Девять лет без перерыва я пишу книги. Девять лет каждый год выходят одна за другой - «В ладошке Божией» - «Страницы души» - «Заветные узелки» - «Былинки» - «У раскрытого окна» - «На милость дня» - «Знаки припоминания» - «Повторение пройденного» - «Гони, старик, свою лошадку». Написал вчерне полкниги «О жизнь, нечаянная радость» и… и вдруг улетучились мысли, и я с ужасом понял, что никогда, никогда, никогда! не испытаю неповторимого чувства творчества, этой «сладкой пытки», которой ты добровольно отдаёшься весь без остатка. Маленькая «былинка» долго рождается внутри, ворочается с толчками, и ты мучаешься от долгих родов, - и вдруг невидимая сила бросает тебя к столу и ты с облегчением выплёскиваешь на бумагу созревшее чудо.
Да, были остановки и тогда, но они были недолгими, а иногда я сознательно не садился писать, чтобы всё вызрело до молочной спелости.
Петербургская спячка тебя догнала
и заставила думать о том,
что безумное дело – корпеть у стола,
объявляя безумье трудом.
И с собой не в ладу,
и с товарищем – врозь,
и шутом, и врагом для жены,
но возникло гуденье,
сквозь сон прорвалось,
и ничто не имеет цены,
кроме звука и слова…
Владимир Рецептер, р.1935, СПб
И каждый раз я пугался, что Господь забрал Свой дар навсегда, и я больше никогда, никогда не напишу ни строчки. А если заставлял себя писать, то выходило натужно, вяло, без того внутреннего чувства, которое ты способен передать читателю, - и я напрочь стирал написанное. Если мысль была стоящей, то через время она возвращалась, но уже в другом виде, и стихи к ней шли совсем другие, да и смысл мог измениться до неузнаваемости. Но всё равно приходилось ждать:
А критики советуют да учат! – и надо бы – не следует сердиться, ведь каждому из нас даётся Случай – не каждому дано распорядиться. Завидя искру Божьего таланта, сниму и я последнюю рубашку… Ты сетуешь: «Не пишется». – И ладно – ну не всегда же душу нараспашку! Не осуждай глупцов за замечанья, не принимай их «искренних» советов. Сегодня у тебя пора молчанья, - так это же нормально для поэтов! Пройдёт пора безмолвного скитанья и в жилах твоих вновь забродят соки… Пора молчанья – время ожиданья, но как же холода её жестоки! Николай Астафьев, СПб (№6,145)
Дорогой читатель, я не собираюсь мучить вас размышлениями о тайне творчества; великие умы так и не пришли к единому соглашению, когда надо писать. «Писание моё есть весь я», - сказал великий Лев Толстой, не раскрывая, впрочем, свою писательскую мастерскую.
Какое уж тут вдохновение, - просто
Подходит тоска и за сердце берёт.
И сердце сгорает от быстрого роста,
И грозных минут наступает черёд,
Решающих разом – петля или пуля,
Река или бритва, но наперекор
Неясное нечто, тебя карауля,
Приблизится произнести приговор.
Читает – то гневно, то нежно, то глухо,
То явственно, то пропуская слова,
И лишь при сплошном напряжении слуха
Ты их различаешь едва-едва,
Пером неумелым дословно, построчно,
Едва поспевая, ты запись ведёшь,
Боясь пропустить иль запомнить неточно…
(Петля или пуля, река или нож?..)
И дальше ты пишешь, - не слыша, не видя,
В блаженном бреду не страшась чепухи,
Не помня о боли, не веря обиде,
И вдруг понимаешь, что это стихи.
Мария Петровых +1979 (№6,198)
«Нечего тут ждать вдохновения – придёт оно – тем лучше, а ты всё-таки работай», - писал Тургенев; «Не давай рукам воли, пока мозг ленив», - возражал ему Антон Чехов. Но есть третье мнение, ставшее для меня откровением; автор говорит о книге как о живом существе: «Книга должна устать… - она отказывается продолжать работу, пока её силы и интерес к делу не оживут после отдыха», - эти слова принадлежат знаменитому Марк Твену. Полностью присоединяюсь к этой простой до гениальности фразе. Да, книга не хочет писаться – она «устала» (наверное, можно и без кавычек), да, писатель испытывает мучительно- унижающее чувство творческого безсилия. Вот здесь нужно прислушаться к своему творению (хотя это акт взаимный) и дать книге отдых – потом она пойдёт сама.
Конечно, я очень расстраиваюсь в момент «пустоты». Но это вовсе не пустота, а остановка в пути, чтобы набраться сил. Когда не идут «былинки», я начинаю перечитывать тетради со стихами, и ни одна секретарша не сможет заменить автора классификацией стихов или прекрасной памятью. Иной раз на поиски нужной строфы – а ты её у себя встречал – уходит времени больше, чем на написанную «былинку». Вот это, возможно, и есть мастерская писателя. Только у одного все инструменты разложены строго по порядку, а у другого весь стол завален бумагами, и только он знает, что, где и почему так лежит.
ВДОХНОВЕНИЕ
Как будто крылья за плечами,
Ты написать готов хоть том…
Насколько искренней молчанье,
Ты понимаешь лишь потом.
Николай Зиновьев, Краснодар.
Кто-то из писателей работает по часам, кто-то по вдохновению, а у третьего вдохновение приходит во время работы, а четвёртый пишет «без вдохновения», но получается замечательно.
Не подчиняясь вдохновенью, его не жду, но снова вдруг его мучительные звенья меня замкнули в узкий круг. И всё чернее ночи холод. Я так живу, о счастье помня, и если вдохновенье – молот, моя душа – каменоломня. Ольга Ваксель.
А пятого за глаза называют графоманом, но он трудится, трудится неустанно – и когда-нибудь что-нибудь дельное получится и у него…
Поднимаются ночью, тайком от семьи,
И мостят свои строчки тернисто.
И тайком от семьи тратят средства свои
Не на девушек – на машинисток.
Шлют свои бандероли опять и опять,
И не спят, и рискуют, и смеют.
Как им нужен Божественный дар – не писать,
Но они не писать не умеют!..
Как обидно и горько звучит: графоман –
Для поэта и для музыканта!
Графоман – это труженик, это титан,
Это гений, лишённый таланта.
Николай Доризо, р.1923 (№2,107)
Зачем я вам жалуюсь, дорогой читатель? А кому мне ещё жаловаться, как не вам; это для вас я пишу книги, страдаю и вынашиваю, чтобы частица моей души коснулась вашей души, сомкнулась с ней, и, может быть, немного обогатились обе. Если же подобного слияния нет – незачем и за перо браться.
«От слияния, совпадения опыта литератора с опытом читателя и получается художественная правда – та особенная убедительность словесного искусства, которой и объясняется сила влияния литературы на людей». Максим Горький.
Я не знаю, как бросают писать – наверное, так же, как пьяница расстаётся с бутылкой. Писательство – такой же наркотик, как и другие. Писательство убивает писателя – при условии, что он настоящий. Но та польза, которую он приносит читателю, даёт обратный эффект – и уже читатель наполняет писателя энергией. И он вновь бросается в бой с самим собой – чтобы в итоге вышла такая книга, которую до него не написал никто. А если уж совсем не о чем писать,
Слагайте стихи о мостках петербургских,
О шпилях, о статуях Летнего сада,
О всадниках в бронзе с осанкою прусской,
О музыке вод у дворцовых фасадов.
Забудьте, что Русь, вымирая, не ропщет,
Что храмы поруганы, рушатся семьи…
Пишите о каменных львах. Это проще.
О пешей прогулке вдоль Мойки осенней.
Александр Никитенко, Ленинград
А наша книга пусть немного отдохнёт – потом наверстаем. Ведь правда, читатель?..