Палящее, жаркое, невыносимо яркое солнце давно уже слепило глаза. Лучи с яростью бросались на оголенную кожу людей. Людей, пришедших на площадь, несмотря на нещадный зной. Они столпились вокруг небольшого постамента, над которым возвышался позорный столб. Люди вплотную обступили постамент, обозленные от жары и с нетерпением ждущие развязки. Половина из них даже не представляла, кто и кого сегодня будет судить. Они пришли, потому что их звал твердый голос их правды. Их правда навсегда застлала им глаза. Ничто не избавит их от этой правда. И никто не убедит их в обратном.
К столбу крепко была привязана женщина. Внимательно присмотревшись, в любой момент можно было заметить в ее глазах страх и отчаяние. Она всматривалась в лицо каждого человека, но ни в одном не находила того, чего искала. Минуты тянулись для толпы, как часы, а для осужденной мелькали, как вспышки падающих звезд.
Толпа ждала. Ждала слова палача. Ждала яркого и отчетливого звука скользкого бича, врезающегося в нежную кожу спины.
Секунды мелькали и тянулись, ползли и неслись вскачь, не заботясь о том, что кто-то сожалеет об их потери. Одна, две, три… Наконец наступил момент, когда и для толпы, и для осужденной летящие мгновения замедлили свой бег. Они вошли в общий замедляющийся ритм. Ни толпа, ни сама женщина уже не видели и не замечали приближения палача. Жизненный таймер замер. Секунды остановили свой ритм…
На площади раздался хлесткий звук, рассекающий и воздух, и спину женщины. Крик вырвался из ее груди, эхом отозвавшийся от стен зданий. На его смену пришел еще один режущий звук, и снова крик… крик… крик…
Толпа ликовала. Ее глаза блеснули безумством и обожгли измученное лицо женщины красным огнем. Толпа ликовала. Что нужно для ее ликования? Всего лишь крик отчаяния, крик мучения. Этот возглас для них, что для судьи признание. Они все давно решили. Они все давно рассудили по своим, только им известным законам чести, морали и правды. Правда у каждого своя. И у них она есть. Но не все ее таковой считают. Есть те, кто мыслит иначе, кто имеет свои суждения, отличные от общепринятых. И эти люди, а их очень мало, неосознанно выбирают жизнь отшельников и изгоев общества. Они еще не знают, что их взгляды кому-то кажутся крамольными и лживыми. Они еще не знают, что их взгляды делают из них врагов. Они ничего этого не знают. Не знают до тех пор, пока их насильно не толкнут на эшафот. И тогда те, кто теперь уже стоит спиной к столбу и лицом к алчной толпе, задаются лишь одним вопросом: «За что?» И действительно, за что? Мы приводим колоссальное количество аргументов в защиту наших убеждений и против мнения меньшинства, но ни одно из них не способно разумно объяснить ту жестокость, с которой мы караем инакомыслие.
Воздух все еще разрывается звуком хлесткого бича, но женщина больше ничего не чувствует. Ничего материального. В кровь разодранная до шрамов спина не тревожит болью, гомон толпы не режет слух. Лицо женщины отныне кажется совершенно спокойным. Разве что веки дрожат каждый раз, когда до ушей долетает навечно запомнившийся звук хлыста. Недавно тяжело опущенная голова отныне гордо вскинута, будто голова идола, возвышающегося над верующими. Некогда измученный и отчаянный взгляд ярких серых глаз, обводит лицо каждого человека непоколебимым спокойствием и решимостью. На лице застыла маска отчужденности и непокорности. Но в ней нет вызова устоям общества. Женщина поняла, что это совершенно бессмысленно. Она решила довольствоваться малым.
Раздался последний, самый яростный удар хлыста, толпа возликовала, а сердце осужденной билось размеренно и спокойно. Мгновение спустя она оказалась свободной. Женщина чуть дрожащими руками убрала с лица пряди мокрых от пота и капель крови волос. Еще пара минут, и площадь опустела. До женщины больше никому не было дела. Толпа решила, что наказала ее достаточно. Но она ошибалась. Ошибалась с того момента, как пустила в свою душу неписаные законы ее правды. Правды, ничего не значащей для осужденной.
На женщину более никто не смотрел. Казалось, солнце так же потеряло к ней всякий интерес, ибо его лучи скользили по коже, не оставляя ни следа, ни ощущений. Женщина спустилась с постамента и медленно направилась к арке, ведущей прочь от площади. Она не спешила убежать, нет. Крепко стиснув зубы, она заключила слезы в себе, поклявшись никогда, больше никогда… Она сдержит клятву. Она шла дальше от площади, и тусклый блеск некогда живых серых глаз ясно давал понять, что отныне жизнь этой женщины, одной из тех, кто когда-то осмелился вскинуть голову в знаке протеста, навечно лишена солнца. А те люди, что недавно были единой толпой, разбрелись по своим норам, удрученные своими проблемами, и никогда больше не вспомнят об осужденной. Они видят правду в своей жизни, но та женщина, что полумертвым взором обводила мостовую, стала частью небольшой, но крепкой семьи отверженный, которые никогда не оставят друг друга. Они были едины в моменты счастья и остались верны себе и своим убеждениям в моменты горечи. И именно это является единственной правдой. Правда в том, что толпа разбрелась по своим норам, а отверженные навсегда остались сплоченными. И что бы толпа ни думала, какие бы законы ни изобретала, ей никогда не покорится дух единства и независимости. Тот дух, что так яростно пыталось искоренить палящее солнце площади и яростные удары хлыста палача.
Петрозаводск. 27.06. 2009