Это нехитрое сравнение – себя с куклой – пришло мне в голову давно.
В сравнении с куклой всегда содержится что-то красивое и романтическое.
«Ах, она хороша, как кукла!» - иногда слышала я за спиною, поскольку в первой молодости была очень недурна собой.
«Ах, мною играют как куклой!» - это был верный признак того, что вы влюблены. Что может быть ещё романтичнее?
«Ах, вы сломали меня как куклу!». А вот это не дай Бог.
Все подобные глупости остались позади – в своё время я сделала прекрасную партию, выйдя замуж за Николая Львовича.
Родители мои жили довольно далеко от нас, почти на окраине города. Отец был мелким чиновником и ко времени моего замужества вышел в отставку. Матушка давно хворала чахоткой, её здоровье постепенно ухудшалось. Моя семья была бедна, поэтому то содержание, которое назначил мне муж, казалось нам просто сказочным.
Николай Львович был весьма бережлив, однако, желая, чтобы я, его молодая жена, выглядела не хуже других дам нашего круга, дарил мне подарки, о которых я в девичестве и мечтать не могла.
- Лизанька, с днём Ангела тебя, милый друг!
Я взяла в руки сафьяновую коробочку и открыла её. Внутри, на малиновом бархате, лежал прелестный фермуарчик с молодыми рубинами. От радости я бросилась на шею мужу и горячо расцеловала его. Теперь и мне было чем блеснуть в ближайший четверг!
Как-то раз, на суаре у родственников мы рассматривали коллекцию из нескольких фарфоровых статуэток. Все фигурки были выполнены в едином стиле, но одна стояла особняком. Это была куколка из простого фарфора, из того самого, что делают суповые чашки. Называлась она Соня, и с нею, как я слышала, была связана какая-то семейная история. Куколка Соня была проста, но изящна, я долго смотрела на неё и вдруг подумала, что мне бы понравилось сравнение именно с ней, а не с красавицами в шёлке и кружевах, несмотря на то, что краска на ней местами обтёрлась, и сам фарфор имел выщербинки и трещинки.
Я была бы абсолютно счастлива, если бы не матушка, которая за последние месяцы сделалась совсем плоха. Доктор сказал, что поправить её здоровье могло бы лечение за границей. Отец вошёл в долги, однако собрать сумму, необходимую для поездки не смог, и я решилась попросить деньги у мужа. Мы готовились ко сну. Николай Львович после ужина немного проигрался и моя просьба только раздражила его.
- Ну сколько ж можно, Лиза? Твоим родителям сколько ни дай - всё бывает мало. Пойми, у меня сейчас нет свободных денег! И вообще - не моё это дело. Пусть отец твой займёт ещё.
После этих слов муж перевернулся на другой бок.
Я села и долго сидела без каких-нибудь мыслей и чувств. Страшные слова: «Не моё это дело» всё вертелись у меня голове. Потом я заметила, что уже долго сижу, не укрытая и меня трясёт мелкой дрожью, будто от холода.
Но не успела я повыше натянуть одеяло, как рука мужа легла на моё плечо…
Матушке становилось всё хуже, и я при посредничестве одной моей знакомой заложила фермуар.
С этого дня внутри меня будто что-то онемело. Я смертельно боялась разоблачения и не знала – как потом выкупить вещь. Попытки что-то отложить из денег, выдаваемых на ведение дома, не давали результата.
Матушку свозили в Крым, но лучше ей не стало, она скончалась почти сразу по приезде домой. Я много плакала и впервые прятала свои слёзы от мужа, потому что почувствовала себя по-настоящему одинокой.
- Где же твой фермуар, Лиза? – спросил однажды Николай Львович. Ты не надевала его на ужин в этот четверг.
Я привычно похолодела.
- Мне не хотелось, ты видел - я одевала гарнитур. Да изволь посмотреть – он в правом ящичке лежит. Всё хотела попросить… Не дашь ли ты всё же немного денег моему отцу, мон шер? У него долги.
- Нет, денег он не получит. Ты и твоя семья никогда не понимали, что деньги не даром достаются! Пусть твой отец пьёт меньше. Хватит и того, что я оплатил похороны твоей матери.
Я почти не сомневалась в его отказе. Что-то необычное сделалось со мной - вдруг я перестала чувствовать и холод, и тепло.
Николай Львович как обычно положил руку на моё плечо и сразу же отнял её.
- Ты не захворала, Лиза? Ты так холодна… Какая странность. – Он зажёг свечу. - Да ты фарфоровая!
Он лёгким движением поднял меня с постели, поставил на пол, и я увидела себя в зеркале. Издали я сделалась очень похожа на фарфоровую Соню, куколку, что я видела у наших родственников. А вблизи это была всё та же я, в своём неглиже с кружевом, с руками, несколько заведёнными за спину, с волосами, забранными на ночь в пучок, но сделанная из одного куска фарфоровой массы.
Николай Львович был потрясён и решительно не знал, что со мною делать. Наконец, он положил меня на моё старое место и до половины прикрыл одеялом.
Бесчувственность, охватившая меня, была скорее приятна мне, потому что позволяла теперь не испытывать постоянного страха перед мужем и нарождающегося отвращения к нему.
Превращения начались и повторялись потом всё то время, что мы с мужем оставались наедине. А утром я выходила к завтраку в обычном своём состоянии, из плоти и крови, и мы, как ни в чём не бывало, начинали день – пили кофе, строили планы, обсуждали расходы, после чего я отдавала распоряжения по хозяйству, а Николай Львович шёл в должность.
Каждый из нас делал вид, что ничего необычного не произошло.
Время шло и лгать дальше не было никакой возможности. Нужно было собраться с духом и сказать Николаю Львовичу всё, как есть – что я заложила его подарок и не выкупила его. Никогда не забуду выражения его глаз. Он ничего не сказал, поднял руку и пребольно ударил меня по щеке.
Я мечтала об одном – дотянуть время до вечера и выплакаться всласть. А ночью я не могла расплакаться потому, что я вообще не могла плакать – ведь я становилась фарфоровой!
Ласки мужа мало-помалу сделались мне омерзительны, его запах стал смрадом, а слова - ядом. От его прикосновений сердце моё начинало кровоточить.
Что бы я ни делала – утром разбирая счета, днём вышивая в пяльцах, вечером музицируя и разговаривая с мужем и гостями, я чувствовала, что внутри меня растёт безумное, неукротимое желание – убить.
Мне не приходили в голову изящества а ля Борджиа, у меня не шёл из головы огромный кухаркин нож.
Но Бог давал мне убежище - к ночи, в спальне, я становилась куклой, и тогда уже никакие мысли и чувства не тревожили меня.
Однако, через время боль и отчаянье внутри как-то притупилось и я стала замечать, что я по собственной воле могу превращаться или не превращаться в куклу. Николай Львович бывал озадачен и огорчён моей твёрдостью и холодностью в некоторые моменты нашего уединения, поэтому я стала иной раз уступать ему и не отказывать в своём внимании. В обмен на его согласие с моими требованиями, разумеется…
Я очень счастлива за Николаем Львовичем, у нас растут дети.
Но сегодня я не в духе. Вчера он пытался резко спорить со мною, поэтому его надобно немного наказать. И я лежу в постеле, холодная и неподвижная, отворотившись к стене. Николай Львович знает моё настроение, поэтому не кладёт уж в такие моменты мне руку на плечо. Он перевёртывается с боку на бок и вздыхает, вздыхает…
Да что же вы так надрываетесь, друг мой? Вы уже немолоды и у вас нездоровое сердце.
- Да, и не забудь, пожалуйста, - суровым тоном говорю ему я,– весной я поеду на воды.
Я знаю, что муж исполнит и эту просьбу, и еще много других моих мелких распоряжений.
Я лежу на боку и могу пролежать так сколь угодно долго – фарфоровая кукла, у которой местами обтёрлась краска, есть трещина на руке и откололась складка пеньюара. Ну и что? Я знаю, что последнее слово всегда будет за мной.