Правило номер 16... Старайся назубок выучить правила, имена членов банды, и практики банды.
Он не ожидал, что всё моментально вернется на круги своя, и знал, что для этого потребуется время, но последние недели были просто невыносимы. Он знал, что будет жёстко, и что их прежним отношениям пришел конец, но Киёхару доводил его до ручки, даже после признания в своих чувствах к нему. Да уж, просто не верилось, что это произошло. Сколько бы раз он ни проигрывал эту сцену в уме, она представала реальной в его сознании, признание – и потом уход, а теперь он находился за пределами офиса Киёхару. А раньше его пускали внутрь, он выслушивал его дурацкие шуточки и насмешки, хотя это было уже не новостью. Он не был, как раньше, сволочью-шуткарем, он был полной сволочью.
Прикусив щеку изнутри, он смотрел на свои ботинки, вращая ступней и внимательно рассматривая ее. Ну хоть как-то отвлечься от мыслей о том, что произошло между ним и Киёхару, хоть как-то убить скуку. Он почти мечтал отправиться на какие-нибудь бандитские разборки, как бы он ни ненавидел оружие и мысль о том, чтобы вообще выстрелить в кого-то; все-таки это было бы какое-нибудь занятие. Боковым зрением он приметил Хакуэ, входящего в офис Киёхару, и конечно же, как он мог забыть об изменении во всех отношениях, особенно у Хакуэ и Киёхару. Раньше они были близки, но сейчас казались ближе, чем ему помнилось; и конечно, он ревновал. Это он должен был зайти в офис начальства и иметь дело с этим раздражающим ублюдком, но вместо него Хакуэ изящно прошел мимо, в и из офиса. С каждой новостью, которую он видел или слышал, его вина и сожаление усиливались. Все изменилось, и единственное, что бы ему хотелось оставить неизменным, было то, что у него было с неким ублюдком.
Открылась дверь, и вышел Хакуэ, поприветствовав его кивком и выдавив улыбку. Он воззрился на открытую дверь, словно Хакуэ специально ее бросил, чтобы вызвать у него искушение с ним поругаться, и на этот раз он не сглупит и не упустит эту возможность. Собрав всю смелость, он поднялся с кресла и направился в кабинет, закрыв дверь за собой и глядя на Киёхару, который что-то читал. Опустив взгляд на пол, он заметил оставшиеся на ковре багровые следы, напоминавшие о том, что случилось несколько недель назад. Глубоко вздохнув, он почувствовал, что история повторяется, и его снова затошнило.
– Можно поговорить?
Киёхару даже не поднял взгляд, а уставился на бумагу, зная, что если поднимет взгляд – утратит былую сосредоточенность.
– Говори.
Предложения из одного слова – ничего большего за последние недели от него не услышать, и, в то же время, он чувствовал, что он имеет право на это. Не каждый день у кого-то хватало наглости вернуться после предательства и попросить восстановить его в должности. Рику не знал, сколько бессонных ночей он провел, и будь он проклят, если расскажет о них кому-нибудь. Безусловно, он мог бы быть и повежливее, но в этот раз он будет хамить так же, как обычно вел себя тот, – и не почувствует укола совести.
– Слушай, я не ожидаю, что все будет по-прежнему, как до моего… ухода, но с моего возвращения – никакого прогресса. – Он смотрел в пол, склонив голову, и чувствовал, как в нем растет раздражение из-за отсутствия реакции от собеседника. – Киё, так всегда будет?
Голова вздернулась, в глазах ни намека на веселье, ни сочувствия, ни заботы о нем, или внутри у него все это было, но он скрывал это за пустым взглядом.
– Во-первых, Киёхару, а не Киё. Эта привилегия аннулирована. Во-вторых, честно, Рику, а что ты себе думаешь?
Он недоверчиво уставился на него. Не кривя душой, он хотел, чтобы всё вошло в прежнюю колею, стало так же, как до его побега, но в то же время он не мог. Ему, как зампреду, было необходимо поддерживать репутацию, и если он так легко простит и сделает вид, что ничего не случилось, – это вернется бумерангом и уничтожит его, может, не руками Рику, но руками желающих его подсидеть. Он осторожно следил за его нервными и неуверенными движениями, похоже, его поведение медленно срабатывало и производило на него эффект, что было одновременно и хорошо, и плохо, но он не даст ему знать.
– Киё…хару… – Полное имя показалось ему чужим, ведь он никогда не звал его полным именем, разве что когда тот выводил его из себя. По крайней мере после того, как их партнерство перешло на следующий уровень, но сейчас именно Киёхару был раздражен на него, и ему оставалось лишь пойти на попятный. – Я не ожидаю, что у нас сразу всё будет по-старому, но с тех пор, как я вошел в эту дверь – никакого прогресса. Я для тебя как чужой. Я извинился и буду извиняться, пока ты не простишь, но ты можешь хотя бы признать мое извинение, или как?!
Сощурившись в ответ на эти слова, он вскочил с кресла, схватил того за воротник рубахи и прижал его к стенке.
– Меня тошнит от извинений. Не смей требовать какого-то там прогресса, пусть все идет своим чередом, а ты принимай как есть, но, я смотрю, шлюхи вроде тебя просто хотят и хотят. – Глядя на него снизу вверх, когда-то спокойный вид пропал, словно в комнате оказался совсем другой человек. – Ты и Кисакиной шлюхой тоже был? Скажи мне, Рику, он трахал тебя, как и я? Ты кричал под ним? А он… – Слова оборвались, когда он получил пощечину, от неожиданной оплеухи голова дернулась влево, щеку обожгло, словно жалом, но начало отпускать, когда он повернул голову обратно и уставился на его гневное выражение.
– Я тебе не шлюха. Не обзывай меня таким, я не такой, как те женщины, которых ты нелегально ввозишь из других стран. Я сделал ошибку, ясно? Я облажался и хочу исправиться, и я продолжаю извиняться, но я не позволю тебе унижать меня так грубо. Мне остается только извиняться.
Киёхару попятился, отпустив его воротник, сделал паузу и покачал головой.
– Ты правда думаешь, что я просто прощу и забуду? Очевидно, ты не понимаешь, в чем дело. Я столько всего сделал для тебя, но то, что сделал ты… должно быть непростительно.
– Должно быть… как ты сказал, должно быть, но ты хочешь. Прекрати быть упрямой сволочью и прими, блин, мои извинения. Я привязан к тебе и к якудзе до конца, даже когда меня тошнит от твоей тупой задницы, – это показывает татуировка и боль, через которую я прошел, блин. А если тебе этого мало, не забудь, что было после.
Киёхару сощурился в ответ, просто мотнул головой и схватился за сигареты.
– Это тату должно было свидетельствовать о том, что ты принадлежишь мне и Ямагучи, но теперь оно говорит о том, что ты вообще относишься к якудзе. А тебе не было, блин, стыдно носить семейный знак отличия, когда ты был в Кисакиной банде? – Качая головой, он даже не хотел слушать, что тот говорит; он был сыт руганью на весь день. – Скажи спасибо, что я в ту ночь не всадил тебе пулю в лоб. Дон бы всадил. – Он прошел мимо него, уже с сигаретой в зубах, по старой привычке просто зажечь и затянуться сигаретой, чтобы успокоить взвинченные нервы, он вышел из кабинета, оставив Рику одного.
Кусая внутреннюю сторону щеки, он пытался проглотить слезы, запрокинув голову и глубоко вдохнув, борясь со слезами. Он не хотел плакать, по крайней мере не здесь. Перед глазами расплылось, и стараясь сдержать навернувшиеся слезы, он не увидел, как в кабинет заглянула знакомая голова, после чего проникло и все тело, закрыло за собой дверь, и мужичок постарше уселся в кресло, скрестив ноги.
– Хочешь знать настоящую причину, почему Киёхару злее, чем всегда, и не хочет прощать?
Сморгнув слезы, он обратил внимание на Хакуэ, сидящего в кресле со скрещенными ногами, склонясь набок. Медленно кивнул головой, на миг смутившись, как этот нарик знает о Киёхару больше, чем он.
– Это связано с общим прошлым Киёхару и Кисаки.
Рику поднял бровь, вспомнив слова Киёхару о том, что он не помнит Кисаки, а с другой стороны Кисаки всегда говорил о том, что не хочет, чтобы история повторилась. Итак, если наркобарон, сидящий перед ним, может немного его просветить и дать понять, почему Киёхару ведет себя именно так, а не иначе, он будет благодарен. Аккуратно усевшись в кресло напротив, он пристально воззрился на Хакуэ, ожидая объяснений, что он подразумевал под общим прошлым Киёхару и Кисаки.