Они становятся звездами, что освещают нам путь не только по ночам, как это делают обычные звезды. Они освещают наши дороги вне зависимости от количества света, ведь, зачастую и от его яркости можно ослепнуть.
Не бойся смерти, не бойся разлуки с ними. Ведь, умирая, они смотрят на тебя, слепого или зрячего, и всегда знают, куда ведет твоя дорога. С млечного пути виднее.
Не бойся забвения, ты – вечность. Звезды образуют созвездия. Тебе стоит лишь поднять голову и увидеть своих. У каждого свое сердечное созвездие, в котором если приглядеться, можно увидеть ждущее тебя, твое место. Но, лишь после того, как ты пройдешь весь путь до конца и так, чтобы он стал для тебя млечным.
……………………………………………………………………………………………..
Мягкое одеяло южной ночи, укутывая, согревало и успокаивало меня, а прохладный горный ветер уносил вдаль его слова вместе со всеми моими страхами и печалями.
Глава 1. Карлос.
Он не был сильным, скорее вселял силу в других. Эмоционально хрупкий, сродни маленькому флигелю, качающемуся на волнах судьбы, при этом он был каким-то крепким, основательным, я бы даже сказал, архаичным. Он твердо знал ответы на главные вопросы бытия. Не рассуждая на темы причинности своего существования, времени ухода из этого мира, не ища объяснений, он просто их знал. Будучи воспитанным в ортодоксальных традициях, он не был их рабом. Впитав в себя дух горделивого горского народа, его душа приняла от него самое лучшее – степенное отношение к смерти, как к данности, не несущей собой ровным счетом ничего. Это лишь пауза, переход к иному. Жизнь и смерть ходят рядом – так говорили старики на похоронах и на свадьбах. Следуя древним адатам его народа, ритуалу похорон придавалось большее значение, чем любым увеселительным мероприятиям. Выразить соболезнования, пройти все необходимые этапы и условности, считалось делом чести. Возможно, это притупляло страх, а в его случае и вовсе убивало.
Карлос был высоким и сухопарым, с черными, как смоль волосами и такими же глазами, которые иногда искрились тысячью задорных лучиков, озорных солнечных чертиков, а иногда были словно ночная морская гладь, недвижимая, тихая и таинственная. Такая глубокая, что казалось еще один взгляд, и ты можешь утонуть в этой пучине. Правильные черты лица, строго очерченный подбородок и скулы придавали его облику мужественность, а широкая и светлая улыбка открывала миру душу ребенка. Он был художником, что само по себе уже было своеобразным вызовом обществу, в котором он вырос и жил. Небольшой городок Сьерра Инферно на западном склоне Кордильер жил по своим особым законам. Он находился в достаточно труднодоступном и отдаленном от цивилизации месте. Чтобы добраться до него из столицы необходимо было проделать не только длительный, занимавший не менее четырех-пяти часов, но и сложный, а может и вовсе опасный путь. Сьерра Инферно походил на средневековую крепость на крутом склоне горы, усыпанной опасными тропинками – единственной нитью, соединяющей город с миром. Возможно, отчасти из-за жизни в постоянном преодолении и борьбе со стихией, жители города были крепки духом и далеки от праздных размышлений о смысле жизни и других тонких материях. Они признавали только ощутимый материальный результат. Результат полезный и нужный, к которому, по их мнению, могли привести лишь четкие выверенные действия, алгоритм, каноны ремесла, а никак не иллюзорных творческих исканий. Это считалось лишними сентиментами, неприсущими в этом краю даже большинству женщин. Дорога в гору закалила характер горожан, сделав его крепким, выносливым, гладким – без эмоциональных царапин, словно гладкое лезвие острого стального клинка. Однажды сложившаяся система уклада жизни города застыла, как ледяная фигура, отломив у которой хоть один элемент можно испортить всю композицию. И даже одна маленькая, но горячая капля может стать опасной для этой ледяной глыбы, называющейся уклад жизни.
Краски, которыми Карлос рисовал свои картины, были наполнены как раз такими каплями. Он был порывист, нетерпим, но, несмотря на это, от его работ веяло каким-то спокойствием и умиротворенностью, степенностью, присущей необратимому ходу явлений в жизни. Ему удавалось сочетать в себе бесшабашность и основательность, перенося эти, казалось бы, несовместимые черты на свои полотна. Карлос был настоящим кабальеро, который жил в соответствии с кодексом чести, но только своим собственным, не всегда соответствовавшим моральным ожиданиям общества. Он был принципиален, порой заходя в этой своей черте слишком далеко, как впрочем, все увлекающиеся натуры.
Он рисовал ее, пару лет назад. Узнав об этом из ее записей, я решил во чтобы то ни стало разыскать его. На это ушло несколько месяцев, так как, у меня не было почти никаких ниточек, кроме ее пространного и как всегда метафорического его описания. Ни имени, ни места жительства, ничего, кроме стихотворения на полях, брошенного ею словно вскользь, между делом, как обычно в ее манере. Но, мне просто необходимо было найти его, поговорить, расспросить, узнать. Пусть даже и теперь, когда стало слишком поздно, как говорили все и мой разум, вторивший этому стройному хору голосов. Разум, сегодня я пытаюсь мстить ему за годы пребывания в его рабстве. Я хотел наверстать упущенное, хотел восстановить картину по частям, хотел узнать о ней все то, чего не видел и не замечал тогда. Я жадно пил каждую каплю информации о ней, как заблудившийся в пустыне путник, обессилевший от жажды и почти потерявший надежду. Только я потерялся в каменной пустыне и вот уже давно не могу найтись. Я вижу себя только во снах, в реальности же меня нет у себя. Я перестал отражаться в зеркалах, я вижу только очертание, размытый силуэт, серый, ничем не примечательный, обычный и безликий, как у всех. Я стал безличен, словно тень и уже стал забывать, как выглядело мое лицо когда-то, когда я еще мог его видеть. Рассмотреть его черты и выражение я мог только в ее глазах. В том зеркале никогда не было искажений, наверное, именно поэтому я перестал в него смотреться тогда. А сейчас, сейчас я стал бояться никогда уже больше не увидеть его, да и себя тоже. Я стал бояться смерти, еще больше мне было страшно сойти с ума от собственного страха. Карлос был первым человеком за долгое время, кто увидел мое лицо, мои глаза. Он сказал, что когда-то уже видел именно такие, наполненные страхом бесконечности пустоты, являющей собой конечность жизни. Напуганное, загнанное страхом в погоне за самим собою существо, с огромными печальными глазами. Такой увидел ее Карлос на пороге своей мастерской несколько лет назад.
……………………………….
Вода сквозь пальцы, ее не удержать, не подергать за ниточки как тебе угодно, не остановить, никак никогда, она утекает. Странно, мы плачем горькими слезами, когда она течет не так, как нам хочется, не туда, но смиренно молчим, когда иссекает последняя ее капля. Тихо, закономерно, величественно и непостижимо непреклонно заканчивается, исходит. Бурная, полная страстей и крутых поворотов, накрывающая собой и несущая на своих волнах, эта река так мгновенно и тихо заканчивается. Незаметно, один миг и словно ее никогда и не было. Страшное слово – забвение. Этот спрут поглощает всех обитателей реки, ужасающе тихо. Минута – нет стука сердца, день - без взгляда и смеха, год, два, три и время стирает лица, морщинки, складочки, ямочки, улыбки, тон голоса. Как не узнать голос, не вспомнить? А вдруг мы не успеем здесь, вдруг не увидимся там, не будем помнить, не узнаем друг друга. Страшно, когда кто-то уходит, мы жалеем себя, а не покинувшего нас, мы храним факты, вещи, доказательства. Ведь не помнить страшно потому, что нас ужасает быть также забытыми когда-то.
- Знаешь, я ведь тоже ее боюсь. Боюсь немощности, боюсь забыть хотя бы одну слезинку или улыбку, блеск глаз, их цвет или разрез, голос. Боюсь не мочь, еще больше боюсь не хотеть. Не чувствовать, не гореть, быть и не быть одновременно. Неужели ты совсем не боишься, Карлос?
- Ни минуты, дорогая. Порой мне даже хотелось ее приблизить. Мне хотелось быть с ними там, с ушедшими близкими, с отцом, с Октавио. Он был моим лучшим другом всю жизнь, сколько я себя помню. Детьми мы часто проводили ночи напролет, рассматривая звезды на небе. Знаешь, здесь, в нашем высокогорном городке они видны намного отчетливее и ярче, чем в столице. Октавио говорил, что это потому, что тут мы ближе к ним и к Богу. Он увлекался астрономией и знал расположение всех созвездий и планет на небе. Часами он мог рассказывать мне о Большой медведице, Кассиопее и Драконе. Он говорил, что открыл свою звезду, что, знает точные ее координаты, он рассчитал их. Его глаза загорались, словно две самые яркие звезды, когда он говорил о ней. Он обещал мне показать ее, как только накопит денег для покупки телескопа, потому что она находится так далеко, за много миллионов световых лет от нас, что увидеть ее невооруженным глазом просто невозможно. Я так и не увидел его звезду. Октавио погиб в результате несчастного случая, а может это был не случай, я так и не узнал об этом. Он упал на рельсы железнодорожного полотна, когда по ним проезжал скорый поезд. Кто-то говорил, что его столкнули, кто-то, что он просто был пьян, эта история так и осталась темной, как и небо без его звезды. Два последующих года я проводил часы и даже дни напролет, сидя у его могилы. Я плакал, кричал, злился на него, что он бросил меня вот так, не предупредив, не подав никакого знака. Пытался говорить с ним, услышать ответы на свои вопросы. И вот однажды ночью, он пришел ко мне во сне. Мы проговорили всю ночь, о звездах. Я пытался спросить его, как он там и увидимся ли мы когда-нибудь. Он улыбнулся мне и сказал: «Ты же все знаешь, давно знаешь» А потом он рассказал мне, как рассчитать координаты его звезды и потом найти ее и увидеть в телескоп. Проснувшись, я бросился со всех ног в столицу, обошел весь город в поисках этого оптического чуда и нашел его. Вот он, посмотри, он стоит в моем саду уже несколько лет, как залог моей веры и отсутствия страха.
Карлос жестом пригласил ее взглянуть в маленькое отверстие этой громоздкой установки. Робея, словно приближаясь к чему-то священному и вечному, она подошла к телескопу, взглянув на его хозяина, словно спрашивая разрешения прикоснуться к его драгоценности. Получив немое одобрение, она припала к объективу.
- Боже, как красиво!
- Тебе нравится?
-Я никогда не видела такой красоты.
- Ты что никогда не смотришь на небо?
- Пожалуй, только чтобы посмотреть, не собирается ли дождь, чтобы знать, какие одеть туфли. Он улыбнулся и обнял ее за плечи.
- Посмотри внимательней, вот она.
- Что это? Такой яркий свет, словно от тысяч светлячков.
Это она, звезда Октавио. Я рассчитал все, как он говорил. Мне потребовалось на это около года, ведь я ничего не смыслю в астрономии. Я связался с одним астрологом в столице, Октавио часто писал ему, они были добрыми приятелями. Возможно, их объединяла общая страсть. Я передал ему все то, что сказал мне мой друг во сне. И вот она нашлась, его звезда. Точно там, где и была указана. Теперь, ты понимаешь, почему я не боюсь смерти.
- Да, теперь понимаю.
Произнося эти слова, она чувствовала, как страх покидает ее, не видя себя в зеркало, она была уверена, что ее глаза как по мановению волшебной палочки становятся спокойными и умиротворенными, в них больше нет беспокойства и боязни, она больше не загнанный зверь, ищущий убежища. Она нашла его, там, на звезде Октавио. Так далеко и так близко от этого мира.
……………………………………..
- Кого ты ищешь?
Вопрос Карлоса хоть и был самым обычным и закономерным, почему-то застал меня врасплох. Сначала я удивился тому, что он этого не понимает, ведь я уже неделю живу в его доме, и каждый день донимаю его расспросами о ней. Меня интересует все, каждая маленькая деталь, каждый вздох и взгляд, какими они были когда-то, в той другой ее жизни. Неужели суть моих поисков не очевидна. Но, потом, впустив в себя его насквозь пронизывающий взгляд, и увидев загадочную хитрую улыбку, такую, словно он знает что-то важное и большое, я осознал неоднозначность всей ситуации. Конечно, Карлос все понимал. Он понимал даже больше, чем я сам. Именно поэтому его вопрос прозвучал в такой форме. Я действительно не знал, кого из нас ищу, ее или себя, а может и еще кого-то другого или что-то иное. Одно я знал точно, впервые в жизни я знал, а не пришел к этому путем логических умозаключений. Я просто чувствовал, чувствовал, что знаю. Я должен пройти этот путь до конца. Неизвестно где, когда и что станет ответами на все мои вопросы, но во что бы то ни стало, я должен найти их. Карлос был доволен моими размышлениями, а точнее чувствованиями. Он одобрительно кивнул, похлопал меня по плечу и спросил: « Но, как все-таки ты собираешься совершить свой путь, ведь у тебя нет никаких ориентиров, даже примерной карты для поисков твоих сокровищ?»
- У меня есть компас – мои сны. Она оставляет мне знаки во снах. Когда мне удается их правильно прочитать, я продвигаюсь к цели быстрее. Я отдал себя полностью воле этих странных явлений. Так я нашел тебя. У меня есть лишь маленькие отрывки ее записей, может быть каких-то пять-десять страниц, а остальное сны. В них все возможно, даже путь без карты.
Покидая дом своенравного художника, я уносил с собой звезду Октавио в душе и маленький портрет родных глаз у сердца. Карлос подарил мне медальон с их изображением, который он создал по памяти и не ошибся ни в одном нюансе их выражения.
- Если твое отражение вновь решит играть с тобою в прятки, этот медальон заменит тебе зеркало. От этих глаз не скрыться никакой тени.
Так говорил самый загадочный и странный художник из всех, кого мне когда-либо приходилось видеть.
Глава 2.
Рафаэль.
Спустя неделю странствий в неизвестном направлении, я набрел на необычное место. С виду это был обычный провинциальный городок, с уютными узкими улочками, усыпанными вкусными домашними кофейнями и магазинчиками, как во всех подобных городках этой местности. Но, было нечто отличающее его от прочих. Это словно витало в воздухе, отражалось в архитектуре домов, создавая какое-то волшебное ощущение загадки. Казалось, что я попал в средневековье, будто перенесся на несколько веков назад. Впоследствии я понял, что создавало такое ощущение. Город жил древнейшим искусством, потрясающе красивой игрой, поединком человека с животным, а порой со зверем внутри себя. Коррида, здесь она была сродни религии. С древних времен в этом месте проводились самые яркие бои, сюда съезжались знатные гранды со всей страны попытать счастье и испытать волю. Эта традиция сохранилась в этих местах до наших дней, превратившись в образ жизни, неотъемлемую часть души каждого жителя, от мала до велика. Каждый мальчишка, в каждом дворе мечтал стать тореадором.
Побродив по улочкам, рассматривая каждый уголок этого волшебного городка, я решил остановиться здесь на пару дней. Что-то внутри меня говорило, что я должен здесь задержаться. Я остановился в маленьком мотеле в самом центре, на главной площади. Хозяин оказался очень гостеприимным и словоохотливым. Он рассказал мне много интересного и занимательного о городе, так как прожил в нем всю свою жизнь. Гостиница ему перешла по наследству, будучи во владении его семьи уже много веков. Он знал все о корриде в этом городе, так как рассказы о ней переходили из поколения в поколение, а его семья была одной из тех, что обосновалась в городе со времен его основания. Он рассказал мне историю об одном матадоре, случившуюся здесь несколько столетий назад. Едва услышав его имя, я понял, почему решил задержаться здесь. Я прочитал его на полях одной из страниц, написанных ее рукой, тех, что являлись моим единственным ориентиром, не считая снов. Прохладный вечерний ветер теребил волосы, заставляя забыть о дневном солнцепеке и суете, а бокал красного вина согревал душу и пробуждал воображение. Еще глоток и слова хозяина будто стали оживать, становиться осязаемыми и вот передо мной открылась яркая картина, я словно оказался на арене. На арене боя Дона Рафаэля Родригеса Наварро с собственной тенью.
…………………………………………………..
Воздух был пропитан волнением и соблазнительным ожиданием риска. Суетливая толпа, собравшаяся в амфитеатре, назойливые торговцы, то и дело снующие между рядами и предлагающие выпивку знатным сеньорам и сладости нежным сеньоритам. Молодые кабальеро, с царственным видом стоящие у входа и обсуждающие последние новости политики, не забывая при этом небрежно, также царственно и, между прочим, сделать ставки на фаворитов сегодняшнего действа. Знатные дамы, сокрушающиеся о падении нравов в нынешнее время. Молодые девушки, кто, стесняясь и краснея, про себя в душе, а кто открыто лелеющие мысль о победе героя, избранного сердцем. Солидные, богатые кабальеро, чинно и степенно восседающие в ложах. Пристально разглядывая действующих лиц, дальновидно присматривая среди участников и молодежи достойных продолжателей своих идей и дела. Все это, создавая сладостное предвкушение действа, венчает горделивый звук горна, трубящий о начале представленья. Мгновение, все стихло, воцарилась тишина. Ее пронзает скрежет стали, искры и яркий отблеск солнечных лучей, что, отражаясь в зеркале клинков, вдруг озаряет восхищеньем очи кабальеро и, обратясь надеждой, проникают в девичьи сердца.
Турнир. Волнительный, опасный, но столь сладкий его сердцу. Мечтал он с детства стать его участником, не только наблюдателем. Мечтал быть рыцарем, притягивающим взгляды вельмож и дам, быть на виду и на устах у знатной молодежи и волновать сердца тех восхищенных нежных сеньорит.
И вот сегодня у него дебют, впервые он не в амфитеатре, а на арене. Впервые по другую сторону песочной линии, которая сегодня станет экватором океана его жизни, поделив ее на "до" и "после".
-Дон Рафаэль, к барьеру!- послышался громкий оклик церемониймейстера, начинавшего турнир.
Желание и нетерпение, стремившиеся бросить его в бой чередовались с волнением и словно металлически звенящим в ушах чувством страха. Страха не оправдать надежд родителей, ставок друзей и ожиданий восхищенных девушек. Страха не исполнить обязательство, данное однажды себе и своим близким. Обязательство стать не просто рыцарем, достойным кабальеро, что не бросит своими деяниями тень на честь семьи. Не просто выиграть несколько кубков на турнирах, коими преумножить регалии своего знатного рода, но исполнить обязательство стать лучшим, самым сильным, самым удачливым. Свершить неведомое ранее, стать рыцарем- легендой, о котором будут с восхищеньем шептать девицы, кричать друзья и с гордостью молчать родные.
Дон Рафаэль Родригес Наварро или просто Рафа, как называли его друзья и близкие, был прямым потомком и единственным наследником богатой и знатной династии испанских Грандов. Воспитанный в лучших традициях своего времени, получив блестящее образование, обладая царскими манерами и имея способность найти общий язык, как с членами королевской фамилии, так и с кучером собственной кареты, он имел единственный недостаток, недопустимый для молодого дворянина, стремящегося достичь признания в высшем свете того времени. Он обладал чуткой душой. Огромной, чистой и светлой. Свет этот был настолько ярким, что, то и дело стремился вырваться наружу, пытаясь осветить все вокруг. Возможно, именно поэтому, создавалось впечатление, что юноша светился изнутри. Глаза его сияли яркими задорными искорками, излучали тот самый свет, который озарял лица и согревал сердца всех, кто оказывался рядом. И в то же время ослеплял и делал беспомощными недругов и завистников.
В ту пору, молодой рыцарь еще не понимал, что этот свет, а вовсе не рапира, и был его самым главным разящим оружием.
В одно мгновение все мысли прервал звук горна, подающий сигнал о начале поединка. Сердце застучало в бешеном ритме, словно вот-вот было готово вырваться из груди.
Неповторимо и столь маняще то ощущение, что испытывает человек при встрече с опасностью. Рафа трепетал от нетерпения поразить противника, доказав тем самым, что достоин звания рыцаря. С минуту оба воина выжидали, испытывающе всматриваясь сквозь забрало в глаза один другому. Словно два льва, при схватке испытывающие терпение друг друга, а вернее свое собственное. Рафа был уверен, что это схватка скорее с самим собой, и если ему удастся победить в ней свой страх и нетерпение, противник будет просто бессилен. Тем временем пауза затянулась, атмосфера стала накаляться. Соперник пристально смотрел на Рафу, будто пытаясь нанести первый укол не копьем, а глазами. Казалось, что ничто не сможет остановить этой решительной атаки взгляда. Но, тут Рафаэль сделал непредсказуемый ход, смешавший все планы атаки соперника. Он улыбнулся, глядя прямо в глаза, открыто и светло. Так, что тот самый пресловутый внутренний свет вырвался наружу и ослепил противника, лишив его выдержки и заставив завалить этот экзамен. Рыцарь ринулся в бой первым. Движения его были резки, порывисты, отчаянны. Он поступал скорее опрометчиво, под властью эмоций, не продумывая своих атак, тем самым, дав Рафаэлю возможность легко, степенно и красиво одержать свою первую победу. Ошибка, неловкое движение, порыв и соперник повержен. Публика разразилась неистовыми овациями. Знатные вельможи кивали в знак одобрения, молодые кабальеро восторженно обменивались поздравлениями, завидя в победителе непоколебимый на какое-то время авторитет. Нежные сеньориты восхищенно вздыхали, каждая, посчитав его рыцарем своего сердца.
Дон Рафаэль Родигес Наварро одержал свою первую победу, тем самым, вступив на длинный и опаснейший путь искушения славой.
Людям свойственно воспринимать происходящее всего лишь как плод их деяний, логическое продолжение их действий. Мы редко задумываемся над природой маленьких случайностей, происходящих с нами. Случайные совпадения, незапланированные встречи, спасительные доли секунд при задержке на самолет, которому суждено упасть и разбиться. Да и попросту, стечение обстоятельств, при которых мы оказываемся, с точностью до миллиметра и секунды, именно в том месте и в то время, где и когда произносим то самое нейтральное "Здравствуй", которое впоследствии способно изменить течение всей нашей жизни. Случайные закономерности, рука провидения или Мактуб, как называют это мудрые мужи Востока.
В тот вечер Рафаэль не был настроен на веселье, тем более на бал. Все та же суета, шум, скука, а главное все как по нотам. Партитура каждого бала была хорошо ему известна. Она не менялась раз от раза, в нее не вносилось никаких импровизаций или вариаций на новую тему. Классический пассаж: Гранд- дамы, чинно восседающие в креслах и наблюдающие в свои драгоценные пенсне за молодежью, то и дело порицая ее за вольность нравов. Уважаемые именитые сеньоры, бурно обсуждающие политику, позволяя иногда примкнуть к столь важной беседе молодым да ранним кабальеро. Да томные сеньориты, изображающие на своих прекрасных личиках тоску, горделивое безразличие или что угодно еще, но только не то, что на самом деле чувствуют их сердца. Ибо это есть лишь дурной тон показывать свои истинные чувства, будь то любовь или ненависть.
Он так устал от этих балов, от чинных разговоров, а главное от этой предсказуемости. Он мог предугадать каждое движение глаз и последующие за ним слова жеманных кокеток, знал, что и когда нужно сделать и сказать для достижения необходимой цели. Все ведь и вправду было как по нотам, как дерганье за ниточки, способное вызвать то или иное движение марионетки. Его угнетали безысходная предсказуемость, шаблонность, обыденность и в то же время собственная власть, как искусстного кукловода, в совершенстве освоившего механизм обольщения красивых кукол-марионеток. Поэтому он не стал бы сегодня изменять своему одиночеству и не вышел из дома, если только его присутствие на этом вечере не было настоятельной просьбой близкого друга, умевшего уговорить его на любую авантюру. Рафа прибыл как всегда последним, все гости уже давно собрались.
Пытаясь пробраться сквозь шумную толпу, в поисках своего друга или попытке хотя бы найти себе место, он вдруг обнаружил, что не одинок в своем намерении. Среди массы людей, создававших впечатление слаженно работающего механизма, каждый винтик которого находится на своем месте и выполняет свою функцию, он увидел девушку, блуждавшую по залу как по лабиринту. Она была несколько растеряна, словно впервые оказалась в этом месте. Он вдруг ощутил какое-то странное роднящее его с ней чувство. Было видно, что она здесь случайно, а возможно, как и он, вовсе не собиралась оказаться на этом балу. Но главное, их роднило витавшее в их воздухе и читаемое в их глазах странное ощущение себя чужими на этом празднике жизни.
- А, вот ты где. Ну, наконец-то! Голос друга вернул его на этот свет.
- Ну что так долго. Сеньорита, позвольте Вам представить моего друга, отважного рыцаря и достойного кабальеро. Произнес хозяин дома, обращаясь к прекрасной незнакомке.
- Дон Рафаэль Родригес Наварро.
Рафа протянул руку девушке, пристально смотря в ее глубокие черные глаза, нарушая при этом все мыслимые правила этикета.
- Мария, - промолвила она.
С минуту они стояли в полном безмолвии, вглядываясь в глаза друг другу. Словно испытывая смелость друг друга нарушить общепринятые нормы и традиции высшего света. Рафаэль чувствовал себя как на арене, на поединке. Только противник его был вопреки обычному прелестен и красив. Он выжидал, следуя своей обычной тактике. Он просчитал два варианта развития событий, и в соответствии с ним был готов сделать определенные выводы. Она или отведет взгляд, скромно опустив глаза в пол, как делает большинство жеманниц при дворе, чем подтвердит свою к ним принадлежность, или будет сверлить его глазами, смело заигрывая как делают представительницы иного класса, отличающиеся в определенной степени вольностью нравов. Он допустил ошибку, свойственную всем нам. Мы можем предположить тысячу сценариев развития ситуации, но она неминуемо разовьется по тысяча первому, тому единственному, что нам уготовило Провидение или Мактуб.
Этот поединок взглядов продлился еще минуту и вдруг, Дон Рафаэль был повержен при помощи собственного секретного оружия. Мария не отвела глаз и не стала кидать фривольных взглядов. Она просто ярко, широко и естественно улыбнулась. Той самой лучезарной улыбкой, свет от которой озарил весь зал и поразил сердце рыцаря, развеяв призрак предсказуемости, преследовавший Рафаэля долгие годы.
Он вдруг понял, что знал ее всю жизнь. Он почувствовал неуловимое ощущение легкости и такой прекрасной простоты устройства мира. Его мира, который странным образом отражался в ее глазах. Он мог читать в них свои мысли, радости, а главное тоску. Ту тоску, которая жила в его глазах, которую он не мог объяснить даже самому себе и от которой не хотел отказываться. Сладкую тоску, соль жизни, природу которой не стоило объяснять, как требовали все окружающие, о которой не стоило вообще говорить. Ее величество печаль заслуживала магической тишины, молчания. Того молчания, которое говорит о главном красноречивей всех языков мира. Мария владела этим диалектом в совершенстве. Они оба обладали удивительно манящей способностью разговаривать глазами. И даже по прошествии времени, изменившего все: мир, ситуацию, их самих, и перевернувшего все с ног на голову, единственными правдивыми словами их диалогов были слова взглядов. Говорят, глаза не могут лгать, ведь взгляд это голос сердца.
Бал и все присутствующие стали словно дымкой, приглушенным антуражем главного действия, их разговора.
- У тебя есть мечта?- спросила Мария
- Мечта?..Хм, что есть мечта? Ведь это что-то неосуществимое, чему никогда не суждено воплотиться в жизнь. Зачем же тратить на это время. Лучше иметь желания, и претворять их в жизнь.
- Но, неужели тебя никогда не манило что-то заветное, хоть во снах или смелых мыслях?
- Манило. Но есть один выход.
-Какой?
- Все просто. Переведи свою мечту в разряд желания, а потом реализуй его.
- И что, вот так просто? Не верю, разве в жизни так бывает?
- А почему бы нет? Я всегда мечтал стать рыцарем. И только сделав эту мечту желанием, смог реализовать ее.
- Так что же, значит, она в полной мере воплотилась в жизнь?
- Ну, пока не в полной, но я на верном пути. Это великолепно, иметь возможность смолоду постигать мастерство рыцаря, учиться у таких опытных воинов, сражаясь с ними на арене, на виду у заполненного зрителями амфитеатра. Вкушать сладостные минуты славы, когда тебе рукоплещут знатные сеньоры и узнают на улицах.
- Но, если все так, то почему не в полной мере, к чему же еще стремиться? Ведь ты мечтал стать рыцарем и стал им.
- Я должен стать лучшим. Не просто хорошим воином, а лучшим из лучших, рыцарем-легендой. Я просто не имею права не добиться этого.
- Не имеешь права, должен, что значат все эти слова? А где же то, чего ты хочешь? Ты, а не та знатная толпа.
- Ну, просто я счастливчик, видимо. Ведь в моем случае желание и долг совпали. Произнося это, Рафа уже не смотрел в глаза Марии, он даже не заметил, как отвел взгляд в сторону. А девушка не ощутила, как, оступившись, нечаянно дотронулась до недозволенного до сих пор никому.
Время, что песок, ускользающий сквозь пальцы. Мы смотрим на этот завораживающий ритуал с благоговением, словно находясь под гипнозом. Забываем обо всем, а главное очень часто забываем прожить эти драгоценные минуты-песчинки. Небрежно просыпаем их, будучи уверенными, что затем будет следующая горстка, так до конца так и не осознавая, что каждая песчинка неповторима, и никогда не попадется нам вновь.
Так пролетели часы и дни общения. Часы, которых вечно не хватало, дни, что в одночасье превращались в недели. Рафа продолжал выступать на турнирах, одерживая все больше и больше значительных побед. Слава о молодом рыцаре достигала самых отдаленных уголков Кастилии. Поначалу, он был воодушевлен этим, но вскоре стал чувствовать некую моральную усталость. Каждый поединок начинался и заканчивался приблизительно одинаково. Рафаэль изучил все возможные слабые стороны своих противников, научился распознавать их с одного лишь взгляда и применять соответствующую тактику, безоговорочно одерживая победу. Он сам и не заметил как столь любимые им поединки, то единственное действо, что вызывало интерес и трепет в его душе, и заставляло глаза светиться задорными искорками жизни, стали похожими на столь ненавистные им балы. Они разыгрывались как по нотам. Предсказуемость - единственный непобедимый им противник, вновь появился на арене его жизни. Мария не могла не заметить этого. Она прочла это в его глазах, которые вдруг стали молчаливы и печальны. В один воскресный вечер, она пришла в амфитеатр, чтобы насладиться поединком, а вернее очередной победой своего друга.
Это был какой-то особый вечер. Воздух был пропитан стальной нервозностью. Публика сегодня была особенно многочисленна и шумна. Создавалось впечатление, что намечался поединок века, наблюдать за которым явилась вся знать королевского двора. Почувствовав необъяснимое себе самой беспокойство, Мария, вопреки всем правилам этикета, поспешила в служебные помещения амфитеатра, где рыцари готовились к турниру. Она хотела видеть Рафаэля. Как будто сама пыль, витавшая в воздухе, шептала ей об этой необходимости.
Вид Рафы ее встревожил. Он выглядел как будто как обычно, весь облик его был таким, как прежде, и только глаза выдавали неладное. Это были глаза старика, никак не юноши. В них больше не сияли озорные огоньки, но поселилась усталость и безысходность. Говоря с Марией, Рафаэль словно смотрел сквозь нее.
- Ответь мне, что с тобою происходит?- спросила девушка
- Все в порядке, не пойму о чем ты?
- Я о твоих глазах. Что с ними, ты не заболел?
- Да прекрати, со мной все хорошо, и с глазами тоже.
- Но, я же вижу, тебя ведь что-то гложит.
- Послушай, что может меня гложить, все в порядке. Собираюсь одержать сегодня тысячную победу. У меня сегодня юбилей. Порадуйся за меня, а не беспокойся по пустякам. Сказав это, Рафа попытался изобразить широкую улыбку, которая, тем не менее, непредсказуемым образом превратилась в ухмылку, даже гримасу.
- Твои глаза не лгут, Рафаэль. Не лги и ты мне, а главное себе, – промолвила Мария. В следующее мгновение произошла немыслимая метаморфоза. В обличье ее друга, его же голосом с девушкой заговорил незнакомый ей сеньор.
- Милая сеньорита. Я не имею чести знать, о чем Вы говорите. Более того, мне непонятны Ваши намеки относительно моих глаз. Потрудитесь изъясниться яснее, а еще лучше извольте и вовсе оставить эту тему. Простите меня великодушно, но в данную минуту я слишком занят более важными делами, нежели обсуждением так интересующих Вас физиологических аспектов моих глаз. Поэтому, прошу прощения, но я Вас покину.
Выстрелив этими словами, как из боевого орудия, Рафаэль поспешил прочь.
С этой минуты, высший свет больше не видел на своих балах и в ложах прекрасную незнакомку, милую сеньориту по имени Мария. Она скрылась в неизвестном направлении еще до начала поединка. А юбилейный бой Дона Рафаэля завершился его первым фиаско. Да еще каким. Славный рыцарь утратил свою рапиру, свое оружие. Он больше не излучал света, был мрачен, сосредоточен и этим уязвим. На этот раз сопернику удалось не просто выиграть турнир, но даже нанести увечье Рафаэлю. Песок, тот самый, что как время утекает в неизвестность, попал ему в глаза. То было не намеренным приемом противника, скорей случайной неосторожностью. Но этой роковой случайности было достаточно, чтобы юноша ослеп. Его глаза теперь были не просто грустны и печальны, они были пусты, хоть и все так же глубоки как раньше. Поговаривали, что он сам бросился на копье соперника, намеренно пытаясь уничтожить то единственное, что предательски выдавало его душу, те самые неповторимые глаза.
…………………………………………
Уезжая из города корриды, меня не покидало ощущение, что я оставляю место, которого нет на карте этого мира. Его нет в объективной реальности, если вообще можно предположить эту объективность. Скорее этот город был нанесен на карту моего собственного субъективного мира. Мира, живущего по другим законам и находящегося в другом измерении, не в трехмерном как у реальности, а в другом, четвертом.
Ночь там наступает не когда стемнеет, а когда сердцу необходима тишина, сияние луны, свет звезд и самый дорогой во всем мире шепот. Там нет расстояний и преград. Там можно говорить без слов, молча и при этом быть услышанным моментально за тысячью километров. Их вовсе нет там, этих километров. Ты можешь видеть истину, не будучи зрячим, просто наощупь. Дышать широко, иметь роскошь поступать широко, словно взмахивая широкими рукавами свободной белой рубашки, продуваемой морским ветром, ласкающим и освежающим. Свободно от одежд условностей, строгой формы стереотипов, от наручников обыденности и закономерности, от тусклости цветов «надо» и «должен». В этом измерении нет скучных форм, там можно видеть цвет своих мыслей и форму чувств. Там я говорил с Шекспиром о любви, спорил с Ньютоном, умолял Галилея не отрекаться от себя. Я мог бродить по набережной любого города и оказаться именно на той, что мне дорога больше прочих. Любоваться закатом и отражением города в воде, каждый раз разным, а иногда тем и только тем, что хотел видеть, по которому скучал. Я мог позволить себе не заметить, что бреду по асфальту босиком, с длинным поэтическим шарфом, обмотанным вокруг шеи, потому что в зеркале того моего мира не отражались ни нормы, ни осуждения. Однажды, я услышал как один немного заносчивый дворняга, щенок неизвестной мне породы, а, скорее всего и не существующей вовсе, утверждал, что на четырех лапах быстрее вскарабкается по лестнице в небо. Я принял вызов и легко доказал ему и всем, что человек на двух ногах, не нагибая спины и не становясь на четвереньки, способен взобраться на самую высокую ступеньку быстрее, да еще и успеть полюбоваться прекрасным видом с самой высокой крыши. Я увидел оттуда облака. Они плыли подо мной. Белые и пушистые, мягкие как перина. Мне сразу захотелось упасть в их объятья, полететь на них как на ковре-самолете вдаль, к горам, чтобы поприветствовать их величие своей свободой. Я мог подарить незнакомке, чья улыбка осветила мой день, потрясающий сон, чтобы скрасить ее ночь, а потом предложить слетать на луну полюбоваться восходом солнца. Я рисовал картины на песке, и они жили дольше тех, что висят в галереях. Я писал стихи в зеркальном отображении задом на перед, а потом читал их на языке, которого не знаю. Сумасшедший, говорили вокруг, больно ударяясь лбами о свои же слова, отскакивавшие от дверей моего четвертого измерения и возвращавшиеся трехмерным бумерангом в объективную реальность. Я улыбался миру, и он улыбался мне в ответ. Я плакал на плече дождя, а он сливался с моими слезами. Искал сокровища на соседней улице и ликовал как ребенок, находя их в собственном кармане. Перекидывался взглядами, видя в них свет, так обмениваясь его оттенками с посторонними, которые после этого становились своими. Мы были словно хранители какой-то тайны, заговорчески перемигиваясь и загадочно улыбаясь. Я кормил голубей на площади в Венеции, находясь при этом в Сибири. Странно, но они не замерзали. Я получал Нобелевскую премию по математике. Единственный во всей истории объективного мира, доказав свою гениальную теорему, там в четвертом измерении своего субъективного.
Он был прекрасен, мой мир. Столько красок и звуков не бывало в трехмерном, со времен его сотворения. Он был добр ко мне, позволяя не носить ненужную и неудобную одежду, летать и не падать, вопреки законам притяжения того другого мира, кричать по ночам только для того, чтобы быть услышанным на другом континенте. Он любил меня таким, каков я есть. Однажды, я его продал. Предал за твердость почвы и скучную, но безопасно четкую геометрическую конструкцию из того трехмерного высшего света. Я решил поселиться в ней, построить из нее дом. Дом с идеально ровными серыми стенами, из надежного крепкого бетона, чтобы не суметь сломать их в очередной раз, когда мне захочется полетать. Все предметы в нем были однотонными, согласно строгому элегантному стилю. Модно и красиво, четкость каждой линии, никаких излишек отклонений. Все по высшему разряду. У меня даже появилась гардеробная комната, где хранились самые элегантные и строгие костюмы, идеального покроя, без лишних выточек и асимметричных воротников. Множество, на каждый случай жизни, на все виды выходов в свет, по разным поводам, но при этом все практически одинаковые. Я больше никогда не выходил из дома босиком, избавился от всех несуразных шарфов, заменив их лаконичными и однотонными, потому что человеку моего статуса и положения другое было непозволительно. Непозволительно. Странно, я имел возможность побаловать себя любой роскошью, кроме той непозволительной, нелепой, бессмысленной, ни к чему не ведущей и не приносящей никакого ощутимого результата. Я больше не мог взобраться на крышу, чтобы полюбоваться закатом, не встав при этом на четвереньки.
Я поднял голову к небу. Почему оно молчит, ведь оно всегда было зеркальным. Не находя ответ, я вспомнил о подарке Карлоса. Медальон светился на солнце, отражая его лучики и грая солнечными зайчиками на моем лице. Я прищурился, и только тогда увидел в далекой высоте синего неба парящего гордого орла. Мне казалось, я даже слышал, как он летел, видел цвет траектории его полета. Вот и ответ.
Летать. Детьми, каждую ночь мы с легкостью взмывали ввысь, паря в синем небе и кувыркаясь в мягкой белой перине облаков. Дети- волшебники. Они знают главный секрет, заклинание, поднимающее тело от земли без крыльев. Звучит оно просто: лети. Без страха, без сомнений и размышлений о траектории полета и вероятности падений. Оторваться от земли может только смотрящий вверх, в синеву мечты, а не просчитывающий последствия от ударов при падениях. Рожденные ползать, летать мы боимся, печемся о коже, какие ж там крылья. Люди, как змеи, мы меняем кожу несколько раз за жизнь. У нас несколько шкур. И неизвестно, одинаковое количество шкур у всех или нет. Но сколько их у тебя. Никогда не узнаешь, пока не сбросишь старую кожу, есть там новая или нет. После того, как кожа меняется, почти все начинают бояться - вдруг это всё, последняя. И, в общем, получается, что все как бы боятся за свою кожу. Чтобы она не поранилась, не замерзла, не вымокла, не высохла или сама собой не начала меняться. Если ты хочешь сберечь шкуру, то, как лучше всего это сделать, если не удалить все остальное. Музейные экспонаты, добивающиеся успехов в делах, искусно сделанные чучела, заполоняющие улицы и проспекты больших городов. Какие же тут крылья.
У волшебников есть одно сказочное заклинание, с помощью которого и взрослый человек может расправить крылья и взлететь. И даже некогда музейная мумия имеет шанс на полет. Чудодейственная сила взгляда. Стоит посмотреть прямо в глаза, пристально, сумев удержать их взгляд и не отвести свой, и ты прочтешь эту молитву в них, прочтешь те скрижали, что поднимают тебя ввысь. Минута и ты видишь в них легкую дымку облака, печальную слезинку ласкового моря, яркую искорку молнии, озорной лучик солнца, понимающую необъяснимость твоего существа и вот ты уже паришь. Паришь в облаках, сбросив прежнюю кожу, не стесняясь наготы своей сущности, ведь только так мы можем летать без крыльев, как волшебники, как дети. Главное, набраться смелости взглянуть в глаза и не отвести взгляда, а иначе разобьешься.
Моя дорога петляла, словно юркая изворотливая змея, за передвижениями которой трудно уследить взглядом. Поворот, еще один, а там наконец я выйду к цивилизации. Там, наконец-то закончатся эти скалы и обрывы. Но, нет. Бесконечная тропа уводила меня все дальше вглубь заброшенной дикой природы. Похоже, что я заблудился. Тогда, решив положиться на волю судьбы, я перестал следить за дорогой. Просто скитался, не думая, где и куда повернуть. Я даже не заметил, как страх покинул меня, впрочем, забрав с собой несколько километров пройденного пути. Я потерял счет времени, не имея представления, сколько времени провел в таком пути. Он увлек меня, заманил в свои сети, подарив некую свободу. Сегодня была удивительная ночь, она предвещала завтрашний особый день, который сулил мне выход. Я точно знал, что завтра прибуду в очередной пункт, указанный на ее карте.
Мне приснился еще один странный сон, из тех, видя которые каждый раз, мне кажется, что это воспоминание из реальности, уже даже и не понимая какой.
……………………………………………..
Он был рожден.
И не было предела ликованью. Его ведь так заждались все. К приходу его в этот мир готовились уже давно, ярко представляя его глазки, носик, губки, какими ни будут. Ну верно как у предков, как у деда или может прадеда. Ему уже и имя дали, как иначе, тут невозможна даже тень сомнения, оно давно предопределено, как, впрочем, и судьба его. Ее построят. Так, как надо, как будет ему лучше, чтобы прославить честь семьи и, чтобы люди добрые, да и не очень сказали, что он верный славный сын. Добротный, так, как надо. Словно свежевыпеченный торт, строго по рецепту и из муки только высшего сорта. О том, что он возможно совершенно из другого теста не может быть и речи. Что «Медовик» не хуже пышного помпезного «Наполеона» недопустимо даже и помыслить.
Он рос.
Его любили, а потому тогда он еще умел мечтать. Мечтал стать искусным кулинаром. Его восторгала возможность из разных частиц, по отдельности, казалось бы, не нужных, соединяя их, создать шедевр. Преобразования подобного рода завораживали его. Обладая талантом кулинара-волшебника, он творил свой собственный чудесный мир, наполненный вкусами и красками. Мир, в котором он мог быть самим собой и счастлив. Однако, за любовь приходится платить. Они любили его так сильно, что готовы были разрушить любой мир, создавая его феерическое будущее. Они любили в нем «Наполеона», восторгались им и требовали от него, пусть порой и молча, во что бы то ни стало стать им. Учись, стремись, будь первым, лучшим, а иначе. Иначе не случится, это полностью исключено. Он им обязан. За жизнь и за любовь, да за муку лучшего высшего сорта, которой они наполнили его легкие, не думая, что можно так и задохнуться. Он должен стать министром, на худой конец банкиром, послом или великим генералом, владельцем фабрики, завода, парохода, а иначе…иначе…
Он вырос.
Теперь он наверху, так высоко, что выше только звезды. Путь был тернист. Пришлось идти по головам, слышать стоны раненных в сердце острием своего каблука, перевязывать жгутом собственные раны, делая вид, что они и вовсе не кровоточат. Сердца и крови нет, это просто голубая холодная жидкость, ничего, ее не жалко. Он на вершине. Там, где седовласые скалы подпирают собой небо. Там, откуда виден весь мир, все чудеса его. Всё: рай в Миру, но и мирская преисподняя. Ему доступны все прелести, любой каприз, любая прихоть. Стол его жизни ломится от яств, да только он не ощущает больше вкуса, ему не сладок ни один «Наполеон». Однажды, оглядывая окрестности с высоты, он увидел маленькую харчевню у подножия «своей» скалы. Что-то странное, необъяснимое, щемящее в груди заставило его спуститься и зайти туда. Свет, мягкий ласковый свет озарил его глаза. Яркие теплые краски и родные сердцу ароматы встретили его. Какой-то запах, до боли знакомый и родной, от которого почему-то становится одновременно и спокойно-сладко и невыносимо больно. «Медовик». Его вынес молодой человек, глаза которого светились яркими лучами спокойствия. Да так, что наполняли светом помещение и радостью сердца его обитателей. Они были похожи как две капли воды, но в то же время, разные как лед и пламень.
Он умер.
Сбросился со своей вершины, самой высокой, грозной и могущественной скалы вниз, к ее подножию, туда, где тихий ровный свет лился из окон маленькой кухоньки счастливого безвестного волшебника-кулинара.
Крик, ужасающий крик безысходности вырвался из груди. Холодный пот прошиб в одно мгновенье, жизнь как один день целиком пролетела перед глазами. Я проснулся.
Глава 3. El Capitan
Ведомый какой-то непонятной мне силой, словно своеобразным компасом, показывающим мне направление пути, я прибыл в Пуэрто де ла Круз, один из портовых городов страны тореадоров и виноделов. Это был типичный для этих мест городок, маленький и уютный. Как в любом таком городке, жители знали друг друга в лицо, были осведомлены о мельчайших подробностях жизни каждого. Нельзя было пройти хотя бы даже по одной улице, не встретив кого-то из знакомых. Здесь практически каждый мужчина в семье был либо рыбаком, либо мореплавателем. Все таверны и рынки города существовали за счет морского улова. Любые виды морской фауны и флоры заполняли прилавки торговцев и меню всех местных ресторанов, кафе и баров. Женщины мастерили украшения из перламутровых ракушек и продавали их заезжим путешественникам и туристам. Город жил морем.
Я остановился в небольшом пансионате, так здесь называли постоялые дворы. Хозяйка сдавала несколько комнат своего дома приезжим, принимая их при этом как дорогих гостей. Вечерами Донья Рита демонстрировала им блеск своих кулинарных способностей. Каждый раз мне казалось, что это их пик и, что сегодня она превзошла саму себя, но на следующий же день я убеждался, что нет предела их совершенствованию. Как в любом небольшом обществе среди жителей Пуэрто де ла Круз были свои выдающиеся личности, знаменитости, чья жизнь были у всех на устах. Одной из таких легенд города был Рауль Торрес. Капитан – так называли его в этих местах. Он был бравым капитаном самого большого на побережье судна «Мирабелла». Порывистый, нетерпеливый, прошедший множество морских бурь, закаливших его дух и тело. Он был настоящим морским волком, не мыслящим своей жизни без моря. О его странствиях в городе складывали легенды, основу которых закладывали его собственные рассказы. Он был достаточно словоохотлив и любил порассказать благодарному слушателю о своих приключениях в пучине морей, как любой моряк, любя и умея, не то чтобы их очень преувеличить, но довольно ярко приукрасить. Всем своим видом он являл мужество и непокоримость. Казалось, он неуязвим и не имеет ни одной слабости. И лишь немногие знали, что внутри такого внушающего трепет исполина, от которого так и веяло уверенностью и мачизмом, скрывался ранимый юноша, напускавший на себя искусственно такой грозный вид не для того, чтобы впечатлить окружающих, а скорее, чтобы спугнуть собственный страх и неуверенность и придать решимости своим шагам.
Именно таким, трогательным и юным она описала его в том самом блокноте, который я ношу с собой в качестве карты неведомого мне ее мира.
Мы встретились в порту в один из тех дней, когда я приходил к морю, сам не понимая зачем. Я словно пытался увидеть что-то за синим горизонтом, разглядеть какой-то знак. Я ждал вот уже скоро месяц, ждал сам не зная чего. Каждую ночь мне снился одинокий маяк, который подавал мне сигналы. Он будто б пытался мне что-то сказать, прокричать своим ярким сиянием. Каждый раз, приходя на берег, я старался разглядеть и разгадать эту азбуку Морзе несуществующего в реальности маяка.
В тот день Рауль виртуозно командовал швартовкой прибывшей после дальнего и опасного рейда «Мирабеллы». Его приветствие было таким же своеобразным как он сам. Вместо того чтобы представиться, он окликнул меня и попросил подхватить один из швартовочных тросов, а не стоять тут без дела.
- Ну-ка, на что ты способен, покажи себя. Эй, вы там, на носу, не спите на ходу, черт вас подери! Капитан был также не терпелив и во всем остальном, как в вопросах швартовки. Промедление в любом деле, хотя бы даже и на мгновение моментально выводило его из эмоционального равновесия. Он торопился, порой даже понимая необоснованность своей спешки. Словно убегал от чего-то или кого-то. В моменты эмоционального накала его «бег» так ускорялся, что он даже начинал говорить быстро и сбивчиво, словно пытаясь отдышаться после забега на длинную дистанцию.
Он был фаталистом, считавшим, что судьба сводит людей в жизни не просто так, а по какому-то лишь небесам известному умыслу. Он не боялся морских бурь и шторма, будучи уверенным, что смерть забирает человека только в отведенный час. Мактуб – говорили арабы, «Так написано», - вторил им Капитан. Однако, это отношение к глобальным моментам не мешало ему считать себя хозяином собственной жизни. Спелое крепкое яблоко не упадет на голову, его необходимо пойти и сорвать, так как в этом мире побеждает сильнейший. И даже если отнял у другого, то заслуживаешь это, лишь потому, что сумел сделать. Мы были абсолютно разными и, возможно, именно поэтому за короткое время стали очень близки. Почти каждый вечер мы с Капитаном проводили в таверне близ порта, за кружкой пива, рассуждая обо всем подряд, а иногда просто молча сидели у берега часы напролет. Я рассказывал ему о своих снах, он мне о своих страхах.
Особенно я любил вечера, когда мы делились самыми сокровенными вещами молча, понимая друг друга без слов, лишь по взгляду, находясь на одной волне. Волна уносила нас сквозь пучину океана, то неся нас на одном гребне, чтобы поднять над всеми штормами и бурями, а то обволакивая своей пушистой теплой пеной в минуты задумчиво-спокойного плавания. Мы знали, что только вместе находясь на этой волне, мы доплывем до земли обетованной. Капитан и штурман, эмоции и мозг, порывистость и рассудительность. Но, точно с такой же уверенностью каждый из нас знал, что рано или поздно, мы столкнемся с волнорезом, рассекущим нашу волну на две половины, два мира, две судьбы. Рауль часто говорил, что у каждого своя дорога и та же неведомая сила, что однажды пересекла эти линии, также без объяснений и моментально когда-то их разведет. Главное, не свернуть со своего пути, ведь только тогда он станет для тебя млечным.
Множество раз Рауль предлагал мне отправиться с ним в плавание. Он описывал его такими яркими красками, которых не знает реальность. Оно жило в его воображении своей жизнью. Жизнью полной свершений и побед, так привлекавших и манящих его. Меня впечатляла эта морская жизнь и не раз я уже собирался присоединиться к нему в очередном его путешествии, но что-то все время меня останавливало. Однажды, оказавшись ранним утром на берегу, в очередной раз, выйдя на зов моего маяка, я понял, что это было. Я должен был совершить свое собственное плавание, выйти в море своей жизни, пусть даже и на самой маленькой лодке. Своей лодке. Один, а не в кают-компании на борту корабля жизни Капитана. Не моей жизни. Я распрощался с бравым морским волком и пустился в этот путь.
Глава 3 Дорога.
Волны жизни качают нас как малое дитя в колыбели, порой усыпляя нашу волю и желание доплыть до Земли Обетованной. А иногда, будоражат нас, вызывая тревогу и заставляя бить ладонями по воде в попытке изменить русло течения реки нашей жизни. Мы бессмысленно пытаемся биться с этой стихией. Совершаем множество суетливых истеричных шлепков по воде, словно в исступлении, не помня себя, бьемся лбами об эти волны, вместо того чтобы признать мощь естества природы. Нет, не покориться, но понять и принять ее. Тогда мы сможем направить свою лодку, спокойно и без суеты один раз совершив движение веслом, которое сдвинет ее в ту сторону, что мы выбрали. Как железнодорожное полотно – одно движение и рельсы сдвигаются, посылая поезд в нужном направлении. Мне было трудно. Трудно быть среди людей и невыносимо без них. Трудно идти к цели, борясь не только с окружающими сложностями на пути к ней, но прежде всего с каким-то до боли знакомым голосом внутри меня, беспрестанно повторявшим мне: «А вдруг?..А если бы, а может быть она не твоя…не та, не то..зачем?»
Я плыл и плыл. Берега меняли свои очертания и пейзажи, а мне все они казались одинаковыми. Я видел людей всех цветов кожи, но так и не мог встретить кого-то с похожим оттенком на мой цвет души. Яркие, разные, неоднозначные и интересные, но не те. Я мог говорить с ними на их языках, даже на отдельных диалектах некоторых из них, но порой меня посещало невыносимое желание поговорить в кем-то на моем языке. В такие дни я чувствовал себя Гулливером, чужим, иноземцем. Мне хотелось, то бежать ото всех прочь, то закрыться в дальней комнате на ключ. Хотелось вырваться из себя наружу или остаться навеки похороненным внутри.
Уже который день я брел по пустыне. День, а может месяцы или годы. Я искал его, свой оазис. С той самой ночи, когда он мне приснился, я ни минуты не сомневался в его существовании в реальности и был уверен, что обязательно найду его. Я преодолею самые высокие горы, переплыву самые глубокие моря, спущусь в самые глубокие пещеры, обойду весь мир, но найду его. Во сне я видел путь к нему, дорогу, по которой надо было пройти босиком. Я даже видел себя, идущего по ней, сияя от счастья и напевая, известную только мне одному, песню. Люди оборачивались, глядя на меня, даже останавливались. Сначала в недоумении, но потом, почти всегда, их лица разлаживались в спокойной и мягкой улыбке. Они словно становились добрее, наивней и как-то моложе, по-детски радуясь солнцу внутри меня. Но, вскоре мне подумалось, что это непрактично, а главнее не солидно и смешно совершать свой путь босиком. В добротных ботинках на толстой подошве я достигну цели куда быстрее, хоть и не прочувствую каждую травинку и камушек кончиками пальцев, не почувствую дуновение ветерка и капель росы ранним утром. Ну и что, главное конечная цель, а не путь к ней. И к тому же к чему эта клоунада. Мне казались, я походил на юродивого, скитавшегося по бескрайним дорогам. Петрушку, несмышленого мальчишку, которому все улыбаются лишь потому, что жалеют.
Я шел и шел, пейзажи сменяли один другой, люди менялись, а может, это менялись выражения их лиц, теперь уже не знаю. Через какое-то время я понял, что иду уже по другой дороге, другого цвета и формы. Другие обочины и уже не тропинка, а асфальт. Но, я не отчаивался, мысль о моем оазисе придавала мне сил и веры в себя. Я мечтал о нем, как о самом драгоценном сокровище на земле. Во времена, когда передо мной становились непреодолимые, на первый взгляд, высокие горы – исполины и я, пугаясь их грозного величия, опускался в бессилии у их подножия, он приходил ко мне во сне, мой рай, такой желанный и манящий меня. Я видел каждую капельку живительной воды моего оазиса, я словно ощущал ее вкус, она была осязаема, как будто имела форму. Просыпаясь, я чувствовал в себе огромный запас новых сил и больше не страшился препятствий, высоты и крутизны скал. Я смело карабкался по самым опасным откосам наверх, к цели и искренне радовался каждой покоренной вершине. Ведь это делало меня сильнее и еще больше приближало к мечте. Переплывая океаны на оборудованном по последнему слову техники и безопасности лайнере, отказавшись при этом сесть на воздушный, словно летящий по волнам парусник, я часто попадал в шторма и бури. Мой корабль бросало из стороны в сторону, палубы накрывало огромной, сносящей все живое на своем пути волной, корпус разбивало о рифы на маленькие кусочки. Но, я оставался жив, держался на плаву, хранимый своей мечтой, как спасательным кругом, не дававшим мне пойти ко дну. Вплавь я добирался до берега и вновь продолжал свой путь. Так я дошел до пустыни. Мои ноги утопали в однотонной бесконечности песка. На них словно были надеты чугунные кандалы. Мне что-то очень мешало, в какой-то момент я понял, что это была сверлящая меня мысль о том, что вовсе не песок мешает мне идти быстрее, а нечто другое заставляет топтаться на месте и совершив один шаг вперед, возвращаться назад на два. Это она, предательская мысль сковала мои ноги цепями. Мысль о том, что я заблудился, потерял ориентир, свернул на ложный путь. Так произошло потому, что я перестал смотреть вокруг, перестал вглядываться в саму дорогу, меня не волновало, что ее окружает. Перестал рассматривать местность вокруг, любоваться красотой гор, морей, полей и городов. Не останавливался, не спрашивал прохожих ни о чем, не любовался, не слышал и не видел. Я не получал удовольствия от пути, он был для меня лишь средством достижения цели. Погруженный в эти грустные мысли, я поднял голову к небу и вдруг увидел его. Сначала вдалеке, потом все ближе. Да, без сомнений это был он. Настоящий, самый прекрасный, тот самый, мой оазис. Ликованию не было предела, все дурные мысли в одночасье улетучились. Гордость за преодоления стольких препятствий и радость достижения мечты переполняли меня. Я был счастлив. Вода, кристально чистая, голубая как небо, искрящаяся как звезды, ослепляя своими капельками, игравшими с лучиками солнца в салки, била живительным ключом. Я поднес руки, пытаясь набрать ее в них, чтобы сделать первый глоток. Мне показалось мало, тогда я припал к роднику губами. Я жадно пил ее, не останавливаясь, пил, словно одержимый жаждой. Но, что-то странное происходило со мной. Я не чувствовал вкуса, объема, не мог ей насытиться. Я пил и пил, но так и не мог напиться. Это был красивейший рай на земле, с кристально чистой водой, потрясающими садами, богатыми разнообразными фруктами. В мгновение я понял причину, понял все. Это бы вожделенный оазис, такой долгожданный, но такой чужой, потому что был вовсе не тем, чужим, не моим.
\\\\\\\\\\\\\\\\\
Обессиленный долгими скитаниями, приведшими не к своей цели, я упал на кровать в маленькой коморке, называемой номером захолустного отеля, очередного в котором я остановился. Я провалился в какую-то темную негу, забыв о дне, о реальности, обо всем. Я проспал два дня. Мне снился новый сон, новый образ новая кожа.
……………
Я игрок. Мне казалось, что достаточно всего лишь научиться прятать туз в рукаве, чтобы гордо носить это звание. Я научился паре карточных фокусов, на которые покупались наивные простаки и восторженные девушки. В мгновение обводя их вокруг пальца, я приводил в восторг всех, делавших на меня ставки. Они восхищались моими хитроумными стратегиями, тщетно пытались повторить их, признавая в конце концов мою уникальность. Я даже не заметил, как стал фаворитом в этой игровой гонке.
Отчего же мне так тошно. Я придумываю свои правила игры каждый раз заново и каждый раз проигрываю. Но стоит только мне обратиться к уже существующим играм, придуманным кем угодно, кроме меня, я всегда одерживаю в них победу. Я совершаю ходы, известные этому миру уже сотни лет, просчитывая все возможные варианты и выбирая самый верный. Всегда самый верный выбор, сделанный уже множество раз миллионами азартных безумцев до меня. Заезженные, затертые до дыр и воспетые в романах комбинации. Безошибочно, беспроигрышные и от того такие уже банальные и серые. Почему, стоя на пьедестале с главным кубком в руках, я ощущаю какой-то металлический привкус во рту и тупое монотонное биение чего-то внутри себя. Так громко, еще чуть-чуть и моя голова расколется на мелкие кусочки меня. Это как молоток, вбивающий гвоздь…только куда?
В криках ликования по поводу моей победы, смешанных с горьким плачем проигравших, виртуозно обведенных мною вокруг пальца, я почему-то слышу стук молотка, вбивающего гвоздь в крышку гроба. Еще одна победа не в своей игре по чужим правилам – еще один гвоздь. Сколько их осталось?
Скука, пресность, безразличие - вот они, зрители на панихиде.
«Он был игроком»,- патетически воскликнут одержимые не своей страстью.
«Он был негодяем»,- прокричат проигравшие мне не свои жизни.
«Его не было», - прошепчут любившие.
«Это еще не мат», - возразят любящие меня, все еще или пока.
Я знаю все ходы наперед, все варианты выигрыша. Каждому необходимо обмануться по-своему. Но, все одинаково ищут своей сладости в этом обмане. Я знаю как ее дать, знаю все существующие рецепты, консистенцию каждого «неповторимого» сиропа, время и способ его подачи и разумеется эффект. Я опытный кулинар…я игрок.
Но, почему же с каждой новой порцией, с каждым виртуозным ходом, партией, в конце концов, вместо сладости от победы, я ощущаю этот противно пресный вкус. Где он, тот самый последний гвоздь?
Я возомнил себя игроком, при этом, не сумев или не смев сделать ни одного хода в игре по своим правилам, потому что слишком страшно было даже подумать, что когда-нибудь найдется с кем в нее играть.
Ты перестала мне сниться….
Сны - ниточки в лабиринте Ариадны, хватаясь за которые я пытаюсь найти ту самую дверь. С тех самых пор как я пустился в путь, это единственный компас, что ориентирует меня в пространстве. Встречая разных людей, я понимаю, что уже видел их во снах. Так было с Карлосом и Рафой, с Капитаном и всеми попутчиками на этой странной дороге в поисках не известно чего. Я пустился в путь, чтобы найти ее, но пройдя его добрую половину, понял, что ищу что-то большее. Я ищу не женщину, которую потерял, я ищу себя, которого пока так и не обретал.
Минуты, часы, дни, недели, месяцы и дальше, больше. Они едины. Как бесконечный сон, в котором нет временных границ, в котором год за день и все на одной точке, мертвой точке. Событий множество в том сне, они вас увлекают, словно сюжет приключенческого фильма, да только в них угадывается финал не вестерна, а драмы. И вроде линия сюжетная к тому ведет, и уже серия последняя, миллионная как в дурном сериале, а развязка все никак не наступает. Возможно гениальность режиссера тому виной, но удивительным образом вас трогает каждая новая сцена в этом уже заезженном сценарии, каждый раз, как в первый вас выворачивают наизнанку самые, казалось бы, незначительные сцены. Вы бы и рады встать и выйти из кинозала, да что-то не пускает, держит, словно невидимой нитью вы привязаны к своему месту, связаны навек с главными героями. Вот вы уже и не различаете кино и реальность, вас интересует все, что связано с героем, малейшая тень, промелькнувшая по его лицу, любое слово, брошенное вскользь, любой человек прошедший рядом. Он заполняет ваши дни, месяцы, всю временную массу, течение которой уже вам неподвластно, проникает в вашу кровь, сознание и душу. Становится вашим воздухом, день ото дня насыщая ваши легкие особым кислородом. Он сладок, свеж, но не ваш. Вам его одолжили на время, и вот это время прошло, минутки истекли, словно песчинки в песочных часах. Теперь вам больно, тяжело дышать. Вы задыхаетесь, ведь так привыкли к «своему» воздуху, и легкие обычный, «общий» больше не воспримут. Вы гибнете, но выйти из кинозала не хотите, не можете, ведь герой вас держит. И даже на последнем издыхании, когда ваших сил хватает только на одно слово, даже тогда вы не в состоянии произнести спасительное «Отпусти»…
Глава 4. Возвращение.
Не найдя той, что искал, я вернулся. Вернулся в тот город, где последний раз видел ее, говорил с ней, молчал. Теперь я жил в этом городе. Путь, пройденный мной в ее поисках, научил меня многому. Теперь, мне не было страшно плутать, потому что я знал, что все равно набреду на нужную тропинку, если только отпущу поводья внутри себя. Я жил иначе, решительней, смелее и был вполне доволен своей жизнью. Но, иногда меня окутывали воспоминания о том, что было до пути. Я вспомнил одно лето много лет назад.
…………………………..
Неестественно холодный в это время года, недружелюбный северный ветер насквозь пронизывал, лишая тепла каждую клеточку моего существа. Он дул в лицо, слепил глаза, морозил руки, играл с прической, пытаясь рисовать замысловатые фигуры, словно знаменитый парикмахер, создающий очередной шедевр.
Но мне он не был страшен. Ведь мы всегда боимся неизвестного, невиданного, незнакомого. С подобным же явлением я хорошо знаком. Игривый ветер, на сей раз, был обманут. Пытаясь напугать, сбить с толку, заморозить, он обнимал все крепче, дул сильнее, проникая сквозь одежду, преодолевая все преграды, он стремился в душу. Но едва ее достигнув, был поражен находке, которую там обнаружил. Это был вроде бы невзрачный, маленький, но в то же время крепкий и упрямый Холодок.
Нося его в своей душе, уже который год, я с ним сроднился, так к нему привык, что никакой мороз и ветер не были страшны мне. Душу не заморозить, если холод в ней уж поселился.
Обескураженный таким положением вещей, не добившись своей цели, ветер удалился. Июльский вечер вновь стал теплым и спокойным. Вдруг все стихло, буря улеглась, но в воздухе витало неуловимое ощущение, предвестник чего-то нового, незнакомого, иного. Им был все тот же ветер, затаившийся в ночи, как актер за сценой, в ожидании подходящего момента для своего выхода. Но, то был уже другой, то был Ветер Перемен.
Я не был незрелым юнцом, бросавшимся без раздумий в омут с головой. Не совершал безумств, не ввязывался в авантюры. Я был молод, но одновременно опытен и зрел. Не то, что был противник безрассудства, праздности, веселья, нет. Все это было в моей жизни. Веселый, добрый, заводной, душалюбой компании. Всегда в кругу друзей, поклонниц, никогда не будучи один, и в то же время бесконечно одинок. Так случилось, что, однажды, пустив в душу тот пресловутый Холодок, я принял жизнь такой, какая она есть, без магии и чуда. Смирился, престал искать и верить в них, объясняя это вдруг наступившей собственной зрелостью. Я перестал слышать голоса: голос сердца, интуиции, надежды. Все было предсказуемо, расписано по нотам, ни на тон не отступая от партитуры. День за днем, месяц за месяцем, год за годом. И только в этот вечер я вдруг почувствовал какие-то изменения в воздухе, словно последний поменял свой состав, наполнился незримыми частицами, странной искрящейся пылью ….
Едва справившись со старым, уже скрипящим замком входной двери, я столкнулся с новым препятствием: дверь в кухню была закрыта и не поддавалась мирному вторжению хозяина. Списав все на сквозняк, я по обыкновению направился на поиски спасительной в подобных случаях отвертки. Что-то не давало мне покоя, какая-то странная тревожность, которую я чувствовал физически, тщетно пытаясь определить как именно. Пара ловких движений отверткой и вот замок сдался. За несколько секунд до капитуляции, я опознал свой раздражитель. Ну конечно, это был запах, безумно знакомый и одновременно чужой, как старый знакомый из прошлого, имя которого уж давно позабыто. Запах сладкой ваты, такой, который чувствуется только в беззаботном детстве, и ассоциируется с ощущением предвкушения чудес. Чувствуя предельное напряжение и тревогу, резким движением я распахнул дверь настежь, открыв своему взору невероятную картину. Убранство кухни было таким же как всегда: все предметы и утварь на своих местах, все вроде бы без изменений, за исключением лишь одной детали. Она расположилась на широком подоконнике за шторкой. Это была прелестная маленькая девчушка, лет 8-10. Она сидела у окна, рассматривала звезды, обхватив одной рукой коленки, а в другой держа палочку с огромным розовым облаком сладкой ваты, казавшимся больше, чем она сама. Она была нежной и хрупкой, выразительные, яркие черты лица, которое обрамляли густые локоны, ниспадавшие на хрупкие плечики. Всем своим существом походила на ангела, и только в глубоких карих глазах видны были дерзкие искорки, словно тысячи озорных чертиков прыгали в них, задумывая очередную шалость.
Я был поражен. Кто эта девочка, как здесь появилась, что происходит, может быть, я не в себе. Все эти вопросы вихрем пронеслись в голове. Взяв себя в руки, я попытался выяснить все у самой незваной гостьи. Но, при попытке дотронуться до ее ручки, произошло нечто странное. Ощутить ее было невозможно, моя рука прошла сквозь нее, что не могло не вызвать у девчушки истинный восторг, который излился задорным звонким смехом. Объятый ужасом, я отпрянул. Немного погодя, собрав все мужество и волю, я попытался с ней заговорить. Она была мила и дружелюбна, наивна, искренняя, как каждое дитя. И на вопрос о том, как она здесь оказалась, ответила легко, непринужденно:
-Ну как же так, ведь это ты меня позвал!
-Позвал?..Я?.. Как я мог, ведь я тебя впервые вижу! А ты, ты меня знаешь?..Как?..Откуда?!
- Конечно, знаю, мы с тобой уже давно знакомы. Ты приходил ко мне во сне. Являлся мне на протяжении многих лет, но с некоторых пор стал появляться реже, а потом совсем исчез. И я решила, что теперь должна прийти сама, быть может, я смогу тебе помочь.
Звезды, наблюдавшие с неба за этой забавной картиной, ярко горели, как будто игриво смеялись, заговорчесски перешептывались, искрились задорно и ярко как тысячи искорок-чертиков в тех карих глазах.
- Что же мне с тобой делать?
- Хм..я же не твоя любимая отвертка, которой ты вечно открываешь эту дверь! Со мной не надо что-то делать.
- Откуда ты знаешь про отвертку?
- Мне приснилось. Давай сыграем, в одну игру, в слова?!, - произнеся ту фразу, девочка прищурилась и состроила мне рожицу, как бы уговаривая согласиться.
- Ну что тебе стоит. Я назову слово, а ты должен ответить первое, что придет в голову. По рукам?, - она протянула мне маленькую детскую ручонку, с пухленькими, но аккуратными пальчиками и посмотрела так настойчиво прямо в глаза, в которых в тот же миг опять запрыгали задорные чертята. Сам не понимая почему, я решил принять ее игру. И пожимая ее ручку, вдруг поймал себя на том, что широкая улыбка попала на мое лицо сама собой, впервые за столь длительное время. Она возникла не по моей воле, не была дежурной маской, которую я одевал при необходимости в определенные моменты жизни. Где-то внутренне, меня это даже насторожило, но, осознав, что передо мной всего-то на всего ребенок, я успокоился и прогнал все опасения прочь.
- Ну что же, будь по-твоему. Сыграем!
- А-а-а ты просто душка!, - девочка в одно мгновение слетела с подоконника и с криком радостным «Ура», бросилась мне на шею , чуть не опрокинув меня наземь, и одарила нежным поцелуем в лоб. Я был столь обескуражен, что словно окаменел на несколько минут, не зная, что сказать.
- Ну ..ты заснул там что-ли!, - она уже сидела в уютном кресле и как ни в чем не бывало, доедала свое облако, вернее уже маленькую тучку из сладкой ваты.
- Начнем?
- Ну что ж, изволь.
- Начнем.
- Огонь - Лёд
- Пламя - Пепел
- Солнце - Море
- Волны - Шторм
- Гроза - Явление природы
- Чудо -
- Какое еще чудо?! Чудес на свете не бывает.
- Какой ты глупый!..Хааа, ну конечно же бывают. Ты что же в детстве сказок не читал?!
- И кто вбивает людям в головы все эти бредни, в которые они так верят, что калечат свои жизни! Тебе уже пора взрослеть и понимать, что жизнь не сказка, а ты не заколдованная принцесса, а ее хозяйка. И чем ты раньше все это поймешь, тем будет лучше.
Я выпалил эти слова как генерал, отдающий приказ своим солдатам перед решающей исход сражения битвой. Словом, речь моя пылала как будто неким праведным огнем. Я так увлекся, что, только вдруг увидев наворачивающуюся на глаза ребенка хрустальную слезинку, понял, что перешел почти на крик.
Да что же это со мной? Что происходит, где моя выдержка и хладнокровие? Ведь я практически все знаю о течении этой жизни, Я много думал, видел, пережил. И уже давно в ней не осталось ничего, способного вызвать во мне удивленье, восторг, равно как раздражение и злобу. Или все же нет?..
- Пойдем, я тебе что-то покажу. В одно мгновение она схватила меня за руку и чуть ли не насильно увлекла по направлению к окну. Забравшись на широкий подоконник, девочка заставила меня сесть рядом, утверждая, что это очень важно при процессе свершения чуда.
- Посмотри на небо. Видишь, там несколько звезд собрались вместе? У них скоро будет праздник, вот они и разучивают новый танец, и у каждой в этом танце есть своя позиция, поэтому они стоят не вместе, чтобы образовать всякие забавные фигурки.
- Глупышка, это никакой не танец, а фигурки эти называются созвездия. Когда ты подрастешь, ты прочитаешь в интересных книгах, как и почему они образуются. Сейчас ты еще слишком мала, тебе их не понять.
- Я может и мала, да только это ты в них ничего не понимаешь! Они живые! Они мои друзья. Мы очень часто разговариваем, они рассказывают мне о своих тайнах.
- Так. Прекрати сейчас нести всю эту чушь!
Я было вновь вспылил, но сразу же осекся, не понимая, что же происходит. Она ж ребенок несмышленый, как можно воспринимать ее слова всерьез, тем более пытаться спорить.
- Это не чушь! Вон видишь маленькую звездочку. Ее едва заметно, она всегда одна, такой характер. Если загадать желание, и долго долго смотреть на нее, она тебя увидит, узнает по сиянию твоих глаз. И по нему же и прочет твое желание. Попроси ее искренне, тогда, если она подмигнет тебе, твое желание обязательно сбудется. Ну чем не чудо!
Рассказывая о своих подружках-звездах, их танцах, об исполнении желаний, девчушка вся светилась изнутри. Лицо ее украшала мечтательная светлая улыбка, самая искренняя и наивная, наполненная верой и надеждой, та, которой улыбаются лишь дети. А в глазах искрились уже хорошо знакомыми ему огоньки, задорные чертики, неугомонные и в то же время милые, как и хозяйка этих глубоких карих глаз.
Золотистый вальс завораживал своими замысловатыми па всех гостей этого бала, облака и солнце, звезды и луну, торопящихся куда-то горожан, да и всех простых прохожих. Виртуозной танцевальной парой были листья, нарядившиеся в золото, пурпур и охру, и проказник ветер - взбалмошный повеса, сердцеед. Танец был исполнен гениально, чувственно, легко, сопровождался музыкой красивой и печальной. Иначе быть и не могло, ведь дирижировала тем оркестром осень – королева грустной красоты.
Сегодня я пришел домой раньше обычного. В последнее время это стало входить в привычку. Днем, думая о том, как провести последующий вечер, меня все чаще посещала мысль о том, что дом – единственное место, где я хотел бы оказаться. Замочная скважина неизменно свершала свой ежедневный моцион, несколько минут, не поддаваясь действиям ключа. Взяв крепость штурмом, я сразу поспешил на кухню. Привычным взглядом взглянул на подоконник, в поисках его постоялицы. Она сидела как всегда, обняв рукой коленки, и с любованием смотрела на осенний бал. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как загадочная гостья появилась в моем доме. Сначала я решил, что девчушка заблудилась, потом, поняв, что вижу ее только я один, подумал, что сошел с ума. Но со временем, не зная, что придумать, оставил все как есть. Я не мог себе признаться, что в каком-то смысле даже успел к ней привязаться. Я – повеса, одинокий волк, самодостаточный, уверенно стоящий на ногах мужчина, которого устраивала его жизнь, такая, какая есть умиляется детским рассказам о чудесах, и волшебстве.
- Ты что-то тихая какая-то сегодня. На тебя это не похоже. Что случилось?
- Я думала об этих листьях. Они состарились и умирают. Но им не страшно, знаешь, потому что когда-то кто-то их любил. Они сказали мне, что любовь убивает страх. А ты любил кого-нибудь?
- Опять ты начинаешь. Не забивай свою прелестную головку всякой ерундой. Она тебе еще пригодится для более полезных мыслей. Говоря это, я нежно по-отечески потрепал ладонью её кудряшки, но девочка перехватила его руку и резко отвела от головы.
- Ты мне не ответил.
- Послушай, я говорил тебе уже, что не верю в эти бредни, в то, чего не существует в этом мире, хоть и придуманы об этом тысячи легенд.
- Да, ты также говорил, что нет и чуда. Но ведь теперь ты знаешь, в чем оно. Смотри сегодня у нас новое. Она ткнула указательным пальцем в стекло, призывая меня взглянуть на тот самый золотистый вальс.
- Ты в своем репертуаре, - улыбка умиления вновь озарила мое лицо, сопровождая эту фразу, - Ну хорошо. А что, по-твоему, любовь?
- Любовь - это как старенькие дедушка и бабушка, которые до сих пор друзья, даже после того, что они так хорошо друг друга узнали. А когда ты кого-то любишь, у тебя ресницы распахиваются и из-под них вылетают звездочки.
После нескольких секунд повисшего молчания, я разразился громким хохотом, сотрясавшим воздух ее наивных мечтаний.
- Ты чудо! Маленькая фантазерка!
- Зря смеешься. Когда ты произнесешь чье-то имя не так как обычно, иначе, голосом своего сердца, ты поймешь, что напрасно смеялся над ребенком. Она обиженно поджала нижнюю губу и отвернулась к окну.
- Ну ладно…ну не дуйся! Слышишь, прекрати. Ну хорошо, хорошо. Я больше не буду над тобой смеяться, обещаю. Только скажи, почему мой голос должен будет измениться, я что охрипну?
- Потому что, когда тебя кто-то любит, он произносит твое имя по-особенному. Твоему имени уютно у него на язычке.
Положенные секунд 30 тишины, и комнату вновь наполнил неудержимый, громкий, но добрый и искренний смех. Я даже не заметил, как воссоздал тот смех, которым так искренне и без остановки последний раз смеялся только в детстве.
Хрустальные снежинки в тот вечер были особенно красивы. Каждая была одета в праздничное одеяние, ни одно из которых не походило на другое. Они суетливо кружились в воздухе, нашептывали каждая свое. Соединяясь воедино этот шепот, походил на волшебное позвякивание тысячи колокольчиков. Зимние озорницы были похожи на белоснежную магическую пыль, создающую атмосферу приближающегося праздника. Иначе и быть не могло, ведь то была волшебная ночь, ночь перед Рождеством.
Я пробирался сквозь оживленную, суматошно бегущую неизвестно куда массу города. Впервые за долгие годы, поддавшись этой праздничной лихорадке, провел добрую половину дня в магазинах, покупая все подряд от елочных игрушек и подарков до изысканных сладостей для своей маленькой гостьи. Ощущение праздника так и витало в воздухе, мне даже показалось, что я почувствовал запах мандарин на улице, тех самых мандарин из-под елки его детства.
Как всегда с трудом открывая пресловутый замок входной двери, я в который раз подумал, что надо бы его заменить, и как всегда забыл об этой мысли, как только оказался дома.
Девочка сидела на полу, рядом с пушистой елкой. Комната напоминала странную поляну, на которой вместо цветов были рассыпано множество разнообразных вещиц. Старые елочные игрушки, гирлянды, потрепанный дырявый зонтик, пара альбомов с фотографиями, преимущественно черно-белыми в виду своего внушительного срока давности, а также несколько холстов, с изображенными на них картинами. Это были удивительные картины. На них были изображены различные сюжеты. Потрясающей красоты пейзажи гор и моря и тонкие чувственные портреты. Портреты девушки, с удивленно-грустными, но сверкающими знакомой искрой глазами.
- Кто она? - девочка держала в руках развернутый холст одного из портретов девушки, заворожено разглядывая ее образ.
- Никто. Просто картина.
- Но она так четко передает каждую черту и даже характер этой девушки, с таким трепетом и бережностью подчеркивая каждую деталь ее взгляда. Автор явно должен ее знать, а возможно даже и любить. Это ведь ты рисовал?
- Да, я. Но я не знаю этой девушки, она просто была придумана мной, не знаю, откуда я взял этот образ.
- Я знаю. Ты встречался с ней во сне.
- Опять ты начинаешь. Я же говорил тебе, что не верю в подобные бредни. Да я рисовал эти портреты. Это было всего лишь увлечением моим когда-то. Очень давно. Сейчас все в прошлом.
- Но почему? Ведь это то, что тебе нравится. То, чем бы ты хотел заниматься и что получается у тебя лучше всего.
- Кроме наших желаний есть еще жизнь и обязанности. Не всегда можно заниматься тем, чем хочешь.
- Я не понимаю, почему? Ведь ты только посмотри. Она живая на твоих картинах. Значит, ты ее любишь. Потому что только в любящих и любимых жизнь переливается такими красками и светится таким лазурным светом. Ты должен рисовать, а не тратить время на какую-то там свою работу!
- Ты еще слишком мала и не понимаешь, что свет от той любви, которую ты так воспеваешь, слепит. А иногда и ранит, обжигает своим огнем, да так что сердце готово выпрыгнуть из груди, как блин со сковородки. Я произнес это все на одном дыхании, едва не срываясь на крик,
- И не каждый это вынесет. Поэтому, гораздо лучше оставить его в мягком и ровном тепле, а не в огне, и в спокойствии и тишине, а не на грани, не у края пропасти! Я даже не заметил, как оказался посреди комнаты, громко кричал и размахивал руками, возвышаясь, как огромный исполин над беззащитным ребенком.
- Ты говоришь неправду. Ты меня обманываешь. Ты умеешь любить. Умел раньше, в тех самых снах. И еще ты рисовать умеешь. А кто вот так рисует, тот не может лгать.
- Да с чего ты взяла все это! Кто вбил тебе это в твою прелестную головку?
- Не бойся! Слышишь, главное не бойся. Это как перед уколом. Все боятся, что будет больно. Но ведь это неизбежно, зато это лекарство, которое иногда спасает даже жизнь. Укола боятся в первый раз, но потом, когда ты уже знаешь как это, тебе не страшно. А сердце это как твоя отвертка. Да, та, при помощи которой, ты эти двери открываешь. Когда она в бездействии, она ржавеет и только в самых узких щелях она натачивается и становится более острой.
Я почувствовал какой-то странный, невидимый, но явно ощутимый удар в район солнечного сплетения. Ощутил странное чувство горечи вперемешку со сладостью. Но спустя мгновение кровь взыграла во мне, горечь росла, пока не выплеснулась наружу набором жутких слов.
- Да что ты понимаешь в жизни?! Ты маленький, несмышленый ребенок, вечно сидящий на своем подоконнике и философствующий о жизни. Ты постоянно говоришь о каких-то небылицах, несуществующих явлениях, портящих всем жизнь. Какое ты имеешь право влезать со своим подоконником в мою жизнь, тем более в душу! Кто ты? Зачем ты здесь, ведь я тебя не звал! Мне прекрасно жилось и раньше. Все было так, как я задумал, и будет так и впредь. Я не рисую больше. Точка.
Спустя мгновение после этих слов, лик девочки стал каким-то прозрачным. Она словно таяла у меня на глазах. Как некий призрак, что, растаяв, превращается в туман при наступлении утра. Через минуту она исчезла, и только маленькие чертики в ее глазах никак не оставляли меня. Я еще долго видел их во сне, желая хоть когда-то снова встретить наяву.
Природа уже в который раз поменяла свое платье. Известной моднице ведь было мало иметь в году один наряд. В ее гардеробе было много разных одеяний. Кричаще красочных и ярких, постельно – нежных, богатых золотых. На этот раз костюм ее был свеж и ярок Деревья только оживали от зимней спячки, на почках появлялись первые листы, цветы и травы. От этого костюм у нашей Дамы имел огромный спектр цветов и красок. Словно идя по радуге, она брала кусочек каждого ее оттенка.
Легкий поворот замочной скважины и одним движением руки входная дверь охотно поддалась и отворилась. Я наконец сменил замок. Зашел на кухню, ловко приготовил вкусный ужин, расправившись с которым, приступил к любимому занятию, практически как к моциону в своей жизни. В новой жизни. Я вел ее с тех самых пор, с той самой ночи.. Я больше не был циником - красавцем, не улыбался зря, не говорил чего-либо для проформы. Но парадокс. При этом, смеялся я намного чаще, громче, искренней и от души. Я бросил прежнюю работу, стал медленней ходить, глубже дышать и больше видеть. Теперь я был художник, как всегда мечтал. Я рисовал свои картины, пропитанные воздухом, который вдохнул, цветами и полутонами, что видеть стал в природе, а главное, мои эскизы излучали смелость, проникающую прямо в сердце смотрящего на них.
А что до моциона, то я ни разу не забыл свершать его под вечер. Устроившись на широком подоконнике, я посмотрел в окно, в поисках звезды, той самой, что всегда одна. Так проходили долгие часы, в беседах, в спорах с нею. Но если удавалось убедить ее, то, получив от нее свое законное подмигивание, я был уверен, что желание сбудется. Так каждый раз и было.
Днем я разучивал танец листьев, песнь дождя, да рисовал свои картины на снегу. Я был свободен и открыт, но сердце все так же почивало в уютном, теплом гамаке, неспешно раскачивавшемся на ветру. Нет, оно не заржавело. Еще не заржавело, но было, как и та отвертка, ненужная теперь и вовсе, ведь я сменил замок, и потому стала потихоньку притупляться.
Однажды, та одинокая звезда меня спросила, готов ли я проверить это сердце, узнать насколько остро и чувствительно оно, способно ли заставить кровь циркулировать так энергично, чтобы наполнить жизнь особым вкусом. Я изъявил готовность.
Звезда понятливо моргнула и указала своим светом мне дорогу, по направлению которой я и пошел. Шел до самого рассвета, после которого сияние звезды исчезло, и я решил, что в этот раз ошибся, не понял свою собеседницу – звезду. Лишь только эта мысль коснулась сердца, я в одночасье понял, что тут бродит не один. В переливающихся всеми цветами радуги лучах рассвета я увидел девушку. Ту самую, которую рисовал так много лет. Она сидела у пруда, задумавшись о чем-то явно сладком, ведь на лице ее сияла грустно-сладкая улыбка.
- Как Вас зовут? Простите, мы знакомы?
- Да, кажется. Не знаю, не смейтесь только. Мне кажется, мы виделись во сне.
Услышав ее имя, я решил произнести его вслух. Как будто для того, чтоб утвердиться, что девушка реально существует.
Но, сделав это, не узнал свой голос. Он был совсем иным, каким-то мелодичным и приятным, а все ведь потому, что именно этому сочетанию букв было особенно уютно у на моем языке.
- Вы будете не против, если я Вас чем-то угощу? Пожалуйста, все, что угодно.
- Ну почему же сразу против. Не откажусь. Но только, если Вы не будете смеяться над моим желанием.
- Не буду. Обещаю.
- Я бы хотела сладкой ваты, на палочке, такой большой и розовой как в детстве.
Ее некогда печальное, красивое лицо вдруг озарила нежная улыбка, такая же, как и она сама. И можно было бы сказать, что девушка имела ангельскую внешность, если б не один нюанс. Ее глубокие выразительные глаза искрились дерзкими огоньками, словно тысячи озорных чертиков прыгали в них, задумывая очередную шалость.
Эпилог….
Я вернулся в отправную точку. Спустя годы, объездив пол мира , я вернулся ни с чем. Тогда я решил построить его. Мир, в котором есть все, что мне надо. Мир, в котором не надо говорить, достаточно только подумать и ты меня услышишь на другом конце вселенной. Он такой огромный и одновременно такой компактный, что поместился в зрачке глаза. Я спрятал его за капельками дождя, струящимися по щекам солеными ручьями. В реальности реки и ручьи не бывают солеными, в реальности вообще мало соли. Но это ведь мой мир. Дождь идет. Я больше не ищу тебя, потому что знаю где ты. Когда-нибудь, и я окажусь там, рядом с тобой, хотя, возможно, тебя там уже не будет, ведь ты не остановишься никогда. Твое движение залог работы механизма часов моей жизни. Ты слишком много знаешь, больше чем. хотела бы, чтобы подарить мне эту остановку. Мне никогда не догнать черепаху, ее панцирь крепок, не смотря ни на какие ненастья, камнепады и водовороты. Она движется без остановки, не взирая на изменения моей скорости. Временами я ускоряюсь..мне так кажется, чтобы приблизиться к тебе и в последний момент мою ногу сводит судорога...слабое место, я уязвим. Каждый раз наступая на что-то острое, привычно острое я падаю...ткань, кожа на том месте никак не загрубеет в пути, как бы долог он не был. Она все еще нежна и тонка как при рождении. Возможно это твой панцирь, наступая на который я падаю навзничь, умирая от боли...каждый раз и снова. Каждый раз ты ускользаешь из под моей пяты, заставляя меня потерять равновесие и упасть. Сегодня слишком затянулось, уже который год сегодня. Я вырезал вчера, но все никак не могу склеить завтра. Я творю его из мелких частичек, дорогих моему сердцу. Стегаю лоскутное одеяло, но почему-то мне каждый раз не хватает нити на один единственный последний стежок. И я распарываю его, в исступлении разбрасывая лоскутки и обвиняя во всем этом тебя одну, ведь ты не снишься мне больше. Дождь идет... Соленые капли дождя ударялись о брусчатку мостовых и набережных всех городов, в которых я скитался. В голове крутилось множество вопросов, ответы на которые я давно знал, а в душе вечным сном спал тот, кто догнал черепаху. Тихо, тихо...дождь идет....