…Дело вот в чём. Не знаю и сам, как об этом сказать. Но сказать нужно. Хотя бы для того, чтобы не было недосказанности. Поскольку с недавнего времени у нас «демократия» и «свобода слова», то моей фактически единственной трибуной в последнее время стали мои же собственные книги, которые я на протяжении целого ряда лет издаю за свой счёт, отказывая себе в самом необходимом. Этот сборник*, скорее всего, будет последним из их числа, по крайней мере – на обозримую перспективу (если, конечно, вообще будет, в чём тоже есть основания сейчас глубоко сомневаться), так как всяким возможностям, равно как и всякому энтузиазму, рано или поздно, наступает предел. Потому-то и спешу высказаться о том, о чём не было возможности (а иногда, если уж быть до конца откровенным, - и просто желания) высказаться прежде. Как уже сказал, не хочу оставлять чего-то недосказанным. А такой возможности у меня может больше в дальнейшем и не быть.
…Мы встретились на конечной остановке трамвая. Оказалось, ехали в одном трамвае, только – в разных концах вагона, и друг друга так и не заметили, только на остановке и столкнулись при выходе из дверей. Всего лишь поздоровались, да и пошли улицей, круто спускающейся вниз. Я пошёл по одной стороне, она – по другой. Дошли до ближайшего перекрёстка, там она свернула налево, а я продолжил свой путь прямо. Я знал, что она шла на работу, на хлебозавод, куда устроилась в качестве диспетчера ещё в прошлом году. А я шёл решать одно очень важное для меня дело, суть которого, впрочем, не имеет отношения к теме данной статьи.
Так и разошлись наши дороги в разные стороны. Ведь та женщина в тот момент воспринималась мною не иначе, как живой символ моего, в тот момент, относительно не такого уж и давнего, прошлого. Потому-то я и не остановился с нею, избегая тех задушевных бесед, что бывали при наших прежних случайных встречах. По-моему, я ей когда-то нравился. Мне говорили об этом и другие наши общие знакомые. Впрочем, и не это здесь главное. Я не хотел с этой женщиной теперь разговаривать решительно ни о чём. Она это поняла.
Так и разошлись пути, по которым мы шли, в чём был, как я уже сказал, свой скрытый символизм. Я пошёл в одну сторону, а всё то, чем жил прежде, и те люди, которые составляли содержание той, оставшейся в прошлом, моей жизни, пошли по иному пути. Так мы разошлись навсегда.
Женщина та, про которую сейчас сказал, была в своё время завсегдатаем наших местных литературных гостиных, различных вечеров и прочих подобного рода мест. Возможно, и сейчас является таковой. Я, к сожалению, тоже был. Но, к счастью, вовремя перестал. Зато, узнать успел многое.
Жизнь творческих людей всегда была у нас окружена каким-то романтическим ореолом. Что ж, попытаюсь в меру своих более чем скромных возможностей, сделать всё от меня зависящее, дабы разогнать этот ореол (или, на худой конец, насколько возможно, максимально поспособствовать его разгону) представив всю эту мерзопакостную публику в её истинном качестве – весьма неприглядном и отвратительном. Пусть не упрекают меня в цинизме. Да я циник. Но, как известно, циник это тот, кто всего лишь говорит вслух о том, о чём знает каждый, только боится признаться в этом не только окружающим людям, но даже и самому себе. Пусть также никто не смеет упрекнуть меня в жестокости. Мол, иные рассуждают так (я встречал и таких отщепенцев и моральных уродов), что мифы, дескать, нельзя разрушать. Нет! Гораздо хуже этим мифам верить и их поддерживать! Кто не борется со злом, тот способствует ему! Кто не с нами, тот против нас!
…Представьте моё тогдашнее состояние. Едва исполнилось девятнадцать, а уже успел побывать, что называется, в когтях у смерти. Только успел с превеликим трудом оправиться от болезни, повлекшей за собою инвалидность, впоследствии на долгие годы выбившей меня из нормальной колеи, оторвав от всякой нормальной жизни.
Впрочем, была ли она когда-нибудь прежде в моей жизни, эта нормальная колея? – Боюсь, что это вопрос в гораздо большей мере чисто риторический.
Половина моего детства прошла по больницам. Сколько времени в общей сложности ушло в очередях в различного рода поликлиниках – наверное, если сложить, получатся долгие годы. Даже школу-то, на почве всего вышесказанного, после восьмого класса пришлось бросить.
К совершеннолетию успел уже несколько мест работы сменить. Жить-то как-то надо было. Вот и пошёл работать в шестнадцатилетнем возрасте. А тогда жизнь текла по замкнутому кругу: дом – работа (где был сторожем, просиживая в будке целыми сутками, не видя ничего, кроме заводских корпусов, проходящих мимо людей, да изредка проезжающих машин, перед которыми нужно было, всякий раз, отпирать ворота) – поликлиника – больница… Так вот и жил…
А потом – поэтический фестиваль, в котором рискнул принять участие. Потом серьёзно болел снова. Даже ту работу, про которую только что говорил, пришлось оставить.
Зато – литературное объединение при городской газете. А чуть позже была возможность и несколько раз выступить на городском телеканале, кстати, тогда, только что созданном. Короче говоря, эйфория наиполнейшая.
Но эмоции-то проходят. Остаются факты. А от фактов никуда не денешься.
Никогда не забуду того омерзительнейшего впечатления, которое испытал я при виде нескольких городских наших литераторов, которые, собравшись вместе, буквально на следующий день после публикации их стихов в городской газете, между прочим, только что переименованной из «Знамени Коммуны» в «Донскую речь» (для справки: именно газету с названием «Донская речь», издавали в нашем городе Новочеркасске полицаи в период немецко-фашистской оккупации), обсуждали данное событие, цитируя строки и строфы из своих только что опубликованных произведений, при этом, кривляясь, ёрничая, паясничая, выражая в самых непотребных, в самых скабрезных словах и выражениях, не брезгуя матом и откровенными сальностями, своё презрение к тем людям, которые читают эти стихи в настоящий момент со страниц газеты, и принимают всё написанное за чистую монету.
Помню ещё, как один литератор, уже достаточно долгий срок к тому времени состоявший в Союзе Писателей, однажды читал лекцию для более молодых, где прямо так и говорил: «Писать нужно не то, что вы думаете и чувствуете, а то, что положено».
Позднее, он оставил окончательно литературу, ушёл в бизнес, в коем изрядно преуспел, став завсегдатаем одного из элитных казино, приглашая туда кое-кого из представительниц прекрасной половины своих вчерашних коллег по литературному цеху, отчего те, разумеется, млели и таяли, при том, лицемерно продолжая пописывать свои стишки, исполненные духа гуманизма, правдоискательства, бессребреничества и прочего.
Вообще должен сказать, что за истекшее время имел возможность убедиться в справедливости утверждения о том, что творческие люди не бывают женатыми или замужними, а если и бывают – то только на бумаге. Что там! Большинство этих людей неспособно вообще ни на какие серьёзные чувства, а хранить хоть какую-то верность, или её хоть какое бы то ни было маломальское подобие в кругах творческих людей является признаком отсталости и бескультурья.
А я вот почему-то вспоминаю свою прабабушку. Она, в отличие от «творческих», не рассуждала о том, что не может человек всю жизнь быть одинаковым, иметь всю жизнь одинаковые чувства, что, мол, человек меняется, меняются и его чувства, и его приоритеты и привязанности. Нет… Она просто проводила своему мужа (то есть – моего прадедушку, которого я, в отличие от прабабушки, увы, не успел застать в живых) на фронт Первой Мировой Войны. А потом просто ждала. Ждала целых семь лет, не получая от него вообще никаких вестей, не зная вообще – жив ли он. Случилась Февральская Революция, грянула Октябрьская, отгремела Гражданская, а моя прабабушка всё ждала и ждала, отвергая предложения многих очень даже респектабельных по деревенским меркам поклонников. И… представьте себе, дождалась!
Теперешним творческим людям рассказывать эту историю бесполезно – всё равно не поймут. В этом я тоже имел возможность убедиться. При чём, неоднократно.
А уж, какими высокими словами говорят! Куда там!
Ненависть к Православию в кругах пишущей братии – вообще хороший тон. Так же, впрочем, как и ненависть ко всей нашей истории, и разумеется – в особенности, к её советскому периоду.
Вообще, они, эти самые «творческие», в основной своей массе – по крайней мере, лично у меня создалось с годами именно такое впечатление, крепнущее всё более и более – готовы исповедовать какую угодно веру, лишь бы только не Православную.
Впрочем, справедливости ради, приходится отметить, что утверждение о том, что сердца творческих людей не способны на такое чувство как любовь, было бы не вполне точным. На любовь они способны, и ещё как, если речь идёт о любви к деньгам. А заодно – к должностям, к красивой жизни, к банкетам, фуршетам, возлияниям. Тут их любовь не знает границ.
Никогда не забыть откровений такой тоже творческой личности Татьяны Бочаровой. Она – поэтесса, в недавнем прошлом – директор мемориального дома-музея художника М. Б. Грекова (кстати, вошедшего в историю как «певец 1й конной»!), которую упрекнули однажды в лицемерии по поводу её выступлений в печати и на всех, каких только возможно и не возможно, антикоммунистических митингах по поводу трагических событий 1962го года в Новочеркасске (я уже писал многократно об этих, действительно, имевших место, трагических событиях, так что здесь не буду повторяться), не замечая при этом в упор гораздо более трагических событий 1993го года в Москве. Ответ её прозвучал дословно так:
-В 1962м году расстреливать людей было нельзя, а в 1993м – нужно!
Что тут можно сказать ещё! Такова сущность всех этих «творческих» не в меру утончённых, многие из которых не могут даже слышать ничего про Сталина, говорят, что им, мол, так и представляются поезда, идущие на Север, люди за колючей проволокой. Хотя сами-то они, в основном своём большинстве, родились уже тогда, когда Сталина и в живых не было. А трупы людей и сгоревшее здание законно избранного парламента вам не представляется, когда слышите про вашего кумира, у которого даже инициалы звучат как нецензурное ругательство, столь милое, впрочем, сердцу большинства из вас, граждане свободные творчилы?
А они, и в самом деле, свободны – от морали, от совести, от нравственности, а самое главное – от каких бы то ни было жизненных принципов: религиозных, политических, философских, этических, и даже чисто житейских, и чисто эстетических – наконец.
Зато их всех хлебом не корми, только дай порассуждать об их исключительности, а вместе с тем – о грубости и невежестве нашего народа, который, видите ли, не понимает их таких супернеординарных и гиперутончённых. А Запад-то они просто обожают. Так и ехали бы туда! Глядишь, и очистилась бы Россия от дерьма! Ах, да, совсем позабыл – их же не выпускали в период «тоталитарного» прошлого… Но, сейчас-то, спрашивается, кто вас здесь держит и за какое место?!
Как бы ни было, но Советская Власть дала им хотя бы образование – у большинства из них оно высшее. Не имеющих высшего образования, в творческих кругах, и за человека не считают. Что, впрочем, никак не мешает им преклоняться перед любой новорусской сволочью, даже если таковая и в школе-то не училась. При чём, этой новорусской швобле вовсе не обязательно отпускать деньги этим творчилам, которые боготворят новых русских уже за сам факт их существования. И, ведь, самое-то интересное состоит в том, что теперешняя власть большинству творчил не дала ничего. По крайней мере, ничего реального. Разве, возможность где-то там собираться, и трепать часами языком о каких-то своих делах, не имеющих никакого отношения к реальной жизни и даже к реальным творческим делам. Так и при Советской Власти у них была такая же возможность. Собираться вместе, и трепаться хоть до потери пульса никто и никогда не запрещал. Да и невозможно это запретить.
Никогда не забуду высказывание одной сахарной дамочки, тоже из кругов местной богемы, которая на мой вопрос: «Что ж, по-вашему, сейчас жить стало лучше?» с потрясающей невозмутимостью ответила:
-Конечно. Лучше. И намного. Не считая, конечно, некоторых мелочей, на которые и внимания обращать не стоит, таких, например, как Чечня…
В то время ещё дымились руины Грозного. Дороги переполняли вереницы беженцев. А на железнодорожной станции нашей областной столицы, города Ростова-на-Дону, который во все времена по праву считали воротами Кавказа, уже много месяцев стоял вагон-рефрижератор, заполненный неопознанными трупами русских солдат, погибших всё в той же Чечне.
____
*Эта статья была написана специально для сборника «В гости к цветам» (г. Новочеркасск, изд-во «Оникс+», 2008г.). К счастью я ошибся: после выхода этого сборника были и другие. (Примечание автора.)