ЧАСТЬ 1 ГРАНИ НЕИЗБЕЖНОСТИ Глава 1
ПРЕДЧУВСТВИЕ ТЕМНОТЫ.
Х Х Х
Серафина, сколько себя помнила, всегда жила вдвоем с тетушкой. Мужчины не были вхожи в их ограниченный, созданный для двоих маленький домашний мирок, принципиально ограждаемый от соблазнов внешнего мира строгими принципами и надуманными правилами. Убежденная старая дева на пенсии, Клавдия Семеновна Панфилова вела жизнь строго уединенную, аскетически замкнутую и всеми силами оберегала любимую племянницу от любых негативных влияний, усиленно прививая той пуританские взгляды и любовь к музыке и литературной классике. С шести лет Серафина училась играть на рояле, вышивала гладью носовые платочки и выращивала цветы на подоконниках. А еще писала романтические стихи, издалека глядя на кипевшую на улице сумбурную человеческую деятельность словно на чужую планету из иллюминатора плотно задраенного космического корабля. И спроси у нее, чем дышит сегодняшняя молодежь, она затруднилась бы ответить, неизменно пребывая в собственном, ею самой созданном и тщательно охраняемом от посторонних вторжений удивительном мире, похожем скорее на чудесную сказку, нежели на грубую реальность.
«Не осталось ни тени сомнений,
Что не здесь твой родительский дом,
И плоды всех земных достижений
Не тебе предназначены в нем.
Здесь тебе не отпущено места.
Не твои здесь родные, друзья,
Здесь твои все исчерпаны средства,
И земная любовь не твоя…» -
слишком сложные для понимания шестнадцатилетней девушки строки, но тем не менее
написала она их сама.
Родителей Серафина почти не помнила. Много лет назад, гостя в столице, они погибли в автомобильной катастрофе, и волею судьбы именно Клавдия Семеновна, двоюродная сестра ее матери, стала опекуншей осиротевшей девочки, слишком маленькой, чтобы выразить собственные пожелания. О том, что она наполовину полька, наполовину хохлушка и лишь на одну десятую русская напоминало разве замысловатое имя, звучавшее вычурно и импозантно – Серафина Казимировна Хожиняк. Тетя Клава категорично утверждала, будто лицом племянница как две капли воды похожа на отца, полуукраинца - полуполяка, и самая дотошная экспертиза не смогла бы определить, к какой национальности ее причислить.
Впрочем, малопонятные и ненужные подробности родословной не волновали Серафину принципиально, как и спорный вопрос национальности. В школе ее называли просто Симкой, а фамилию вспоминали от случая к случаю, когда были недовольны успеваемостью, что случалось чрезвычайно редко. И даже службы безопасности, вопреки расхожему мнению, не интересовало, что отец ее, по утверждениям тети Клавы, при жизни симпатизировал сторонникам самостийной Украины, где-то состоял, о чем-то митинговал… Серафине оставалось догадываться, какие веские причины заставили крайне настроенного хохла отправиться в логово ненавистных «москалей», где и поджидала семейство роковая судьба. Увы, порой жизнь складывается далеко не по планам, и достаточно споткнуться на непреодолимой жизненной ухабине…
Семейными воспоминаниями Серафина не увлекалась, росла послушной девочкой, но пустые, по ее мнению, россказни о канувшей в Лету родословной предпочитала пропускать мимо ушей. И вообще, существовала вполне благополучно, не стремясь приобщиться к тому, что тетушка насмешливо называла «благами цивилизации». Несмотря на засилье вокруг всяческой грязи, как духовной, так и откровенно вещественной, разгул которой пришелся на юность девушки, начало «перестроечных» девяностых, она не спилась, не пошла по рукам и даже не бросила заниматься музыкой, хотя запретных соблазнов появилось в неограниченном количестве. Дорого стоящих, прежде недоступных и оттого до умопомрачения заманчивых. Но не для нее. Сверстники ходили на дискотеки, выпивали и кололись втихую на задворках, пиво лилось рекой, и вопросы полов как-то вдруг сразу перестали быть тайной для молодежи.
Серафина не интересовалась противоестественными, на ее пуританский взгляд, забавами одноклассников. Привыкнув незаметно держаться в стороне, она и упреки учителей из-за резко снизившихся отметок принимала с неизменным и несокрушимым философским спокойствием. Никто, даже друг Мики не узнал, что в последнее время тетя Клава стала нешуточно прихварывать, и на неокрепшие плечи молодой девушки свалились основные хозяйственные заботы.
С детства у нее плохо складывалась дружба со сверстниками, особенно с девочками. Ее не волновали их мелкие кукольные интересы в раннем возрасте и заставляло брезгливо морщиться оголтелое стремление понравиться противоположному полу в юности. Пустому и шумному времяпровождению Серафина предпочитала полежать с книгой на диване или послушать хорошую классическую музыку. Попса и тяжелый рок – поголовное увлечение озабоченных одноклассников, - не вызывали ничего, кроме головной боли. Остракизм не распространялся на единственную подругу Гальку Комарову из маленькой деревеньки со смешным названием Запхаевка, где у тети Клавы имелся собственный домик и куда они ежегодно выезжали с племянницей на лето.
К выпускному классу Серафина Хожиняк представляла собой законченный образчик пай - девочки из тех, кого не жалуют ни в одном среднестатическом молодежном коллективе. И десять лет обучения в школе могли превратиться для нее в кромешный ад, но нашелся добровольный защитник, которого в классе не только уважали, но и побаивались.
Нет, он не был хулиганом и грозой окрестных дворов. Отец Никиты Романовского, известного в кругу друзей под уменьшительным именем Мики, служил очень важным чиновником в городской налоговой инспекции. В начале девяностых настали времена, когда налоговики и их в корне пересмотренные, заново и накрепко созданные структуры становились реально ощутимой властью. В старших классах Мики приезжал в школу на роскошной «волге», ставил машину на заднем дворе на сигнализацию, а после уроков с помпой развозил избранных девочек по домам. И тем более никто не понимал, что он нашёл в невзрачной видом, похожей на щелкунчика, большеротой и глазастой Симке Хожиняк, дурно одетой и шарахающейся от всего естественного, как от чумы. Но все видели, насколько сильно дорожит Мики этой дружбой, и злословить не осмеливались. Наживать врага в лице папаши Романовского не рискнул бы, пожалуй, и директор школы. Поэтому одноклассники тихо сторонились странной, не от мира сего девицы, но нельзя сказать, что это ее задевало. Она деликатно обходила сверстников, со здоровым инстинктом самосохранения сторонясь их, развязных, дурно пахнущих, и никогда не позволяла Мики отвозить себя домой на машине, хотя парень был вхож в дом и часто заезжал делать уроки или просто поболтать.
Тёте Клаве нравились ухоженность и элегантное обхождение школьного друга племянницы в обрамлении изысканного шарма, присущего вылощенной элите, а Серафина благоразумно помалкивала о второй, не слишком приглядной стороне его облика. Она умела ценить друзей и смотреть сквозь пальцы на недостатки личности, не поддающиеся корректировке. В тех пределах, разумеется, которые способна принять щепетильная молодая особа, боявшаяся позволить окружающим подумать о себе плохо. Оба негласно уважали мнение друг друга относительно вещей и событий, хотя не всегда его разделяли. И казалось странным, как ухитрялись дружить долгие годы, будучи настолько разными.
С ней Мики не допускал вульгарных вольностей и не позволял досужим сплетням коснуться утонченной души подруги, привлекавшей рано познавшего прозу жизни молодого человека именно своей настоящей, без притворства, неискушенностью. И Мики рьяно оберегал ее от зловония приземленных отношений, в которых купался сам из-за социального статуса, диктующего правила поведения в обществе, куда Серафине вход был закрыт. Да она и не стремилась сократить дистанцию в прочно установившейся за школьные годы дружбе. С детства, с первого класса одна парта на двоих чему-то обязывала, и Мики добровольно, с ранних лет взял на себя роль защитника прекрасной дамы, ехидно - уважительно прозванной одноклассниками Дульсинеей Зареченской – по названию городского района. Девушка не была красавицей в принятом смысле слова, но пресыщенный вниманием школьных красавиц Дон Кихот заставил даже учителей не скупиться на похвалы – ради папаши Романовского. Почему-то все были твердо уверены, что в будущем Мики обязательно женится на школьной подруге, потому и бережет – для себя. Впрочем, та не нуждалась в уступках, круглая отличница, уверенно шла на золотую медаль.
Однако чаще Серафина предпочитала одинокое времяпровождение вдали от людей, даже от любимой тетушки. Летом одноклассники ездили на дачи и Черноморское побережье, богатенькие отправлялись за границу, а она на досуге бродила по полям и лугам родной российской глубинки, на природе наслаждаясь воздухом и волей. В Михаловском, где проводили с тетушкой каникулы в живописной деревеньке со смешным названием Запхаевка, дело обстояло проще, стоило завернуть за околицу. Дома предстояло выезжать на край города – а там вперед, по полям, лугам и колдобинам. Конечно, тетушке необязательно знать, куда ходит и что делает племянница и, стараясь напрасно не волновать больную пожилую женщину, Серафина говорила, будто отправляется заниматься на пляж. Конечно, знай тетя, что вместо людного парка юная племянница одинокой козой носится по лесам и оврагам, оптимизма у нее могло заметно поубавиться. Но это был единственный пункт непослушания, позволяемый примерной девочкой – оттого, что она не умела жить и дышать без широких вольных просторов.
На свободе легко и волнующе складывались стихотворные строки, на всю оставшуюся жизнь ставшие ее путеводной нитью в мире снов и реальности. Тонкая, изящная подсказка, почти предсказание будущего…
«В тех снах ты легкая и молодая
Бежишь знакомым кружевом полей,
За каждым поворотом вспоминая
Забытые места, утерянных друзей,
И яркие, как взрыв, до боли, ощущенья:
Вот старый пруд, он высох наяву.
Но здесь же, отметая все сомненья,
Прозрачный родничок легко звенит во рву…»
Но в юности не дано понять подсказок, и тем более, не суждено ими воспользоваться.
Х Х Х
Вплоть до начала болезни Клавдии Семеновны Серафина жила вольготно, ее детство и юность прошли в относительном благополучии. Относительном, поскольку на скромную тетушкину пенсию трудно свести концы с концами, а после перестройки и последовавшим затем катастрофическим повышением цен и вовсе невозможно.
Серафина видела, как в последние годы бьется тетя Клава, стараясь выкроить лишнюю копейку, и ложится далеко заполночь, в бешеном темпе выстукивая на старенькой пишущей машинке чьи-то дипломные проекты, бездарные литературные опусы и диссертации. И Серафина начинала думать, что запланированное поступление в институт, пожалуй, несвоевременно и некорректно по отношению к вырастившему ее родному человеку. Жизнь с каждым днем становилась тяжелее и нестабильней. За каждую мелочь приходилось платить стремительно обесценивающимися деньгами и, судя по происходящим в стране событиям, кошмар продолжал раскручиваться, наподобие снежного кома подминая таких вот, как они, незадачливых и социально незащищенных. До учебы ли тут, если постоянно приходится думать, как ни вульгарно это звучит, о хлебе насущном? Жестокая реальность беззастенчиво опускала возвышенные натуры с небес на землю, ничуть не заботясь, умеют ли они там, на земле, существовать…
Весной, слякотным мартовским утром тете Клаве сделалось плохо на улице, и племянница ночи напролет проводила у больничной постели. В результате вместо золотой медали получила обыкновенный, ничем не примечательный аттестат, что значительно пошатнуло ее репутацию как Дульсинеи, возвышенно настроенной подруги современного Дон Кихота.
Впрочем, ей было все равно. Тёте Клаве требовался хотя бы минимальный уход, и на молодую девушку свалились тягостные хлопоты, связанные с присутствием в доме слабого, еле державшегося на ногах человека. Когда к лету пожилая женщина сумела подняться с постели и занять место на кухне, выправлять ситуацию с учебой стало поздно. Выпускники разошлись каждый своей дорогой.
Нелегко было Серафине оказаться от заветной мечты, и она долго не решалась сказать Мики, что поступать в консерваторию ему придется одному. Но Романовский отнесся к решению подруги на удивление спокойно.
- Я давно знал, что твоя блажь скоро пройдет. Разве в городе нет нормальных институтов? Пойди в педагогический, если тебе не терпится бренчать на дурацком рояле. Репетиторы тоже неплохо получают, - безапелляционно заявил он и, помолчав, добавил: - Признаться, я гитару давно забросил. Некогда было перед экзаменами, а продолжать детские забавы стыдно… Все, Дульсинеюшка, кончились ветряные мельницы!
Никогда прежде Мики с ней так не разговаривал. Серафину слегка покоробило наплевательское отношение старого друга к святому, их общей мечте. Но с некоторой натяжкой и принуждением согласилась. Ничего не попишешь, жизнь вносит в текущие события иногда не слишком приятные коррективы.
Сначала Серафина пыталась убедить себя, а главное, больную тетушку, будто начавшийся в стране кошмар скоро закончится, вот стоит прийти к власти кому-то честному и рассудительному… Но она была слишком сообразительной девушкой, чтобы поверить в иллюзию. Тогда начинала говорить себе, что отказывается от учебы на время. Пусть жизнь и не возвратится в прежнее накатанное русло, но могут открыться новые возможности. В смысле – появятся деньги. Откуда? Ну, кто знает, откуда-нибудь… Дальше Серафина старалась не загадывать. В глубине души она твердо знала: и жизнь не наладится, и деньги ниоткуда не свалятся, а пустословные утешения годятся лишь для поддержания хрупкого душевного спокойствия тети Клавы, мечтающей видеть племянницу с высшим консерваторским образованием, за роялем на сцене. И не желавшей делать скидку на внешние причины. Пожилая женщина вслух подсчитывала семейные ресурсы, прикидывая, справится ли с дополнительной работой. Серафина знала от Мики, что за приемные экзамены придётся выложить кругленькую сумму наличными. Да и потом, на протяжении пяти лет обучения расходы предстоят не символические. Но доказывать тете Клаве истину в современной интерпретации бесполезно, старая дева продолжала жить совдеповскими мерками и никогда не поняла бы, как берут несанкционированную государством мзду.
Серафина молчаливо страдала, не спала ночами, туда - сюда гоняя мучительные мысли, от которых к утру разбаливалась голова, но выхода не видела. Ей удалось уговорить тётушку на педагогический вместо консерватории, но прочие резонные аргументы не возымели действия. Клавдия Семеновна станет возражать, уговаривать, требовать справедливости с рьяностью старого партийного работника… Способна даже отправиться вместе с племянницей - выяснять отношения, и обязательно нарвется на грубость. А дальше – гипертонический криз, больница, реанимация… Серафина содрогнулась. За последние полгода подобные истории повторялись дважды.
Тогда после долгих мучительных терзаний она разработала хитрый стратегический план. С Мики, разумеется, не посоветовалась, а тот, занятый вступительными экзаменами, надолго потерял подругу из вида. Серафина делала вид, будто упорно готовится. Впрочем, почему делала? Она действительно с удовольствием сидела над учебниками, втайне мечтая о счастливой непредвиденной случайности, но ничего похожего на манну небесную сверху не свалилось. В день первого экзамена она ушла в парк и до вечера просидела на берегу пруда, мысленно присутствуя в аудитории и блестяще отвечая на все вопросы билетов. За город, в поля не убежала специально, предпочитая страдать в неприятном месте, вблизи пляжа, битком набитого голыми телами отдыхающих. Почему-то Серафина с детства не любила городской парк культуры и отдыха, и причин неприязни объяснить не могла. И когда вернулась домой, ей не пришлось притворяться, пряча красные, заплаканные глаза, и тетушка без слов поняла то, что ей следовало понять.
- Это ничего, - нарочито бодрым голосом проговорила Серафина. – Многие в первый раз срезаются. Подготовлюсь получше и на следующий год снова попробую.
- Говорят, с будущего сезона за поступление придется деньги платить, а где их взять? – озабоченно посетовала тетя Клава.
- Это на коммерческих, а государственные оставят по-прежнему, - демонстративно легкомысленно отмахнулась Серафина. – И потом, я же не стану целый год дома сидеть. Работу найду, ну и наберем потихоньку на учебники. А там, глядишь, и власть переменится…
Она натянуто улыбнулась – не для себя, для тетушки. При ярком свете бьющего в окна заходящего солнца отчетливо стало видно, какое нездоровое и одутловатое у нее лицо, и дряблая желтая кода провисла под глазами пугающе тяжелыми мешочками. И племянница в страхе отвернулась, ошеломленная неясными пока дурными предчувствиями, и никак не могла от них отделаться, обрести хотя бы внешне положенный оптимизм, натянув на лицо нелепую маску беспечности, присущей молоденькой неискушенной девушке.
Но Клавдия Семеновна нелегко поддавалась на обман.
- Эх, милая, власть по десять раз в году не меняется. Колбаса снова подорожала, а полки в магазинах по-прежнему пустые. Скоро голодать начнем, и никакая власть не поможет. Ох, не дай Бог дожить до лихого времени!
Тетя Клава не была религиозной, и наверно в Бога не очень-то верила, хотя изредка к слову и поминала, но сегодня неосторожно выраженное пожелание пришлось на дурную минуту. Серафина испуганно замерла, не в состоянии ответить. Роковое слово повисло в тягостно напряженной атмосфере спора, и ей вдруг показалось, будто тетушка невесть каким волшебным озарением угадала собственный приговор…
Из истории фактов
ПРИЗРАК БЕЛОГО ГОРОДА.
Х Х Х
Это случилось через несколько дней после очередного разговора, когда тетя и племянница опять едва не поссорились, обсуждая грядущие перспективы. Серафине оставалось несколько недель до совершеннолетия, и она успела подыскать себе работу на ближайшем хладокомбинате: чистота и мороженое, а не тряпка на грязных полах, против которых яростно топала ногами тетушка. У нее осталось немного свободного времени и, отрешившись от повседневных забот, Серафина с удовольствием использовала последние жаркие денечки, предаваясь любимому хобби – путешествиям по окрестностям города.
Стоял теплый, благословенный август месяц, и с утра влажно парило. Похоже, собирался дождь. Непогоды Серафина не боялась, по обыкновению пережидая где-нибудь под деревом. В такие изумительные моменты мечтами уносилась высоко и далеко, и перед крепко зажмуренными глазами неизменно возникали чудесные пейзажи из собственных сновидений. Серафина до дрожи обожала грозу и с детства видела удивительные сны – яркие, красочные, наполненные чувственными, обонятельными и осязательными ощущениями. Непохожие на земные, причудливо прекрасные миры гостеприимно распахивали для нее двери в неизведанное. Полету ее фантазии вообще не существовало границ, и вздумай она писать романы, могла преуспеть на новом интересном поприще, но тетя Клава не терпела пустопорожних иллюзий, и жанр фантастики ретиво не жаловала.
А ещё Серафина любила мчаться напролом через нарезанные мелкими квадратами совхозные поля и длинные полосы посадок – куда глаза глядят, насколько хватит сил и времени. Домой, случалось, возвращалась в сумерках. Также и сегодня. Замечтавшись на краю кукурузного поля, не заметила, откуда вылезла черная грозовая туча и в считанные минуты заполонила небо. Налетавший порывами грозовой ветер взбудоражил широкое зелено - коричневое море шуршащих метелок, и Серафина в восхищении залюбовалась великолепной картиной буйного разгула стихий. Только вчера она сунула в папку очередной листочек со стихами, продолжением двух коротких четверостиший, записанных в прошлом году. А теперь вот вернулось…
«… И яркие, как взрыв, до боли, ощущенья:
Вот старый пруд, он высох наяву,
Но здесь же, отметая все сомненья,
Прозрачный родничок легко звенит во рву.
Там деревеньки в рощи убегают,
Там речка меж тенистых берегов,
Поля полотнища живые расстилают
Колосьев спелых в хороводах васильков.
Среди полей, в волненьи желтой нивы,
И в трелях птиц. И в шелесте лесов
На грани сна тревожным переливом
Догонит звук далеких голосов.
И на лугу, в раздолье трав некошеных
Пусть спелых ягод сладкий аромат
Пробьется на глазах слезой непрошенной
По пробужденьи горшей во сто крат…»
Вчера она вспоминала Михаловское, давно ставшую родной деревеньку Запхаевку, и на миг стремительно приближавшаяся стена сплошного ливня скрыла город, создав иллюзию полной изолированности от цивилизации. Горбатые волны пробегали по полю и ближайшему лугу, сопровождаемые угрожающим шумом ветра вперемешку с громким шорохом тяжелых капель. Обычно в конце августа сильные грозы редки, но эта оказалась исключением. Дождь обвалился стеной, невидимое в белесой мгле небо над головой раскалывалось от оглушительных громовых раскатов. Опустилась кромешная темнота, словно внезапно наступила ночь.
Холодный душ вернул Серафину к действительности и, прикрывая руками голову, она бросилась к посадке на границе между полями, но успела добежать лишь до стоявшей на отшибе раскидистой яблони. Дождь припустил сильнее. Капли пробивались сквозь крону дерева и с гулкими шлепками падали ей на макушку. На глазок Серафина прикинула оставшиеся несколько метров до лесочка, но не успела сделать и шага. Перед глазами вдруг ослепительно вспыхнуло. Наверху что-то гулко разорвалось и, разрезанная белым кинжалом молнии, впереди внезапно распахнулась мутная пелена дождя…ъ
… Серафина ахнула, потрясенная, совсем близко увидев залитый серебристым светом чудесный Белый Город. Именно белый – другого определения не находилось. Ни в одном из прекраснейших сновидений она не встречала подобного. Многочисленные купола церквей острыми шпилями возносились к ослепительно голубому небу. Сотнями сверкающих бликов сияли крестообразные символы на причудливо изогнутых маковках. Хрустальный перезвон колоколов медленно плыл в прозрачном воздухе, лаская слух и убаюкивая сознание. Серафина инстинктивно шагнула вперед, ощущая подозрительную легкость тела и шуршащее потрескивание в ушах, но призрак Белого Города стал бледнеть и постепенно растворился в прозрачном радужном мареве. В растерянности Серафина остановилась, с сожалением созерцая, как на месте прекрасного видения возникают прозаически привычные трава и деревья, и тут только осознала, что на границе чуда и реальности находится не одна.
Легко ступая по мокрой траве, к ней не спеша приближался посторонний молодой человек в светлом костюме. Странное, не сказать больше, одеяние незнакомца заставило её широко раскрыть глаза, а сердце дико и лихорадочно затрепетало в груди в преддверии ожидания. Не раз и не два в своих фантастических снах она видела чей-то смутный образ, обыкновенно расплывчатый и нечеткий, похожий на отражение со дна глубокого колодца. И просыпалась потом со смутным восторгом в душе. Ощущение беспричинного счастья не покидало ее весь день после увиденного, дела спорились, и неприятности отступали, как по мановению волшебной палочки. По пробуждении пыталась напрячь подсознательную память и вспомнить нечто очень важное, которое позволит незримому покровителю обрести устойчивые формы, но все мысленные поползновения заканчивались неудачей. И вот, без малейшего усилия с ее стороны, он пришел и сейчас покажется в истинном обличье… Но как долго пришлось ждать! Серафина задрожала от сладостного предчувствия неизведанного…
Незнакомец подошел и протянул к ней руки и, подчиняясь неодолимому гипнозу его обаяния, она послушно шагнула навстречу, близко и четко увидев пристальный прищур серо - тальных глаз, приветственную и одновременно ободряющую улыбку. Не говоря ни слова, молодой человек обнял ее и ласково, по-братски, погладил по голове. Серафине верилось и не верилось, что длится очередной сон, продолжение прежних неуловимых грез. Словно действие происходило в немом кино, где теряются голоса и звуки, но остаются неизмеримо обостренными зрение и прочие чувства. Его взгляд, мягкий и немного задумчивый, не соответствовал холодному, со стальным блеском цвету глаз. Обеими руками он развернул Серафину за плечи, призывая посмотреть. Она ахнула и зажмурилась. Белый Город возник в непосредственной близости от них, выплывая из медленно рассеивающейся дымки, хрустальными нотами перекликались золотые колокола, и плакать хотелось от их чудесных музыкальных переборов.
Город предстал перед ними во всей красе неизмеримо далекого, не принадлежащего грешной Земле порождения – близкий и в то же время недосягаемый. Серафина вопросительно повернулась к своему спутнику, по-прежнему крепко сжимавшему ее руку. Хотела спросить, и ахнула от еще большего изумления, вновь встретившись с его красивого восточного разреза серыми глазами. Ну, конечно же, они давно и близко знакомы, и странно, что не узнала его сразу, но невозможно вот так, навскидку, припомнить, где и когда виделись. Но однозначно, не в существующей обыденной реальности. Знакомых мужчин Серафина могла насчитать жалкие единицы, и те приходились старыми сослуживцами тети Клавы. В волнении Серафина облизнула губы, пытаясь произнести имя, застывшее где-то в горле и никак не желавшее облекаться в слова…
Хрустальный звон над их головами стихал, отдаляясь. Серафина почувствовала на левой руке острый металлический холод. Молодой человек разжал пальцы, быстро поцеловал ее в переносицу, махнул на прощание рукой и пошел прочь, в считанные секунды затерявшись в укутавшем землю белесом мареве. Она пошатнулась, пытаясь сохранить равновесие в закружившемся вдруг в бешеном темпе мире…
… И, внезапно очнувшись, обнаружила себя лежащей на голой земле под деревом, дотла сгоревшим от удара молнии. От пышной раскидистой яблони остался обгоревший остов со сломанной дымящейся верхушкой, и трава в радиусе широкого круга почернела, выжженная недавно бушевавшим пожаром.
Серафина посидела среди дымящихся кочек, ощущая легкий жар не успевшего прогореть пламени и туго соображая, что с нею приключилось. И почему она не погибла от удара молнии, не сгорела в огне, хотя намокшая под дождем одежда успела высохнуть на теле. Правда, голова нещадно болела, а повыше переносицы, там, где прикоснулся незнакомец… нет, хороший знакомый из сна, - там жарко горело в отличие от нечувствительного к внешним раздражителям тела, и в каждом глазу непрерывно пульсировали сгустки непонятной энергии, распоряжаться которой она не умела и боялась. Но продолжала вспоминать и переживать упоительные ощущения, не в силах отказаться от потрясающей тайны, к которой неизвестно отчего оказалась причастной.
«… Осадок грустный давней той потери
Нет, не уляжется в тоскующей душе,
И вновь, и вновь подходишь к тайной двери,
Ведущей в мир далеких миражей…»
«Откуда, ну откуда я его знаю? Или, скорее, знала, но где и когда? Наверно, меня здорово оглушило, если отшибло память. А ведь он приходил напомнить о себе, это несомненно. Специально приходил, а я… а я! Дура!»
С досадой обругав себя, но понимая, что дела не поправить, Серафина резко встала и, пошатнувшись, схватилась за обугленный ствол. Подумала, ударом ей повредило глаза. Цветоощущение изменилось. Окружающее предстало в призрачном зеленоватом свете, как через прибор ночного видения. Дождь давно кончился и, подняв голову, она обнаружила на небе звезды и полную луну. Прошло ни много, ни мало – почти пять часов. Трудно предположить, что все это время она тут валялась, но кто знает? Тело казалось слегка замороженным, зато руки и ноги действовали исправно.
Пораженная открывшейся картиной, она не сдержала удивленного возгласа. Зеленоватый свет увеличивал и приближал предметы, делая их рельефными и сокращая расстояния. Отсюда Серафина четко видела сверкающий ночными огнями родной город – до малейших деталей, которых невозможно заметить днем, словно рассматривала мир сквозь лупу. Непривычно нового, зеленоватого оттенка небо накрывало его живым, дышащим куполом. Серафина видела свет, окутавший землю наподобие северного сияния.
Едва переводя дыхание от сразившего ее наповал потрясения, Серафина долго стояла, привыкая к новому для себя состоянию. И не скоро спохватилась, что давно наступила ночь, и тетушка, конечно, волнуется. А опомнившись, понеслась бегом, постепенно разминая становившееся упругим и подвижным тело.
Всю дорогу мысли ее крутились вокруг таинственного пришельца, она силилась вспомнить наверняка известное имя – пыталась, но не сумела. Причудливое сочетание звуков и букв ускользало из памяти, а это означало одно: его зовут как-то иначе, не по-русски. Оно и понятно, Белый город не принадлежит, смешно подумать, областной или столичной губернии. При мысли об исчезнувших, попросту растворившихся в небе золотых куполах на нее нападала такая ностальгия, что хотелось отчаянно завыть, оплакивая безвозвратно потерянную далекую, но безумно любимую родину.
- Да ведь так оно и есть! Как же я раньше не поняла? – прошептала Серафина и машинально посмотрела на ощущавшую легкий дискомфорт левую руку.
Тонкий, еле видимый браслет охватывал запястье, похожий на серебряный, но, несомненно, таковым не являвшийся. Обычная полоска лёгкого металла без признаков застежки и не имевшая украшений кроме продольной вдавленной полосы посередине ободка. Подарок друга! Серафина прижала руки к бурно колотившемуся сердцу. Ей казалось, начинается новый интересный период в ее не слишком удачливой, не баловавшей разнообразием впечатлений жизни. Открываются реальные дороги в неизведанное, и как же это, наверно, замечательно: не выезжая за пределы страны, посмотреть другие чудесные миры, сулившие обилие потрясающих тайн и необъяснимых загадок…
«… Там чудесных городов
Золотые купола,
К ним на грани миража
Рвется пленная душа…»
Дальше воображение отказывалось служить. Там начиналось непознанное…
Эх, если бы она заранее знала, в какие причудливые и опасные лабиринты Беспредела заведёт ее судьба и собственное, нельзя сказать, что легкомыслие, но готовность безоговорочно принять не вписывающиеся в серую повседневность события, способные напугать простого смертного до потери рассудка, но для нее явившиеся долгожданной весточкой от далеких друзей. Не пустых и суетных земных людей, озабоченных грубым, материальным, но родственных душ, потерявшихся на широких просторах пространства и времени и из века в век кочующих в поисках друг друга.
… Время перевалило далеко заполночь, транспорт давно не ходил, и Серафине пришлось добираться до дома пешком, ежеминутно рискуя столкнуться на темных улицах с пьяными хулиганами, везде и всюду мерещившимися осторожной тете Клаве. С запоздалым раскаянием представляла, как не спит и мечется в пустой квартире тетушка, гадая, что произошло с любимой племянницей, и не побежала ли уже заявлять об исчезновении в милицию?
Когда Серафина добралась до района Заречье, совесть грызла ее хуже злой собаки. Но к ее великому удивлению ни в комнате, ни в кухне не горел свет. Или тётя легла с вечера и уснула, или правда побежала в отделение…
Бегом поднявшись по лестнице на второй этаж, Серафина открыла дверь и, забыв включить электричество, бросилась в комнату… и там наткнулась на лежавшее на полу тело. Клавдия Семеновна еще дышала. Апоплексический удар парализовал правую сторону ее тела, и случилось это засветло, поскольку она не успела зажечь свет. В машинке торчал наполовину отпечатанный лист чьей-то диссертации…
Вскрикнув, Серафина схватилась за голову и, потеряв сознание, рухнула на пол рядом с Клавдией Семеновной…
Х Х Х