Салабоны.
Был конец октября, когда мою фамилию прочли в списке очередной команды. Нам объявили, что мы едем в Гардыбан. Где это - никто не знал. Сказали только, что полетим на самолёте. Я сразу представил себе транспортный военный свинтопрульный летательный аппарат, в который мы заходим сзади по широкому трапу вместе с танками и БМП.
Летели обычным рейсом до Тбилиси, потом тряслись несколько часов в фургоне грузовика. Вместо окон в брезенте почти под потолком были прорези. Рассмотреть что-либо было очень трудно - уже стемнело.
Когда уезжали, в Павловске выпал первый снег, а тут, в Гардыбане, было тепло. Шинели скинули ещё в аэропорту, а в машине вообще жарко стало. Несмотря на рассказы сержантов о страшных дембелях и усталость после переезда, настроение было у всех приподнятое. Любопытство - вещь посильнее всяких страхов. Я прихватил с собой гитару и мы горланили в потьмах песни, перекрикивая шум мотора, скрип и лязгание кузова.
Наконец зил, на котором мы ехали, замедлил ход и остановился. Двигатель заглох. Снаружи громко стрекотала насекомая живность. Борт открылся и из под брезента появилась усатая голова в выцветшей, песочного цвета, панаме.
- Ну щто, ссалябони, вихади стйоицца.
Маленький квадратный человечек с усами оказался старшиной-срочником Саркисяном. Человечек не выговаривал некоторые буквы, но выражение лица у него было такое, что шутить по этому поводу не хотелось.
В роте нас переодели. Старшина забрал новое хэбэ и выдал старое.
-А то отбейут,- объяснил он.
Пока не ушли дембеля, нам, салобонам, жилось спокойно. По армейским понятиям салобонов никто не имеет право припахивать и давать ****юлей, пока дембеля не положили в свои дембельские чемоданчики свои дембельские альбомчики и пока они, впихнув себя в ушитые парадные кители с аксельбантами и блестящими значками отличия, не сели в дембельский автобус Джандара-Гардабани.
Когда ушёл последний дембель началось наше настоящее, жёсткое салобонство. Этот период моей армейской карьеры окрашен в серо-коричневые тона.
Зима в этой части Грузии отвратительна. Это уже не Грузия, собственно, а почти уже Азербайджан.
Представьте себе невысокие коричневые, разбухшие от дождей, прорезанные оврагами, липкие, голые сопки. По оврагам с сопок грязная дождевая вода стекала на пустые поля. Над всем этим мокрым коричневым безобразием нависало серое низкое небо.
Посреди полей, ощетинившись тысячами высоких путанных антенн, стояла наша часть. Два десятка строений. Блочные трёхэтажные домики офицерского состава, одноэтажные солдатские бараки, монументальный циклопический туалет, бетонная коробка столовой, деревянный покосившийся клуб, продуктовый склад, похожий на ядерный бункер и несколько зданий приёмо-передающего центра.
Постоянно дующие ветры проносили сквозь плохо застеклённую казарму массы сырого холодного воздуха. Чтобы не замёрзнуть ночью, приходилось накрываться матрацем. Придя с вечерней смены в два часа ночи солдатики принимались стаскивать свои матрацы со спящих. Это частo служило поводом для драк, во время которых по казарме летали табуреты и сапоги. Иногда звенели разбивающиеся стёкла и в казарме становилось ещё холоднее.
Мы собирались изредка в курилке. Грустно поглядывали друг на друга. Курили молча. Думали в эти моменты одно и тоже: Ничего. Выдержим. Нас ебут, а мы крепчаем. Всего пол-года, а там уже черпаками станем, а ещё через пол-года дедами, а дальше и дембель видать.
В учебке было тяжело. Но трудности эти - больше физического плана: строевая, беготня по антенным полям с песнями, СЭС. Психологически было тоже нелегко, но когда ебут целый коллектив и всё происходящее соответствует уставу - реальность прокатывает за норму и не вызывает внутреннего психологического конфликта в неокрепшей юношеской душе. Так надо, терпи. Это армия. Это не беспорядок, это такой порядок. Мясо не разжевать? Так не жуй, сок высасывай и выплёвывай. Оно же заложено на стратегический склад НЗ аж в 1959 году. Его, даже свежее, только австралийские туземцы готовить умеют. Теперь срок годности вышел, надо мясо употребить, а на склад свежую кенгурятину заложить.
А вот в боевой части физически тяжело не было. Шесть через шесть ходишь на смену. Шесть часов на смене ключом морзянку долбишь, шесть часов в роте отдыхаешь. Трудность заключалась в том, чтобы сохранить на ближайшие пол-года присутствие духа и не впасть в депрессию. Весь этот спектакль с салобонством быстро надоедал и переставал быть смешным, когда какой-нибудь черпак-дегенерат, который первый раз может и поезд увидел по дороге в армию, не только на тебя голос повышал и требовал немедленно дать ему сигарету, или спичку, но и куячил тебе пребольно в грудину, норовя попасть в латунную пуговицу на хэбэ, а ты должен сделать вид, что это доставляет тебе окуенное страдание и изобразить всё на лице. Иначе избиение будет происходить, пока он не устанет.
А ответить нельзя. За тобой тринадцать ребят твоего призыва в роте, которые получат пиндюлей за тебя. Потому что уже решили терпеть.
Очень хотелось дать трендюлей черпакам. Худосочные у нас были черпаки и поэтому старались излишне нас, салобонов, унизить и напугать своей свирепостью.
Кончилось тем, что мы забили черпакам стрелку в умывальнике после отбоя. Наша решительность и общая мышечная масса произвели на черпаков нужное воздействие и черпаки пошли на переговоры без драки. Мы договорились с ними, что работать мы будем - мыть, убирать, петь, строевой шаг печатать, но ****ить себя не дадим.
Черпаки согласились на компромисс и больше не злобствовали, но в свою очередь выдвинули требование - чтобы не было жалоб со стороны дедов. Иначе - война. Если салобоны не работают, то работают черпаки. Если не работают черпаки, то офицерский состав начинает репрессии против всех, а больше против старослужащих. Старослужащие огорчаются и волна насилия опускается вниз на салобонов. Иерархия.