- Ну уж нет. – отрезала мама. – Старому педофилу я своего ребенка не отдам. Знаю, чему он там его научит. Но меня все-таки вписали, благо не к нему домой, а так же, как и всех, в долгое кабинетное рабство. Меня ждали гаммы, полутона, интервалы, дорийские, миксолидийские, пентатонические лады, вибрато, хроматика, диатоника, а так же остальное мажорно-минорное безумие. К гитаре, как и ко всему прочему, я быстро потерял интерес. Но продолжал ходить на занятия, учить, упражняться. И уже решил все на хрен бросить, и просто бренчать всякие роки и панки, которые в то время меня сильно увлекли. Я носил рваные джинсы, ездил на «Антипопсы» пока в мою жизнь не вошел человек, изменивший её. Их было много, очень много. С годами их стало сначала сотни, а затем тысячи. Эти мертвецы, заставляющие мое существование быть не напрасным. Их действительно было много, и сейчас немало. Но он был первым. Он был Майлз Девис. Уже тогда я любил Джимми Хендрикса, Стиви Рей Воена, Клептона, Мади Воттерса, Бадди Гая…Но все это было не то. Я был открыт для блюза, я плакал, дышал, смеялся блюзом. Но джаз – это даже не новый мир. Это наш мир, но такой, каким должен быть. Джаз – это сказка. Но стоит лишь раз в нее поверить, как эта сказка становится твоей жизнью. Уходят от женщин, уходят от длинных волос, сережек в ушах и майках с Кипеловым. Но когда я услышал его kind of blue – я рыдал, рыдал как девчонка после изнасилования. Потому что он действительно меня изнасиловал, унизил, показал какой я ничтожный, слепой и жалкий. И я был преисполнен благодарности к нему, за это прозрение. За этот укол. И по венам моей жизни побежал джаз. Сначала вест-коуст, затем свинг и боп. И только потом рег-тайм…Джаз окончательно остудил мою любовь к 6 струнам, и сократил её до четырех. Чарльз Мингус ворвался в мой музыкальный мир. Меня выгнали из музыкальной школы. Так я стал контрабасистом.
Я думал басом, я барабанил пальцами о стены, стаканы, дверные проемы. Я играл часами. Я слушал любые песни, и старался подобрать под них басовую партию. И так или иначе, я стремился дальше, чем просто аккомпанемент. Я хотел играть соло – пронзительные. Сложные и в то же время неповторимые. Вначале они были довольно простые – я просто гулял по пентатонике той или иной гаммы, и возвращался в исходную ноту. Но и этого было мало. Я учил басовые аккорды, гаммы, и все казалось невыносимо сложным. Я хотел, хотел быть лучшим. И вот спустя пару лет я уже играл Билли Шихана, а затем и Жако Пасториуса. А они, скажу я Вам, лучшие басисты за всю историю музыки. Но мое тело не успевало за моими желаниями – на пальцах то и дело вздувались огромные пузыри с гнойной жидкостью, затем они лопались, кожа слезала до мяса. Я все время был с забинтованными руками – и боль была невыносимой. Но самое тяжелое испытание для моих рук было впереди – это был слеп.
Что такое слеп?
Это стиль игры, который заключается в ударе фалангой большого пальца о струны. Он часто совмещается с попом – «поддевание» струн указательным пальцем. Похож на усиленное пиццикато («щипок струны»). Кого же я мог тогда полюбить? Конечно же, Джорджа Мраза и Фли.
Что касается первого – это один из первых чешских музыкантов, добившихся признания в США. Его мастерство высоко оценили Чарльз Мингус, Тэд Джонс и многие другие джазмены Америки. Он не первый использовал слеп, но делал это элегантнее и тоньше многих своих коллег. А Фли – он был мне близок по духу. Он шел, почти как я, и дорога его была не менее терниста. Чем моя .Он тоже шел от панка, затем пришел к джазу, а затем и к фанку. А фанк – это музыка тела…
Но время не собиралась меня ждать, хотя я и не особо торопился. Я учился в 9 классе, дымил как мичиганский экспресс и пил как Чарли Паркер. Только я не играл как Фли. Но, черт, мне было 16 лет, и я вся моя жизнь еще была впереди. Впереди меня.
Этой картине несколько месяцев, написана в духе американского абстракционизма, пронизана духом панка 80-х. Размер - 1х5 на 1 метр. Поклонников Грега Араки прошу со стульев не вставать...