг замерла прямо у двери: стоит, как будто прислушивается к чему-то.
Галя на правах хозяйки проводила гостью к выходу и застыла вместе с ней. Не понимая, естественно, чего это женщина стала у двери и не уходит? Ну, выталкивать же не будешь, ждёт, что будет дальше.
Оказывается, тётя Фрося в полной неподвижности и в глубоком молчании сравнивала температуру воздуха своего дома и соседской хаты. И убедившись в правоте наблюдений, сказала: «У вас намного прохладней, потому, что крыша из камыша, а у нас под шифером, всё-таки жарко». Галю этот вывод не успокоил, она лучше б в душных комнатах сидела, но только пусть бы покрытие крыши не было таким допотопным.
Но на данный момент крышу Галя не видела, а прохлада приятно ласкала детское тельце. Девочка спрыгнула с постели и босые ноги с такой же приятностью зашлёпали по земляному полу. Мать только вчера помазала доливку. Не трудитесь искать это чисто кубанское слово в словаре. Старая Галя с удовольствием объяснит вам, что это такое.
Доливка – это натуральный пол из глины и кизяка. В ведёрке с водой размешивается глина, потом выходим на улицу, где оставленные коровами лепёшки, не являются большой редкостью. Сгребаем этот, как кажется на первый взгляд, уже ни к чему непригодный переработанный продукт, размешиваем с глиной и отправляемся в хату.
Полы для начала нужно тщательно подмести, а потом щёточкой аккуратно макаем в жижу, отряхиваем лишнее о край ведра и покрываем облупленный пол новым слоем экологически чистой смесью. Не фукайте и не воротите носа, только незнание может вызвать чувство брезгливости. Вам и в голову не может прийти насколько это здоровый и неповторимый запах Галиного детства!
Вдыхая, его вы никогда не будете знать, что такое бронхит с астматическим компонентом, возьмите себе на заметку. И ещё не надо забывать, что благородное животное, в отличие от свиньи или того же человека, кушает зелёную травку и душистое сено! Уговаривать не буду, но тот, кто соприкоснулся с этим чудом, непременно поймёт нашу героиню.
Вода во дворе, Галя черпает полкружки, поливает на левую ладонь, потом двумя пальцами продирает глаза, а чего тут плескаться, и так сойдёт. Возвращается в хату, вкусным ничем не пахнет. Но всё ж решается удостовериться: в кастрюлях пусто, мамка на работе, Витька тоже, он пасёт хозяйских коров, тех, что сестра встречает с подругами по вечерам.
После смерти отца брат будет работать каждое лето. Хлеб с сахаром есть не хотелось, особо не расстраиваясь, лезет девчонка на шелкОвицу. Всего три дерева, но два не в счёт, почти не плодоносят. Зато белоягодная красавица, рясная, рясная! На местном диалекте это значит, что шелковинок густо-густо. И чем недоступней веточка, тем ягоды на ней крупней и спелей. И уже не белого цвета, а светло коричневые, совершенно перезревшие, и если всё-таки до них удастся дотянуться, то слаще ничего не бывает!
Галя искренне удивлялась детям, которые белой шелковице предпочитали – чёрную, ведь если она чуть недозревшая, это ж кислятина невыносимая. И они придурки идут до Яковенковых и просятся на эту шелковицу, от которой челюсти сводит.
Галя тоже как-то поддалась на эту удочку: во-первых, лазить по чужому дереву было непривычно, и даже страшновато. Того и гляди промажешь голой пяткой, во-вторых, спелых ягод не достать. Не такие уж у неё были длинные руки, чтоб тянуться неведомо куда, так и свалиться не долго. Девочка посмотрела сверху вниз – плохо доступные наполовину созревшие ягоды, не стоили того, чтобы рисковать и без того хрупкой шеей. Она осторожно слезла с дерева. Радуясь уже тому, что благополучно достигла земли. Глубоко убеждённая в том, что напрасно обчесала колени с ладошками, очень виноватая перед своей белой шелковицей, поплелась домой.
То ли дело её родное дерево, с той же фамилией. Оно безропотно терпело и босые ноги и жадные ненасытные руки, которые нет, нет, да и сломают веточку. Ради того, чтобы заполучить шелковинки поспелее. Каждый сучок был своим в доску, тысячу раз проверенный на прочность. Уникальное переплетение двух стволов служило для маленькой собственницы уютной скамеечкой. Где можно, после того, как насытится детское чрево, посидеть в холодке и подумать о том, как хорошо, иметь такое славное, принадлежащее только ей, дерево!
С верхотуры Галя следит за движением в соседском дворе: вот показалась и Лёлька, небольшая перекличка и подружка уже карабкается наверх. Галя рада девочке, она готова ей уступить самые крепкие ветви. На которых можно сравнительно безопасно стоять и доставать спелые ягоды, ешь, Лёлька, ешь! Для тебя ничего не жалко, тем более шелковицы, к завтрашнему утру созреет столько же.
Потом усаживались на знакомую "скамеечку" и не по детски жёстко и обстоятельно порицали других девчат. Например, если сверстница Галина не умела заплетать косы, то это было большим минусом для неё, такую неумеху опускали ниже некуда.
Допустим, Лёлька тоже не умела заплетаться, но всё зависело от того, какое настроение было у хозяйки шелковицы. Если настрой был благодушный, Галя выгораживала подружку, и втуляла ей, что в её годы это не стыдно, не уметь плести косы. Стыдно тем, кто уже ходит в школу, и ждут мамок, чтоб их заплетали. В тесноте, но определённо довольные своим общением, что есть о ком и о чём поговорить. Они со всей строгостью деревенского нрава осудили недостойное поведение соседских сестёр Репиных Нинку и Оньку.
И было за что: если ты съездил на день или там два, неважно, на сколько, в город, и по возвращению вдруг забываешь, как произносится хорошо всем известная буква «Гэ». То, как можно не клеймить таких воображал?
Если по честному разобраться, Гале очень хотелось жить в городе, чтоб прямо с рождения она бы не «гэкала», а произносила букву «г» твёрдо, как горожане. Но мало ли чего нам хочется, не повезло ни Гали, ни Репиным, но это не значит, что надо плевать на местный неписанный закон и корчить из себя неведомо кого!
И правильно, что их стали дразнить: «Гуси гагочут, город гарит, каждая гадость на «г» гаварит!». Галя тоже бывала у родичей в городе и не раз, но гадостью быть не хотела, поэтому она не воображала и на «г» не говорила! Девочки сидели на дереве пока не надоест. Потом спускались, долго головы ломать над тем, чем бы заняться, не приходилось. Идеи рождались одна за другой, дня не хватало их воплощать.
А не поиграть им во взрослых тётенек? Большие платки, знаете, такие коричневые с бежевыми полосками по краям? Такой платок был в каждом доме, надо думать, что он был недорогим и вполне доступным для всей крестьянско-рабочей среды.
Так вот платок складывался пополам и повязывался на бедрах, это была длинная юбка, с неукоснительной претензией на узкую, как у больших тёток! Не беда, что толстый узел создавал определённый дискомфорт, впивался в хрупкие детские талии и мешал маленькой тётеньке.
В туфли, под самую пятку подкладывали себе малолетние модницы катушки, это были каблуки. Красоты от таких каблучков никакой не было, но каждая юная леди чувствовала его своей пяточкой, не шибко готовой к такой экзекуции. Сказать, что на катушках неудобно было ходить, это значит, ничего не сказать, это было очень неудобно, больно и не безопасно. Любая «мадам» могла навернуться с такой платформы, и совсем не по взрослому расплакаться. Женщины ради красоты готовы идти на жертвы буквально с пелёнок. Главное, они становились выше, и катушки со всеми чудовищными неудобствами постоянно напоминали – ты взрослая!
Дети уходили от реального мира в воображаемый, который становился их действительностью. На ходу придумывались проблемы, что необходимо было решать на уровне родителей. Повторялись фразы, что произносили отцы и матери, играешь, как лягут звёзды, никто не заставляет тебя быть гусём или караваем. Это исключено, они все взрослые настолько, что Галя могла принять самостоятельное решение, выйти замуж!
Для этого не хватало только фаты. Девочка стаскивала с подушек накидку, одну сторону собирала пучком и перевязывала лентой, получалась красивая кружевная фата почти, как у настоящей невесты! С ролью жениха неплохо справлялся беленький и кудрявенький Васька Пашков. Молодая пара ходила в сопровождении сопливых гостей под палящим солнцем в поисках живой души, чтоб поклониться. Наблюдательная Галя этот ритуал помнила хорошо, и он ей как-то приглянулся больше других обрядов. Особенно было девочке по душе, когда поклоны отбивались взрослым односельчанам.
Правда, свадьба затеялась как-то некстати, народ больше по полям страдой маялся, и сидела на улице только одна малознакомая старушка, вязала сосредоточенно носки. Молодожёны ей и поклонились. Чужая бабушка, отвлеклась от вязки, кивнула жениху и невесте одобрительно и от чистого сердца им пожелала: «Дай Бог, детки, счастья!»
Надо сказать, что старушка на удивление попалась терпеливой, если учесть, что кланяться больше некому было, едва услышав от неё пожелания счастья, немного пройдя по улице, Галя хватала жениха за руку и опять тащила пройти мимо бабки.
Васька не возражал лишний раз поклониться, и как послушный телок шёл за Галей – характерная черта подкаблучника, во всём полагаться на прозорливость невесты. И, как Галя со своим суженным не уставала отбивать поклоны, так старая женщина, тронутая вниманием неутомимой свадебной процессии, каждый раз благословляла молодых с неизменными словами: «Дай Бог, детки, вам счастья!»
Было очень увлекательно ровно до того момента, пока Галя ходила в невестах, но надо и честь знать, желающих походить с Васькой под ручку было предостаточно. Без всякого желания вакансию всё-таки приходилось уступать, Пашков был единственным кавалером.
На примере этой свадьбы можно проследить, что дефицит женихов ощущался уже с раннего детства. Очередная невеста бесцеремонно стягивала накидку с Галиной головы и с нескрываемым удовольствием натягивала на свою башку! Чтоб ты подавилась. Интерес к игре улетучивался вместе с фатой. Да ну их! Галя кивком зовёт Лёльку, «А пойдём лучше собачек поедим!» предлагает она подружке.
Не буду врать за городских, но деревенские дети это самые настоящие травоядные животные. И чего только не ели. Собачки, не надо пугаться, ничего общего с собаками не имели, это такие полевые цветочки, они растут и в поле, и по-над дорогой, и в огородах, на школьном дворе росли, везде их хватало.
Так себе совершенно неприглядные цветы, сам цвет был сиреневый и очень мелкий, поверьте, что Галя по сей день не знает батанического названия любимых собачек. Так вот эти сиреневые цветочки дети – ели, и это было вкусно.
Ещё из собачек в паре с одуванчиками плелись веночки, которыми украшали себя сельские девчата. У желтоцветной сурепки и у молочая ненасытные дети поедали стебли. Причём молочай, прежде чем скушать, нужно было тщательно почистить от листьев, и голенький стебелёк тёрся между ладошками с приговором: «Качай-молочай у гивно умочай, качай-молочай...". От трения выступал горький сок, от него необходимо было освободить сорванный молочай, чтоб сделать его пригодным к употреблению, и присказка, по всей вероятности, играла здесь не последнюю роль, иначе, зачем она повторялась до тех пор, пока сок не выступит?
Было ещё одно растительное лакомство у деток, ни с чем несравнимые грозди белой акации! Называли их дети «кашкой». Деревья акаций росли возле Репинивского дома, нижние ветки ежегодно подпиливались, кроны тянулись высоко вверх, и достать веточки с душистой кашкой детвора самостоятельно не могла. Терпеливо ждали своего часа, когда же кто-нибудь из Репиных, допустим та же Галка, возьмёт лестницу и полезет наверх. Аккуратно сламывая кисточки, будет бросать в кучу вечно голодных всеядных никогда ничем не наедавшихся соседских детей.
ЩЕНОК
Абрамчук Валька пришла в совхозную школу во втором классе. Девчонка как девчонка, также неприглядно одета, как и большинство детей эпохального времени. Была весна, и на переменах детей выметало во двор, словно невидимым смерчем. «Бабы! – кричали одноклассницам пацаны, – айда, ловить нас будете!»
Никакой девятилетней девочке не понравиться, когда к ней обращаются как к деревенской бабе. Ну, какие они бабы? Они все ещё маленькие девочки, бескультурье одноклассников до того огорчало. Что иной раз «бабы» дули губы и устраивали мальчишкам бойкот – не будем вас догонять, раз так нас называете!
Мужское население класса тушевалось: да ладно вам обижаться. Типа того, нашли время воображать, тут, понимаешь, тепло настало, бегать надо, а они надулись. Хорош выдёргиваться! Сказали же, что не будем больше так вас называть, пошли что ли? И девчонки бежали, женщина она и маленькая женщина, всегда прощает мужчине.
Новенькая тоже вышла, но не побежала со всеми, она осталась стоять у входной двери. Сцепив ручки перед собой, с интересом рассматривала детей. Плохо быть всё-таки новеньким. Галя почувствовала это, пожалела едва знакомую девочку и позвала гоняться за пацанами вместе. Два раза повторять приглашение Вальке не надо было. Она тут же сорвалась с места и пулей полетела по школьному двору! И перестала быть новенькой.
В первый же день Валька повела Галю к себе, может быть потому, что всё-таки именно Галя не оставила её стоять одиноко у двери. И именно к ней прониклась Валька необъяснимым доверием, что не постеснялась обнажить перед малознакомой сверстницей убогость родного жилища.
В бараке, где находился ларёк, в котором продавали бабам косточки, Валькиной семье выделили две комнаты. Вообще это было уникальное строение, на Галиной памяти чего там не размещали. Детсад там был, именно под сводами этого барака Панасенко Ирка отдавала жесткие приказы. А во дворе стояли те самые навесы, где дети летом обедали. И где Галя считала себя никем иным, как глухим немцем.
С одного торца проживала семья Шапка, ещё жили там старики Коровкины, Танькины дедушка и бабушка. Илларион Фёдорович интеллигентный старичок был фельдшером, здесь же и медпункт находился, под одной крышей.
Та же бедность, что и в Галиной турлучной хате, только ещё хуже, но нищетой Чиликиди Галю было не удивить. Поражали девочку и восхищали только богатые убранства домов, например, красивая мебель и ковры.
Правда, стало интересно, что обшарпанные стены старого барака новосёлы украсили елочными игрушками. Странновато как-то было. Непривычный и своеобразный способ украшения жилья Гале понравился, себе, что ли обвесить стены? Тем более, что игрушки есть. Тётя Магда, родычка из города отдала. Но, чтобы никогда не возвращаться к мимолётному желанию, повторить явную безвкусицу за новоявленной одноклассницей, скажу, что Галя этого не сделала. Внутренний голос подсказал, что это будет выглядеть смешно.
Стали девочки подружками с детства? Дружили, но не с детских лет. Галя свою Лёльку ни на кого не меняла, и потом Валька особой дружбы с ней и не искала. Не промах была эта Абрамчучка. Совхоз окрестил её уже на свой лад. Больше водилась с Надькой Шкрябко, та из состоятельной семьи, у такой подруги Вальке было чем поживиться. А у Гали что, часом с квасом, а чаще без него. Но эта глава посвящается не Вале Абрамчук, а щеночку, что дал Гале её старший брат Николай.
Если выйти из Галиной калитки, то по левую сторону жили Шаповаловы, дальше Репины, ещё дальше Буряевы. С правой, после переулка, стояла хата Савельевны или бабы Нади, что абрикосы давала. Теперь она была Мари Трофимовне не просто соседкой, но и кумой.
Когда почти перед самой смертью Юрка привёз для отца из Краснодара батюшку, чтоб больной исповедался, в тот же день крестили Галю и Витьку. И Савельевна стала Витькиной крёстной. Для Гали крёстная мать была, а отца – не могли найти, что делать? Батюшке ждать не резон. И шёл тут на обед шофёр Пашков, его-то мамка и попросила стать крёстным, и он не отказал.
Одноклассница так и спросила прямо и откровенно: «Хочешь, Галька, щенка?» Галька хотела, ещё как! Валька и повела её к брату, вот, мол, отдай одного, очень желает человек обзавестись собакой. Абрамчуки к тому времени жили уже в другом бараке, там, где раньше контора была. А контору отстроили новую из кирпича, вокруг разбили что-то вроде мини сквера, и брала Галю неописуемая гордость за такое приличное Правление!
Колька неторопливо, как настоящий хозяин, ведёт девочек в сараюшку, где и обитала сучка со щенятами. «Выбирай!» сказал Колька, показывая рукой на собачье семейство. И Галя выбрала.
Необычайно счастливая, прижимая кутёнка к самому сердцу, тащила маленькое существо домой. Тут же показала Лёльке, Нинке, да и другим детям: ага, а у вас нет такого! Надо думать, что каждый, хотя бы один раз, но притаскивал в детстве домой какого-нибудь цуцика. Объяснять, что это за радость нет надобности. Беспородный щенок, потомок обыкновенной дворняжки, ну и что? Щенята все одинаково трогательны до умиления, не взирая на породу, тут и спорить не нужно.
Галя таскала личное приобретение везде за собой, дети играли с собачьим малышом, он даже за матерью не плакал, ну, может, самую малость. «На руки не надо брать, а то злым не будет!» предостерегал кто-то из ушлых. Ну и не надо, а зачем обязательно злым растить, пусть будет добрым. Всё было превосходно, словно собачонок родился на Галином дворе, любовь была взаимной и навечно! Так ладить могут, наверное, между собой только дети и животные, пока не вмешается взрослый...
Мари Трофимовна, в силу того, что была соседкой Савельевне, да в придачу кумой, дружеские отношения с женщиной поддерживала. Но почему-то у дочери никогда душа не лежала к этой дружбе. Матушку, как казалось уже взрослой Гале, кума использовала.
К примеру, когда в советской деревне по политическим соображениям перевелось хозяйское стадо коров и молочные продукты приобретали в магазине, Мари Трофимовна являлась на тот период внештатной сотрудницей торговли. Стирка халатов давала ей право на внеочередное обслуживание. Нагрузившись, как ишак, заходила, возвращаясь из магазина сначала к Савельевне, выгружала заказ кумы и шла домой.
«Мам, она, что не может сама сходить за сметаной? Почему ты ей всё носишь?!». «Не гавкай, – парировала мать, – что здесь такого, я же без очереди беру, а куме придётся в очереди стоять». Они довольно часто ссорились, мать обижалась, обещала, что больше в соседний двор ни ногой. Савельевна, наверняка, чувствуя, что обидела куму напрасно, сама, как дальновидный дипломат, просчитывала путь примирения. Мари Трофимовна сдавалась, и топор войны зарывался в землю.
Однажды Галя, сама того не зная, сорвала задуманный план перемирия. Уже работавшая, а значит человек с кошельком, она возвращалась с работы. Её перехватила Савельевна с просьбой: «Скажи маме, шоб она мэни принысла долг». «А сколько она вам должна?» поинтересовалась дочь должницы. «Тры рубля!» коротко выпалила кума. И Галька вернула деньги.
Дома, когда она рассказала о встрече близ калитки. Мари Трофимовна поджала губы: можно подумать, что последний кусок доедает, что потребовала несчастный трояк. И только Витька, раскусив манёвр крёстной, стал смеяться: «Что ж ты наделала! Всё испортила, ей ни деньги были нужны, ей надо, чтобы мать пришла, а там бы и помирились!». Сестра гыгыкнула: «Тю, а я и не подумала про это. Ну, и хорошо, нечего мириться!»
А ещё как-то на религиозный праздник Галя увидела, как соседка белила хату и говорит матери: «Что ж ты своей куме не скажешь, что сегодня праздник, нельзя же работать». «Я ей говорила, – потухшим голосом отозвалась Мари Трофимовна, – а она мне сказала, шо лодарям всегда праздник».
Вот так, не всегда понимая друг друга, сосуществовали две кумы через переулок. Но необходимо заметить, что Мари Трофимовна лично перед дочерью всегда старалась представить куму в лучшем свете. Она хвалила её холодец, чистоплотность, и вообще Савельевна была истинно кубанской хозяйкой, не то, что кацапы.
Ей не хотелось, чтобы сердце девочки ожесточалось по отношению к соседке. Ведь, когда взрослые находились в состоянии взаимной вражды, Галька тоже демонстративно проходила мимо Савельевны и не здоровалась. Враг её матери был и её врагом! А баба Надя обижалась.
Однажды, мамка принесла практически новые тома «Тихого Дона», и бережно подавая Гале, сказала: «На, Савельевна дала тебе почитать, только, чтобы никому не давала и читала очень аккуратно». Она улыбалась и всем своим лучистым настроением как бы говорила – а ты все не довольна на куму!
Был как раз период бесконфликтного затишья, и Мари Трофимовна, ни слова не говоря, непосредственной владелице щенка, отдаёт его – Савельевне! Видите ли, куме понадобилась собака птицу охранять ….
События, что последуют далее, поверьте, старой Гале и вспоминать не хочется, пожилая женщина плачет, ей неимоверно жаль маленькую кроху, хотя прошло с того времени почти полвека.
На каждом подворье, за глухой стеной дома, было отгорожено место для скота и домашней птицы. У Будяков, к примеру, оно называлось – «хоздвор». Ну, соседская приверженность к культуре понятна без слов, стоит только вспомнить «манеж». Галина же мать кричала дочери: «А, ну посмотри за хатой, где утки нет там того-то или чего-то?» В общем, в хоздворе среди уток и курей был посажен на цепь крохотный Галин пёсик.
Каждое последующее утро для Гали начиналось с его плача. Как он скулил! Воистину нужно иметь каменное сердце, чтоб такого малыша посадить на привязь. Девочка плакала вместе с ним, она кричала матери в лицо: «Зачем ты отдала моего кутёнка Савельевне?! Он всё время скулит, иди, забери назад!» Помнила ли мамка, что когда-то она тоже была ребёнком? Каково оно, когда взрослые плюют на твои чувства? Забирать щенка назад никто и не подумал. «Привыкнет!» это всё, чем могла Мари Трофимовна успокоить бедную Галю.
Забор, которым был отгорожен хоздвор кумы, был не просто забором, как у всех нормальных людей, изгородь сооружалась на века; в два этажа. Была разобрана не одна бочка, для сооружения такой изгороди. Дощечки приколочены так плотно друг к другу, что невозможно отыскать щель, чтобы заглянуть в ненавистный двор.
Галя с Лёлькой, которая полностью разделяла горе подруги, с оглядкой, как партизаны, подбирались к вражьей крепости, чтоб хоть словом утешить и поддержать тоскующую душу. Дети тоже боялись сердитую Савельевну, чтоб не застукала их возле своего двора, поругает ещё.
Всё-таки Галя была слишком мала, чтоб пойти наперекор матери, и самовольно потребовать щенка. Так ослушаться ещё не пришло время. Оставалось только вместе с невольником плакать. Ну, какой из него был сторож? Собачий детёныш, которого почти не спускали дети с рук, что бегал хвостиком за юной своей хозяйкой и радовался жизни. Вдруг, оказался в плену, никого не видя, кроме этих дурных кур и вечно крякающих уток.
Он скучал, он просился к Гале, он хотел на волю, ласки и человеческого тепла. Девочки тихо звали крошечного пленника, плотный забор не позволял рассмотреть бедолагу, он тут же откликался жалостным сковчанием, только, что сказать не мог, забери, мол, меня домой.
Так и мучались два сердца: маленькое детское и ещё меньшее собачье, разделённые высоким забором, разлучённые двумя большими людьми. Галя и без того не любившая соседку, воспылала к ней лютой ненавистью. Душа малолетней девочки стала вместилищем не только сострадания к несчастному бесправному животному, но и вместилищем неимоверного негодования к тому, кто это бесправие сотворил.
Потом наступило утро тихое, без щенячьего плача. Наверное, привык. Так подумалось Гале, она так и сказала матери, уже ближе к вечеру. На что мать ответила, что щенок сдох, ещё вчера...
Галя повернулась и ушла от мамки, чтобы та не видела её слёз. Видно, сердце маленького друга было очень восприимчивым, на беду привязчивым и не справилось с тоской. И только смерть принесла избавление от неволи и одиночества. Эх, мама...