Владимиру Васильченко – самураю и вездеходу, в Страстную
Пятницу в плечо свое железный штырь восприявшему,
и русского языка тонкой ценительнице, Елене Васильевне,
в ту же Пятницу в безымянный палец стальною спицей уязвленной,
в день рождения Саши-ювелира – посвящается.
Пятница, как сон того, что наяву мы называем субботой.
(М.Павич «Внутренняя сторона ветра»)
… и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши.
(Евангелие от Иоанна. гл.8)
Пролог.
Как-то ехал я на поезде из Дивночеркасска в Москву. В купе, чистом и уютном, верхние полки были свободны, а место напротив занимал средних лет мужчина, под ногами которого стояла небольшая дорожная сумка.
Как водится, мы познакомились. Вагончик тронулся, перрон остался, и между нами, как весенняя зелень за окном, стали завязываться те неспешные разговоры, какие обычно возникают между случайными попутчиками.
Когда пришло время ужинать, я выложил на стол нехитрую снедь и припасенную для такого случая чекушку, которую мой новый знакомый Владимир заметно изменился в лице.
- Что, пьянству - бой?- покрутив пузырек в руке, улыбнувшись, спросил я.
- Да нет, я никогда не против для настроения. Просто, вспомнилась одна история.
Выпили по пятьдесят, закусили, покурили в приоткрытое окно, за которым плыли белые и розовые шапки цветущих яблонь, вишен, абрикос, мелькали придорожные лесополосы не зазеленевших еще акаций, которые время от времени перечеркивались грохочущей полосой встречного состава.
- А что за история, если не секрет? - полюбопытствовал я.
- Да какой секрет, просто зарекся я ее рассказывать. Сюжет ее таков, что если в точности его пересказать, то меня следует признать либо лжецом, либо сумасшедшим. И только я один знаю, что это не так. Впрочем, какой настоящий сумасшедший признает себя таковым? Поэтому мне понадобилось не так много времени, чтобы перестать искушать себя и других рассказом о том, что в действительности со мной произошло. С тех пор прошел лишь год, а мне кажется - целая жизнь.
- А я вот иногда пописываю. Так, балуюсь для себя да знакомых. Только вот с темами напряг.
- Слушай, с темами напряг, давай еще по полтинничку, и я тебе как писателю такой сюжет задарю, что на уши не оденешь. Только обещай написать. Имена поменяй, а мое оставь, как есть, все равно того Вовуна не осталось, а кто я теперь - для меня самого большой вопрос. Потом, в отличие от меня, тебе всегда можно за художественный вымысел спрятаться.
Наступала ночь, и под мерный перестук колес «скорого» он поведал мне свою удивительную историю.
1. Цветочки.
Александр Семенович Карпов проживал совместно с Верой Аркадьевной в угловой однокомнатной квартире на пятом этаже столько же этажного дома. Из ее окон открывался живописный вид на заросший кленами и акациями сквер и, что особенно важно, прямо перед ней рос раскидистый и высокий красавец-каштан. Дерево уже переросло пятиэтажку, но, похоже, не собиралось останавливаться. Особенно красив был каштан в мае, когда даже не свечки, а целые башни цветков неожиданно быстро возникали среди свежей, тоже только что появившейся зелени листвы, и до которых с усилием, но можно было дотянуться прямо с балкона, простого балкона стандартной пятиэтажки, который, тем не менее, в эти дни больше походил на дачную веранду, упирающуюся в стену зелени и бурно цветущих в ней, наводящих на мысль о жарких и влажных тропиках, соцветий. Совсем неподалеку пыхтел своими трубами электродный завод, но казалось, что квартирка, отделенная от земли пятью этажами, не ведала об этом, зависая среди райского великолепия как будто вполне автономно.
Когда он выходил на балкон, макушка каштана и небо оказывались гораздо ближе к Александру Семеновичу, чем бренная земля со всем тем, что на ней происходило. Проблемы становились мелкими, дыхание делалось свободным, и жизнь наполнялась как всегда непонятным, но глубоким, смыслом.
Как раз сегодня после обеда к Александру Семеновичу, которого друзья называли почему- то Сеней, зашел один из них – Владимир, среди своих он был известен как Вовун. Им обоим было за сорок, но так уж бывает, что давние друзья до седин и морщин остаются друг для друга Вовунами да Сенями.
В тот день Вера Аркадьевна была на работе, и они, отпраздновав предпоследнюю пятницу месяца чекушкой водочки, вели беседы ни о чем, покуривая на балконе. Каштан буйствовал первоцветом, над которым, по-своему отмечая окончательно победившую весну, кружились трудяги-пчелы и крупные, будто включенные в рекламную акцию компании «Билайн», шмели. Правда, их становилось все меньше, так как из буркающей уже с полчаса низкочастотными громами темно-синей тучи уже срывались первые крупные капли классического майского дождя.
Вовун посмотрел на часы, кстати, подаренные ему Сеней ко дню рождения. Было без пяти два. «Надо бы уже идти»,- подумал он, но мокнуть под дождем совсем не хотелось.
- Как здесь все-таки хорошо! - сказал Сеня. - Кажется, протяни руку и сорвешь цветочек.
Он и вправду потянулся с намерением это сделать и даже стал на цыпочки. Но отломить хотя бы часть бело-розовой башенки все не удавалось. До цветков доставали лишь кончики пальцев. Но Сеня не оставлял своих попыток и загибался за пределы балкона все дальше и дальше.
- Да брось ты, пусть растут, - сказал Вовун и повернулся к окну, где на подоконнике стояла пепельница.
В это время прямо перед его носом промелькнули синие пляжные шлепанцы Александра. Рефлекторно взмахнув руками, он успел только сбить с Сениной ноги один из них. И все. Сам Сеня уже летел вниз головой с пятого этажа.
Вовун, вцепившись мертвой хваткой в поручни балкона, с ужасом наблюдал, как его друг, безуспешно пробуя на лету ухватиться за редкие бельевые веревки и пробив собою единственный пластиковый козырек над балконом второго этажа, как рулон рубероида бухнулся на бетонную отмостку перед домом.
- Убили! - кричала одна из двух теток, стоящих перед подъездом. Она была в желтой кофте и, задрав голову, указывала своим кривым пальцем на Вовуна, который все никак не мог оторвать руки от поручня балкона. Этот крик сорвал его с места, и уже через несколько секунд он вылетел из подъезда.
Сеня был мертв, что называется, вдребезги. Тетка в желтой кофте, стараясь не вступить в бурую лужу, образовавшуюся у разбитой Сениной головы, пыталась прощупать на его горле пульс. Ее подруга сообщила, что «скорая» уже выезжает.
- Похоже, «скорая» тут без надобности. Ты давай в милицию звони, - и «желтая», выговаривая слово «милиция», совсем не по-доброму посмотрела на бледного, схватившегося за голову Вовуна. «Надо позвонить Верке», - была единственная мысль, которая эту голову посетила. Но телефон, как и сигареты, остался в квартире, и он, ничего не сказав, стал подниматься наверх.
2. Ягодки.
Покрутив в руке мобильник, Вовун понял, что позвонить Вере Аркадьевне он просто физически не в состоянии, и, набрав свою жену Лену, еле втолковал ей то, о чем нужно сообщить Вере.
Прежде чем выйти, он бросил взгляд на журнальный столик, где стояла сковородка с остатками яичницы, порожняя чекушка, две рюмки, и к сердцу подступила такая мучительная и невыразимая тяжесть, от которой заскрипели зубы и на глазах, как от невыносимой боли, выступили слезы.
Когда приехала «скорая», ливень полоскал уже вовсю. Вовун, две тетки и еще несколько человек стояли под козырьком у дверей подъезда. Врачу хватило нескольких секунд, чтобы осмотреть то, что осталось от Сени, и он, все же успевший совершенно промокнуть, заскочил под козырек.
- Милицию вызвали? - спросил он. Но ответа не понадобилось. Рядом с машиной «скорой помощи» притормозил милицейский УАЗик, а за ним еще и микроавтобус, как позже выяснилось, с телевизионщиками.
Дождь прекратился, и народ стал выбираться из укрытий. Накоротке переговорив с милицией, врачи уехали.
- Ну, кто у нас свидетели? Как все это…- обратился к присутствующим опер, указывая папкой в сторону накрытого клеенкой тела.
Тетка в кофте, с видом добровольца готового жертвовать собой, сделала шаг вперед и, не дав ему договорить, стала произносить неожиданные и страшные для Вовуна слова:
- Я свидетель! Я все видела с самого начала. Понимаете, мы с Катериной вот здесь стояли, она мне за унука сваво, Петьку, жалилась, который с нею без отца и матери проживает. Школу бросил, пенсию крадить, побил ее давеча…
- Вас, простите, как зовут, - в свою очередь перебил ее опер.
- Меня то? Клавдия Ивановна.
- Вы, Клавдия Ивановна, если все видели, то, пожалуйста, излагайте по существу вопроса. Тогда нам на месте будет легче разобраться в том, что тут произошло.
- Я же по существу и докладываю, что Катерина мне такие страсти за Петьку понарассказала, что я ажнак глаза к небу возвела. И тут вижу, что с крайнего, вон того, что над нами, балкона на пятом этаже человек по пояс свисает с перил и руками машет, а потом только ноги сверкнули, и вниз полетел. А этот вот! - и она грозно указала тем же кривым пальцем, который Вовун смог разглядеть даже в секунды шока с высоты пятнадцати метров. - Его бедняжку и спихнул. Так все и было, как на духу.
- Вот он, кривой перст судьбы! - подумал бы в другое время Вовун, но думать было некогда. Он просто не успел предположить подобный поворот и так столь бурно развивающихся событий, слишком был потрясен только что случившейся нелепой смертью друга, и потому перестал воспринимать происходящее как реальность.
Вовуну предложили подняться наверх, где был произведен осмотр комнаты с балконом и составлен протокол.
- Вот что, Лютиков Владимир Анатольевич, - закуривая, обратился к Вовуну опер, - рассказали бы Вы, как все произошло на самом деле, и Вам, поверьте, лучше будет, и нам мороки меньше.
- Я же Вам все сказал уже. Пришел в гости, Сенина жена на работе, я сходил в «Магнит» за чекушкой водки. Выпили по сто грамм, вышли на балкон покурить, а Сеня, ну в смысле Александр, говорит, красиво, мол, как каштан цветет, и стал тянуться, чтобы цветок вот этот сорвать. Я не мог и подумать, что все так случится, сказал, типа, оставь ты его - пусть растет. Повернулся пепел сбить, а он раз - и нырнул. Я только руками взмахнуть успел.
В это время внизу санитары грузили покрытое клеенкой Сенино тело в подъехавшую труповозку.
- Лютиков! - с нескрываемым раздражением сказал опер. - Ты же взрослый мужик, а такое несешь! Ну, бывает - выпили, слово за слово, повздорили, потолкались. А тут дождь пошел, товарищ поскользнулся, ноги поехали, ну и кувыркнулся. Что поделаешь? В результате, в лучшем случае, непреднамеренное убийство. А ты чушь какую-то выдумываешь про васильки да лютики. Смех один, хотя тебе должно быть не до смеха. Вот мы тебя сейчас в КПЗ отвезем, а ты там поразмышляй, чему суд поверит больше - твоим басням про цветочки или свидетельским показаниям, которые ты сам только что слышал. А там и мотивы найдутся – вот тебе не непреднамеренное, а с умыслом. Просекаешь? Сядешь так и так, но, учитывая чистосердечное, на гораздо меньший срок. А отмазаться - и не думай. Может, в другой раз и был бы вариант, но только не сегодня. Сегодня с нами 5-ый канал из Питера катается. Все засняли, тем более с разговорчивым свидетелем, трупом, кровью. Им только это и надо. Будь уверен, сегодня-завтра на всю страну раззвонят. Так что варианты замять у тебя отпадают. Остается только чистосердечное. Жене потерпевшего позвони, пусть в морг едет. А мы с тобой Васильков-Лютиков - в управу.
Вера Аркадьевна, и так не отличающаяся богатырским здоровьем, после посещения морга совсем сдала. Поплакав, она провалилась в спасительный и глубокий сон. Разбудил ее приезд двоюродной сестры Али.
- Ну, как ты? Хорошо, что поспала. Знаешь, мне тут Зуля звонила, в семь по пятому про случай падения с пятого этажа в Дивночеркасске показывать будут. Сюжет называется «Несчастный случай или убийство?». Представляешь?!
- Я вообще ничего не представляю. Не могли же они так упиться с чекушки. Да и вообще, хоть бы и упились, не верю я, чтобы Вовун мог такое сотворить.
- Ну ладно, ладно, включи телик, давай посмотрим. У тебя пятый канал есть?
- Есть. Включай сама.
Действительно, когда начались криминальные новости, то после репортажа о захвате барсеточников в Тамбове, пошел сюжет о случае падения человека с балкона пятого этажа в Дивночеркасске. Сначала показали укрытое клеенкой Сенино тело, потом тетку в кофте, дающую свидетельские показания, далее бледную и растерянную вовуновскую физиономию, явно не подозревающую, что ее снимают, и наконец корреспондента, бодро резюмирующего: «Подозреваемый задержан. Несчастный случай произошел сегодня на улице Свободы в Дивночеркасске или убийство - выяснит следствие». Про разгон гей-парада в Чалтыре смотреть уже не стали, и Аля выключила телевизор.
Минут через двадцать позвонила вовуновская Ленка.
- Что же это делается, Верочка! - говорила она.- Ты ведь не веришь, что это Владимир сделал?
- Да не верю. Ты же знаешь Сеню. Конечно, он за цветочком полез. Извини, я только из морга и пока про это не могу. А что там с Володей?
- Закрыли его. Пока на КПЗ в управе сидит. Связи никакой, к нему не пускают и ничего не говорят. Что делать - не знаю. А, правда, что про это…, ну про сегодняшние дела, по телевизору показывали?
- Ну, да. Я только что сама смотрела. Ужас какой-то. И главное, свидетельница эта кричит, что своими глазами видела, как Вовун Сеню толкал. Ты не думай, я этому не верю, но что теперь делать? Наверное, тетку эту надо найти, но я сейчас просто не в состоянии. Хорошо хоть Аля со мной. Вот нитрозепам мне сует.
- Конечно, Верочка, тебе сейчас отдохнуть надо. Глотни таблеточку и спи. А я тут найду кое-кого, и завтра с утра начнем разбираться.
3. Шанс.
В КПЗ кроме Владимира сидели двое - очень расстроенный интеллигентного вида гражданин (Чернышевский, не иначе, с ходу определил Вовун) и слишком разговорчивый, какой-то шарнирный тип без возраста, на лбу которого уже после первых минут знакомства он без труда различил надпись «стукач».
Представившись, Вовун сухо и в общих чертах описал то, что с ним сегодня произошло. Но шарнирный тип, назвавшийся Лехой, проявляя незаурядную заинтересованность, просто без мыла норовил проникнуть в суть его проблем.
- Иди в отказ, - советовал он, - мусора ничего не докажут, только на понт берут - на чистосердечное крутят. Стой на своем, мол, тот сам сиганул. - При этом новый знакомый как-то иронично и по-свойски подмигнул, давая тем самым понять, что они-то с Вовуном знают, что не сам, но никому не скажут.
- Жало прикуси свое, - тихо, не скрывая угрозы, сказал Вовун, - нечем заняться - пойди вон Чернышевского развлеки, совсем мужик хмурый. А со мной, если хочешь целым остаться, не разговаривай, ладно? А то нервы сегодня ни к черту, - и отвернулся к стене. Леха оказался понятливым и больше его не доставал.
Было очень душно. Вовун встал, снял рубашку, прошелся туда-сюда по камере и снова сел на шконку, вполуха невольно прислушиваясь к разговору сокамерников.
Чернышевский, теребя свою эспаньолку и близоруко щурясь, сбивчиво рассказывал Лехе, как его брали в родительском доме.
Оказывается, его жена сдала его же квартиру каким-то темным людям, которые осуществляли, со слов бравших его оперов, трафик афганского гашиша из Таджикистана к сердцу нашей Родины. Похоже, что темные люди в последний момент соскочили. За то «хозяина притона» успешно повязали у его мамы, где он, попивая кефир, дописывал докторскую диссертацию на столь малопонятную для широкого круга тему, что даже его новый любопытный друг не стал вникать в детали незнакомой ему терминологии.
- Мы с Анютой давно уже не живем вместе, - говорил Игорь Сергеевич (можно просто Игорь). - Я ей квартиру оставил и перебрался к маме, забрав с собой только книги и компьютер. Мне там, Алексей, удобней работать и спокойней как-то.
«Оно и видно, что спокойней», - подумал Вовун, глядя на трясущиеся, не находившие себе места руки Чернышевского.
- А сегодня, часа в четыре утра, я только спать собирался лечь(работаю, знаете ли, по ночам), вдруг – «бах!» - падает дверь, врываются люди в масках, меня лицом на пол, очки вдребезги, все перевернули, компьютер конфисковали, перепуганной маме, прежде чем меня забрать, что-то про наркотрафик сказали, и все. И Анечка, - после небольшой паузы продолжил он, - она такая доверчивая!
- Да Анечке твоей по барабану, ты бы о себе подумал, алхимик! - сказал Леха.
- О себе я подумал. У меня в лаборатории дубликат на жестком диске остался.
- Дубликат чего? - встрепенулся тот.
- Диссертации, конечно. Теперь вот, пока разберутся, сколько времени потеряю!
- Потеряешь, будь уверен, когда укатают на полную катушку. На него всю афганскую дурь, по ходу, вешают, а он о диссертации думает, Пифагор хренов!
- Хватит ботаника стращать. Отдохни, - не то предложил, не то приказал Лехе Вовун. Тот хотел было огрызнуться, но приглядевшись к побледневшим от времени наколкам на покатых плечах Вовуна, огрызаться передумал, но спросил:
- Где чалился, братан?
- В Сибири. Ты в то время, братан, еще, не пригинаясь, под столом прогуливался, - довольно резко ответил ему Владимир, присаживаясь рядом с Чернышевским.
- Ты, Игорь Сергеевич, не бзди в скафандр! Помытарят, конечно, тебя слегка, да отпустят, а сейчас успокойся и поспи. Оно и тебе отдохнуть надо, да и мне не мешало.
Чернышевский, будто очнувшись, с улыбкой посмотрел на Вовуна, а потом даже и рассмеялся:
- Постараюсь, Владимир, э.., простите, как Вас по отчеству?
- Анатольевич.
- Да, да, Владимир Анатольевич, тем более в скафандр… Это, знаете ли!..
- Ну, вот и славно, - Вовун похлопал Чернышевского по плечу, потом, подложив под голову рубашку, улегся на настил из плохо струганных досок и долго еще не мог уснуть, тупо разглядывая узоры злодейки судьбы на потрескавшейся грязно-синего цвета стене.
Рано утром забрали сначала одного, потом другого его соседа, и Вовун остался один.
Неопределенность и нереальность происходящего требовали конкретики и хотя бы каких-то действий, но о нем как будто забыли. Он то мерил шагами пустую камеру, то садился на корточки, то, упершись головой в холодную стену, пытался логически оценить происшедшее. Но ничего не получалось. Любая попытка анализа ситуации проваливалась, мысли путались, и эмоции брали верх над рассудком.
Наконец дверь его темницы отворилась, и его провели на второй этаж в кабинет следователя, где его обладатель, тощий, с крупными залысинами и крысиными глазками-бусинками субъект предъявил ему обвинение в убийстве.
- Преднамеренном или нет - это мы, надеюсь, с Вашей помощью скоро выясним, - сообщил он сидящему напротив Вовуну, когда на столе зазвонил телефон. - Так точно! - отдавая трубкой честь, рявкнул следак. - Уже иду. Вот, ознакомьтесь пока с предъявленным Вам, гражданин Лютиков, обвинением и подумайте, стоит ли отпираться или пойти на сотрудничество со следствием. Подумайте, а я скоро буду, - и, усадив на стул у входа сержанта охраны, вышел из кабинета.
Вовун рассеянно поглядел на лист бумаги, густо унавоженный словечками типа «возбуждено» и «ранее осужденный» с ударением на букве «у», заметив про себя, что слово «возбуждено» ассоциировалось у него с какой-то принудительной мастурбацией. Однако эта своеобразная ментовская аллитерация только подчеркивала жуткий факт того, что ему на основе свидетельских показаний Чудаковой Клавдии Ивановны предъявлялось обвинение в убийстве своего друга, к которому он вчера зашел в прекрасном настроении выпить по соточке.
За окном цвел каштан. Зрить на это было невыносимо. Он обернулся и увидел сидящего у двери мента, а над дверью часы, которые показывали без десяти два. «Через пять минут будут сутки, - вспомнил он, - как мы с живым еще Сеней курили на балконе».
Вовун сел ровно, опустил голову и прикрыл глаза.
- Господи! - взмолился он, - Царица Небесная! Все в Твоей власти. Сделай так, чтобы не было этих суток! Все за это отдам, только позволь исправить непоправимое. Знаю, что по грехам моим воздается мне, но яви величие Свое в милости к немощи моей.
- Не ты первый и не ты последний, кто молит Всемогущего об исправлении непоправимого.
Вовун от неожиданности вздрогнул и открыл глаза. Перед ним на месте следователя сидел человек в белом облачении. Именно в облачении, поскольку слово одежда при взгляде на незнакомца было явно грубым и неподходящим.
Он так глубоко ушел в себя, что не заметил, каким образом перед ним оказался этот странный человек, и при этом ощутил, что по его позвоночнику, как огоньки по новогодней гирлянде, сверху-вниз и обратно пронеслась толпа холодных мурашек. Обернувшись на мента, будто ища у него поддержки, Вовун увидел, что тот, ничуть не интересуясь происходящим, увлеченно ковырялся в своем мобильнике.
- Но ты был услышан, - тем временем продолжал незнакомец, - и я послан, чтобы возвестить - будет тебе по словам твоим. День настает и день исчезает, как и все, что в нем, как и не было его. А то, что произошло, в тебе лишь запечатлено будет. Иные же с чистого листа день свой продолжат. И еще велено, чтобы ты после нынешнего раскаяния своего не грешил боле.
Вовун еще раз взглянул на часы. Было без пяти два.
- Але, гараж! - как-то взволнованно воскликнул Сеня. - Тебе что, плохо?!
- Мне? Мне хорошо, а Вера на работе?
- У тебя что, крыша потекла?! Конечно, на работе!
- Сеня! Сеня!..
- Да что ты рассенькался! Сеня я, уж больше сорока лет как Сеня. Ты лучше посмотри: красота-то какая! Кажется, протяни руку - и сорвешь цветочек!
- Я тебе протяну! Протянул уже! И руки и ноги протянул. Хватит! - и Вовун просто внес обалдевшего приятеля с территории балкона в комнату, где на журнальном столике по-прежнему стояла сковородка с остатками яичницы, порожняя чекушка и две рюмки, один вид которых всколыхнул в вовуновской душе такую бурю чувств, что он до хруста в позвоночнике сжал дрыгающего по воздуху ногами Сеню и выпускать из своих рук, похоже, не собирался.
- Да что с тобой случилось?! Стоял себе человек спокойно, курил, вдаль смотрел. И вдруг шары у него делаются навыкате, морда аж трясется, на людей кидается. Чуть ребра мне не сломал!
- Ребра не сломал! Эх, Сеня, да что там ребра, от тебя вчера… Нет сегодня… Короче, случилось, Сеня, случилось! Пошли, покурим, расскажу. Только, смотри мне, стоять смирно, и никаких цветочков! Между прочим, могу предсказать, что минут через пять ливень впорет так, что мало не покажется.
- Тоже мне, пророк, - ухмыльнулся Сеня, - тут и козе ясно, такая тучища с громами и молниями нависает! Что же еще из нее впороть может?
В это мгновение Вовун посмотрел вниз и увидел тетку в желтой кофте в тот самый момент, когда она, закинув голову кверху, встретилась с ним взглядом. Вовун скрутил фигу и с нескрываемым торжеством продемонстрировал ее изумленной женщине.
- Сейчас подруга этой в желтом, у которой, отвечаю, палец кривой, ей про внука своего недоделанного повествует, а ты, Александр, в это время уже летишь вниз башкой по направлению к бетонной дорожке.
- Володя, вот ты о чем сейчас говоришь?! И если у той стервы в желтой кофте палец кривой, то ей с моего балкона непременно дули крутить надо?! Она мне и так весь мозг проела тем, что отсюда такие как ты бычки выстреливают. И почему, в конце концов, я должен вниз башкой лететь? Признайся, чего ты там курнул, нюхнул или лизнул, пока за чекушкой ходил? Не может же сотка так человека вштырить!
- Ладно, успокойся, ничего я не ширял, не курил и не нюхал - ты это прекрасно знаешь. - И Вовун под аккомпанемент разразившегося таки ливня рассказал обо всем, что с ними произошло в эти страшные сутки.
Когда он закончил свой рассказ, дождь перестал, и залитый солнцем каштан заискрился жемчужными каплями на свежей зелени, а шмели и пчелы опять возобновили патрулирование бесчисленных его соцветий.
4. Под стук колес.
Скорый поезд уносил нас в непроглядную ночь.
- И что же потом?- спросил я.
- Потом? Потом ничего, - после какой-то грустной паузы продолжил Владимир. - Если в один миг все лишились всего - кто жизни, кто свободы, кто покоя и здоровья, а потом чудесным образом опять обрели, да так, что никто, кроме меня, этого и не заметил, то что же может быть потом? В мире ничего не изменилось. Все как жили, так и продолжали жить. И Сенина жизнь самым нелепым и жутким образом не обрывалась, а потом не возвращалась как дар бесценный. Да и другим не было даровано исправить непоправимое. Просто как-то обидно стало, что этот дар бесценный никем не замеченный остался! В конце концов, мне довольно скоро пришлось смириться с тем, что событий той пятницы не помнит никто, но я-то помню! И что, скажи на милость, мне с этой памятью делать? Признать ее за глюк? Ты знаешь, перед ними признал, на другой же день, а перед собой - не могу. Не могу, и все тут. Как шизофреник не признает себя психически больным и мании свои за реальность принимает, чтобы ему там не говорили. Нет, для других со временем может и признать, что его глючит, но для себя - никогда.
Поэтому я, субъективно попав в разлад с объективной реальностью, как-то в своей психической нормальности разочаровываться начал. И чтобы это далеко не зашло, я через день после известных событий решил разыскать Катерину, которая тогда с теткой в желтой кофте неподалеку от Сениного подъезда беседы беседовала. По горячим следам разыскать, пока их короткая женская память не остыла. Я пришел к Сене и стал упрашивать его свести меня с той теткой, которой я с его балкона фигу показал.
- На кой тебе эта «елоу субмарина» сдалась? - удивился он. - Станешь выяснять, видела ли она, как я летел с балкона вниз головой? Не советую. Это тебе не деликатная Вера Аркадьевна. Там только палец покажи - без локтя останешься.
- Не пей кровь, Сеня. Я же вчера отрекся от всего. Привиделось мне, приснилось. Чего на больную еще мозоль наступать. Может, я прощения у нее попросить хочу за мою позавчерашнюю дулю. Так в какой она квартире живет, знаешь?
- Ну да, ты еще домой к ней попрись! Тогда уж точно в ментовку попадешь. Давай в нарды пару партеек скатаем, - предложил он мне, - а ее, если тебе так приспичило, мы с балкона выпасем, она скоро на обрядовое лавочное сидение перед подъездом выползет. Мимо не пройдешь, даже если захочешь.
И действительно, не прошло и часа, как на лавочке у подъезда появилась она, все в той же желтой кофте.
Я тут же, распрощавшись с Сеней, спустился вниз и, выскочив из подъезда, подошел к лавочке.
- Добрый день, Клавдия Петровна, я....
- Иваном, однако, батюшку моего крестили.
- Клавдия Ивановна, - поправился я, - мне, поверьте, стыдно за то, что позавчера я Вам, вон с того балкона, кукиш показал. Вы уж меня дурня простите. Сам не знаю. Как бес попутал.
- Ишь ты, бес попутал! - с напускной сердитостью, погрозив своим кривым пальцем, сказала баба Клава. - Взрослые вроде мужчины, а все шалите. Вот и Сенька, дружок твой - то окурок кинет, то плюнет с балкону сваво. Однако же извинениями меня не докучаить. А ты, вона, совестливый. Это молодец, - уже окончательно смягчившись, заключила она.
Воспользовавшись временным ко мне расположением, я выведал у нее, где проживает ее знакомая Катерина, которая весьма удивилась приходу неизвестного мужчины. Но когда я сказал, что к ней меня направила Клавдия Ивановна, успокоилась и даже позволила пройти.
- Я к Вам по поводу Вашего внука Пети...
- Господи! - воскликнула она, - чего он там опять натворил?!
- Нет, нет, - поспешил успокоить ее я. - Просто позавчера, когда Вы жаловались на его безобразное поведение Клавдии Ивановне, я случайно, Вы уж меня простите, услышал Ваш разговор и, кажется, могу попытаться Вам помочь. У меня сын стендовой стрельбой из лука в спортивной секции занимается. Так я бы мог и Вашего Петра туда пристроить. Ему просто заняться нечем, да и присмотра нет, ведь, как я понял, он сирота.
- Ага, сирота при живых родителях, которые разбежались в разные стороны, а Петьку на меня бросили. Большое Вам спасибо за участие. Только слышать о чем я с Клавкой говорила, Вы никак не могли. Я ей почти на ухо шептала, чтобы с лавочки кому не надо - не слыхали. А ее просила не говорить никому, но разве ж у нее на языке что удержится?! А Вы, мил человек, ее выгораживаете, - не особенно, впрочем, расстраиваясь, а даже скорее обрадовавшись возможной поддержке в обуздании внука, сказала она.
- Я думаю, что не так это и важно, при каких обстоятельствах я о внуке Вашем узнал. Просто скажите ему, чтобы он позвонил мне по этому телефону, а все остальное я попробую устроить.
- Ой, прямо не знаю, как Вас и благодарить! - запричитала она. - Обязательно ему скажу. Пусть лучше в секции стреляет. Только денег у меня на это нету. Сами понимаете, на одну пенсию живем.
- Не беспокойтесь, там для детей из малообеспеченных семей бесплатно, - обнадежил ее я.
На том мы и попрощались. К слову скажу, что Петька этот две недели назад на первый разряд настрелял, и баба Катя на него теперь не нарадуется.
Но тогда главным для меня было совсем не это, а то, что Катерина эта своими словами явно засвидетельствовала, что я не шизофреник и что то, о чем я рассказывал, произошло в действительности, а не было какой-то дешевой фата-морганой. Я больше не пытался ничего доказывать. То, что для меня было очевидным, для других казалось безумием. Я это принял как должное и на время успокоился.
А за три дня до нашей с Вами встречи в этом купе, произошло событие, которое заставило меня с особой остротой вновь пережить все, что случилось в ту пятницу. Тогда я зашел в магазин строительных материалов и сразу у в хода столкнулся с Чернышевским. Проскочив по инерции мимо, я оглянулся и окликнул его:
- Игорь Сергеевич, день добрый!
- Здравствуйте, - растерянно ответил он, явно меня не узнавая.
- Как дела, диссертацию защитили?
- Диссертацию? Ну да, защитил. Простите, но что-то я Вас не припоминаю. Мы знакомы?
- Знакомы. Меня зовут Владимир, и мы с Вами год назад, в пятницу девятнадцатого мая, провели незабываемый вечер в камере предварительного заключения.
- Ах, вот оно что! Однако я отлично помню, что Вас, Владимир, там не было.
Мы вышли из магазина и продолжили разговор в ближайшем скверике.
- Как же не было?! Очень даже был. Вы, я и стукачок, такой весь крученый, Леха, который, как мне показалось, довел Вас до полного исступления по поводу того, что Вас как организатора «шелкового пути» афганской шмали чуть ли не навечно, как графа Монте-Кристо, упрячут в сырые и мрачные казематы.
- Да, да, конечно, все это так, кроме того, что в тот день в камере нас было двое - я и человек, которого действительно звали Алексеем. А поскольку Вам известны такие детали и подробности, то я, уже наученный горьким опытом, должен был бы, в первую очередь, видеть в Вас сотрудника известных органов. И если бы не одно, но очень много значащее для меня обстоятельство, я тут же прекратил бы этот непонятный и неприятный для меня разговор, поскольку люди, которые действительно занимались наркотой в моей квартире без моего ведома, но, к сожалению, при участии моей бывшей супруги, были все-таки задержаны, а я вскоре отпущен под подписку, а потом и полностью оправдан судом. Однако теперь, когда я слушаю и вижу Вас, то окончательно убеждаюсь, что Вы - это Вы.
- Тонкое замечание! А нельзя ли с этого места поподробнее?
- Можно. Только все это лично для меня так неожиданно и фантастично, что Вам трудно будет в это поверить.
- Игорь Сергеевич, для меня в последнее время нет ничего более обыденного, чем фантастика, так что не стоит беспокоиться.
- Ну, так вот, - продолжил он, - в ту, как Вы совершенно точно заметили, пятницу я был настолько потрясен и раздавлен, что находился на гране нервного срыва. Представьте, наверху спит больная мама, я всю ночь работаю над созданием математической модели взаимодействий, так называемого, «белого шума» и биохимических процессов в простейших организмах и только под утро собираюсь лечь, как со страшным грохотом падает входная дверь и в дом врываются вооруженные люди в масках. Как Вы это себе представляете? Слава Богу, мама на ночь приняла сильное снотворное и самого штурма не слышала. Однако обыск, изъятие компьютерной базы, расспросы о каких-то наркотиках - все это происходило на ее глазах. Было ощущение, что страшилки по ту сторону телевизионного экрана каким-то образом вырвались за пределы кинескопа и завладели моей реальностью.
В КПЗ я долго не мог прийти в себя от полученного шока. К тому же сосед по камере - этот самый Алексей - оказался некстати весьма болтливым и навязчивым субъектом. Пользуясь моим психическим истощением, он почти утвердил меня в мысли о том, что мне светит немалый срок за организацию поставок на Запад афганской анаши, отчего мне стало совсем плохо, но к ночи я не выдержал и провалился в глубокий сон, как в бездонную пропасть. Но главное это то, что мне в ту ночь приснилось. Я до сих пор помню тот сон в мельчайших подробностях. А сегодняшняя встреча с Вами наполняет его содержание такой непонятной связью с реальностью, что все последние мои научные изыскания, связанные с «белым шумом», кажутся теперь просто детской забавой.
Дело в том, что во сне я видел именно Вас! Мне снилось, что Вы подошли ко мне в тот момент, когда отчаянью моему не было предела, и произнесли фразу, которая заставила меня засмеяться. Вы сказали: «Не бзди в скафандр, Игорь Сергеевич!». И, собственно, больше ничего, однако этого было достаточно, чтобы я пробудился с улыбкой на губах, а от моей подавленности не осталось и следа. Более того, у меня появилась уверенность в том, что происходящее - не более как недоразумение, которое должно скоро разрешиться, что, собственно, и случилось. Любопытно, что проснувшись с ощущением безотчетной радости, я меж тем напрочь забыл содержание самого сна. И только в полдень субботы, когда меня привели на первый допрос, я вдруг вспомнил его до мельчайших деталей.
И можете себе представить, что я испытал, когда Вы, добрый ангел из моего сна, вдруг окликнули меня по имени отчеству, и я узнал Ваш голос, а потом и Вас самого. Единственная деталь - сейчас у Вас волосы заплетены в косичку, а во сне был хвост, схваченный резинкой.
- Ну что же здесь, Игорь Сергеевич, Вы нашли такого уж фантастичного?! - отозвался я. - Просто внутренняя сторона вашего сна стала внешним проявлением моей реальности в варианте той части пятницы, которая в голове моего друга Сени представляется моей галлюцинацией, в которой, кстати, эта его голова представляла зрелище весьма удручающее.
Не думаю, что это мое замечание что-то прояснило в голове самого Чернышевского, но я, не пускаясь в дальнейшие объяснения, поспешил откланяться с моим старым незнакомым.
Эта встреча с Игорем Сергеевичем - человеком из пятницы, которой не было - заставила меня с новой и какой-то особой остротой вспомнить события того дня. Эта особая острота заключалась в том, что я вдруг обратил внимание на то, что раньше как-то уходило на второй план. А именно на то, чем окончил свое короткое ко мне обращение человек в белом облачении.
Я совсем лишился сна, думая о том, как тогда в кабинете следователя, взмолившись о чудесном спасении, обещал Силам Небесным отдать все, что у меня есть, лишь бы мне был дан этот невероятный шанс - исправить непоправимое. Случилось невероятное, и шанс этот я получил, и им воспользовался. От меня же ВСЕГО и не потребовалось. Потребовалось лишь одно - не грешить боле, и всего-то. И что же? Получив свое, я сначала возмущался, что мне не верят, потом искал доказательства своей вменяемости, нашел их и…успокоился. А как же с обещанием не грешить, которое я дал, поклявшись отдать ВСЕ? Об этом я даже ни разу не вспомнил!
А теперь, когда вспомнил, то легче не стало. Уже и рад бы «зафатаморганить» ту пятницу, а не выходит. Не выходит каменный цветок у Данилы-Мастера, за диафрагму, гад, лепестками своими цепляется! Ведь куда ни кинь - везде клин. И тут грешу, и там грешу. Получается, что обещание свое по полной выполнять надо. То есть не меньше, как ВСЕ, за то, что по молитвам моим совершилось - отдавать надо. Причем, с мясом вырывать и отдавать. Ведь тот, в белом облачении, явно не из собеса приходил. И когда опять с ним встречусь - а этому я не верю, а знаю наверняка - то чем же оправдаюсь тогда?! А не грешить мне, живя той жизнью, которой жил и живу, попросту невозможно. И чтобы хоть что-то предпринять, я просто сел в этот поезд и теперь вот веду с тобой беседы под стук колес.
- Однако совсем заболтал я тебя, писатель, - потягиваясь, закончил свой удивительный рассказ Владимир, - весь вагон уж спит давно.
- И куда же ты теперь? - полюбопытствовал я. - Туда, где не грешат?
- Типа того, - вздохнул Владимир и, скинув башмаки, с видимым удовольствием вытянулся на полке.
Я тоже улегся, но сон как-то не шел.
- Да, знать бы где такие места находятся, - начал было я, но Владимир, будто ожидая продолжения, заговорил одновременно со мной.
- Я не помню, в каком патерике читал про одного мужика, который тем только и занимался, что странствовал по монастырям да лаврам. Наружности он был благообразной – борода окладистая, брови косматые, посох в руках, да сума за плечами. В монастырях и странно-приемных домах его узнавали и никогда не отказывали в пропитании и крове. Некоторые его уже чуть ли не за святого старца принимали. А ему только того и надо было. Никакой веры не имевший, он, соблюдая внешние ее атрибуты, втерся в доверие к насельникам монастырей, чем совершенно цинично пользовался. Мало того, что он не имел нужды трудиться для добывания еды, одежды и крова, он еще и подворовывал. Где иконку в серебряном окладе себе в мешочек завернет, где блюдо расписное за полу армяка тиснет. Православные народ сердобольный – накормят, напоят, спать уложат, в дорогу куличей и квасу дадут, да еще все это с поклонами и уважением. Вот так он и жил не тужил, пока не зашел в одну женскую обитель. Имеющая послушание, по обычаю того монастыря, омывать ноги странникам, пожилая монашка принесла в отведенную для него келью таз, кувшин с водой, и став на колени принялась за дело. И по тому, как она это делала, мужик понял, что инокиня не зряча.
- Да ты, матушка, никак слепенька?- спросил он.
- От рождения глазами немоществую, - ответила она, не поднимая головы. - Благословите, батюшка!
- Бог благословит, - входя в роль благоверного, «старец» перекрестил ее смиренно склоненную голову.
И вдруг, о чудо, монашка прозрела! Слезы радости, целование рук и т.д. А мужик, забыв о всяком внешнем благообразии, в ужасе и трепете пребывал. Чудо Господь через него, вора и обманщика явил! Так что же ему было делать? Только каяться и с колен не вставать. Суды Господни, как и пути его, никому не ведомы. Вот такие, брат, дела. Да ты никак спишь уже? – и Вовун умолк, повернувшись на бок.
Эпилог.
Пробудился я довольно поздно. Вагон покачивало, все так же стучали колеса, а по стенам и потолку купе пробегали причудливые тени деревьев. Вспомнился вчерашний разговор. Приподнявшись, я взглянул на соседнюю полку. На ней, кроме полосатого рулона матраца, ничего не было. Один стаканчик из пластика валялся на полу, другой от моих очков до огрызка огурца монотонно перекатывался по столу, на самом краю которого, не изменив вертикальному положению, подрагивала порожняя чекушка.
Перекинув через плечо видавшее виды вафельное полотенце, я проследовал в конец вагона. Поздоровавшись с колдовавшей у титана проводницей, я справился насчет моего попутчика.
- В четыре часа утра он вышел покурить, когда мы стояли на станции Грязи. Я еще спросила – на кой он с сумкой вылез? У него же до Москвы билет. А он говорит, что, мол, за кипяточком смотаюсь, пока стоим. При чем здесь кипяток, подумала я, вон чаю, хоть залейся. Потом замоталась с пассажирами, а когда уже тронулись, глянула, а его и нету, ни в вагоне, ни на перроне. Так что в Грязях попутчик Ваш остался.
- Да, история, - покачал головой я и направился в туалет, над ручкой двери которого в металлическом полукруге было выбито сакраментальное слово «Занято».
9 июня 2009г.