Это вышло совершенно случайно и неожиданно для меня. Впрочем, у меня всё и всегда получалось именно так: случайно и по какому-то непостижимому наитию свыше. Когда отчаяние убило последнюю надежду, а свет в тоннеле внезапно озаряет выход, ты уже не можешь - то ли от усталости, то ли от радости, осмыслить причину того. Вот и сейчас, я выскочил на полосу асфальта, блестевшего паутиной света луны, из мрачного трёклятого леса, и вопрос, почему я, сто раз проходя здесь, ее не видел, ушёл куда-то далеко в подсознание.
Ноги ныли так, как и положено ныть ногам, прошедшим и пробежавшим от зари до ночи следующего дня. Кроме ног ныло всё тело, и желудок, вероятно, уменьшился до размеров напёрстка, хотя давал о себе знать далеко не как напёрсток. Точное время меня интересовало меньше, чем количество звёзд на небе, смотревших и, казалось, разочарованных в том, что я не остался навечно среди того ада. Почему-то раньше лес мне никогда не казался адом, - а даже чем-то очаровательным. Но нынешнюю мою точку зрения на этот счёт вы лучше не спрашивайте. Но дорога, несомненно, приведёт меня куда-нибудь, где я смогу отдохнуть и подкрепиться, и эта мысль, придав мне сил, толкнула с новой энергией вперёд!
Изо всех сил я старался не обращать внимания на необычность всего окружающего. Самая природа ощущалась чем-то чужим: ровная чёрная лента взлётной полосой устремлялась к горизонту, по обоим краям стеной возвышались деревья…. Кто мне раньше утверждал, что по дорогам ходят люди и ездят машины? Наверняка не тот, кто побывал здесь, потому что ирреальность происходящего сводила с ума - ни звука, ни искры света не доносилось ни с одной стороны - насколько видел глаз, настолько он и видел одни деревья и эту траурную ленту.
Я всю жизнь искал на свою голову приключений, всегда был недоволен тем, что имел. Протеста ради я совершал глупости, хотя и понимал, что рано или поздно до добра это не доведёт. Смысл жизни был для меня жар-птицей, спрятанной за семью золотыми печатями в семи золотых клетках. Рано бросив учёбу, - решил, что знаю достаточно, чтобы плевать на всех и всё, всё время пытался догнать ушедший поезд, хотя бы и на самолёте или… на машине времени. Чёрт меня раздери, если я верил хоть одному слову того идиота, который склонил меня к этому. Откуда он взялся и что собой представлял - это пусть выясняют другие, мне же хватило надежды. И вот я здесь. Где? И я ли? И есть ли вообще? Не знаю. Да и не всё ли равно? - ноги механически шаркают по асфальту, усталость для них уже скрыта бронёй этой самой усталости - пройди я ещё хоть полмира, не почувствовал бы ничего. Мой разум хотел одного: найти, найти хоть что-нибудь человеческое и живое.
Были ли люди, привязанные ко мне по-настоящему? Видевшие во мне хоть что-то чистое и правильное? Любили ли меня? Странные вопросы, по-меньшей мере странные, оттого, что я сам бы не смог себе сказать, любил ли я, ценил ли дружбу и привязанность. Утолив своё тщеславие чьей-нибудь дружбой или заинтересованностью мной, я, вывернувшись в петле своего эгоизма, начинал совершать жестокости, пока не отвращал этого человека навсегда. Любовь - это чистота лишь этого слова, в нём лишь сохранилось ещё это святое чувство, в этих шести буквах - ЛЮБОВЬ! То, что возникает как результат, это нечто иное.
Интересно, движется ли время вообще, или оно застыло, как сталь, и я безрезультатно отдаю силы в никуда? Луна, вроде бы не сдвинулась ни на дюйм, но и иду я всего полчаса, и всё же…
Что чувствует умерший человек? Если предположить, что его душа, освобождаясь, висит некоторое время над телом, то ей, наверно, неудержимо хочется хохотать над всем укладом сумбура, поставленного в порядок у этих ничтожных созданий - людей. Порядок - это бред, это субъективная формула удобства, совершенно не приемлемая для других, но разве они это понимают! Вот я понял, и что? Я создал свой порядок? Нет. Я удовлетворился беспорядком, рассуждая, к чему же его создавать, если он никому не нужен, а больше всего - мне.
Чёрт! начал спотыкаться, вот уж не к добру… Да увижу ли я наконец хоть чьё-нибудь лицо?! Желательно, всё же, чтобы оно было человеческим…
И пить не хочется, и голод остался позади - я начинаю терять присущее человеку. Да разве только сейчас? Я давным-давно начал это делать, постепенно отрекаясь от веселья, общества, развлечений. Мои, мало кому понятные идеи, запирались в четырёх стенах моей комнаты и летали там, словно шарик от пинг-понга, брошенного со страшной силой, ударяя не кого-нибудь, а именно меня. Религия. Страшное слово. Слово самообмана и иллюзий, самовнушения и отречённости - вот, что мне было уготовано самой природой, но я прошёл и мимо этого! Принюхался этак слегка и ушёл. И вот иду. Иду, а движения нет. Это время мертво, оно убито мной, оно изуродовано, искромсано с садистским наклоном. Мне не было жизни среди живого, и вот я здесь. Мёртвое, угасшее, бессмысленное, не приносящее - вот моя стихия и мой удел! Я давно упал и лежу без движений, но разве это что-нибудь значит? Что это значит по сравнению с тем, что я потерял, но мог бы иметь! Мой труп не найдёт никто, он никому не внушит чувства омерзения! Я истлею тут, и деревья похоронят тайну моего бытия в своих ветвях.
На третий день, выломав дверь комнаты, его нашли лежащим на постели. Начавший разлагаться труп наполнил смрадом, казалось, весь дом. По вскрытии, установленной причиной смерти оказалась чрезмерная доза героина.