Ну наконец-то! После всей этой неразберихи в небесной канцелярии – слякоти, ветра, снега с дождем, вступила-таки в пост осеннее наследство зима! Хорошо идется, хорошо дышится – воздух свеж и звонок – вдыхаешь его и чувствуешь, как тело наполняется упругостью и как от коньяка в кровь вливается жар. Это жар юной, озорной зимы, которая сегодня, кажется, поделится с любым своим разудалым норовом – бери, черпай этот морозный дух ладонью, губами и пей, пей… Хорошо-то как!
А что случилось сегодня с походками прохожих – как высоко подняты головы, как раскинуты плечи, как пружинит их ход! А глаза-то, глаза! Как яркие бусины блестят и переливаются разными цветами!
Вот хрупкая девичья фигурка торопливо скользит по улице, нежная щека касается нежного меха ее шубки. Губы ее приоткрылись, и дыхание оставляет на меховых иголочках мелкий бисер мгновенно замерзшего живого тепла. Оскальзывается, грациозно взмахивает рукой, затянутой в белоснежную перчатку – гололед сегодня. Взрослые дяди и тети ступают осторожно, им ведь не нужны переломы так необходимых в делах и хозяйстве конечностей, Зато детвора.… Вот лихое племя! Кто на ногах, кто на коленках – каждый как сумеет, как сладится – катаются – благо льда искать не нужно, он сам выскакивает под ноги, как живой! И счастливые дворовые псы скачут за ними вслед, смешно расставляя прямые лапы на льду.
И посреди всей этой зимней кутерьмы иду я. И мне отрадно видеть счастливые лица, смеющиеся глаза и приятно и легко кружатся в голове предновогодние мысли.… И в этот миг кажется, что так будет всегда – молодость, звон крови в крепком теле.… И мои темные волосы так хороши в убранстве снежинок.… И опять же – сколько радости впереди! И мои губы из легкой полуулыбки складываются в настоящую широкую улыбку счастливого человека. Ах, как все будет чудесно! Мои близкие, друзья, свечи, смех и одуряющий запах сосны вперемешку с мандариновым ароматом! А еще мягкое мерцание фольги, яркий всполох на ломкой ее грани и радостные возгласы: «Это мне?! Ух-ты!!» И…Внезапно этот мечтательно-визуальный ряд сменяется вполне реальным визуальным. Какая-то странная фигура маячит передо мной. Именно маячит, ибо она вроде бы и пытается двигаться, однако ничего путного из этого не выходит. Последняя пелена эйфории слетает с моих глаз, и я ясно вижу перед собой этакого великовозрастного ребенка. Великий возраст резко вычерчен на лице этого ребенка – в складках въевшихся морщин, в подслеповатых глазах, в хрупкой, какой-то ломкой фигурке и конечно в палке, на которую он опирается. А детскость этого старика, вернее старушки выражена в невероятной растерянности, льющейся через глаза, в нелепом и робком размахе рук, как будто она впервые начинает осваивать нехитрую науку – учится ходить. Взгляд ее скользит с одного лица прохожего на другое и никак не может встретится с другим взглядом – она для них невидимка….И кажется она это прекрасно осознает. Ее глаза в случайном своем скольжении останавливаются на мне: «Доченька…» - голос шуршит как сухой листок и дрожит, так страшно дрожит, что у меня начинает щипать в глазах. А старушка начинает бормотать о какой-то тряпочке.… Наконец, я понимаю, о чем она просит. К пластиковому наконечнику ее палки была привязана тряпка для увеличения трения со льдом. Тряпка отвязалась и валялась рядом, а бабушка Лиза (как выяснилось позже) поднять ее вернуть на законное место, по понятным причинам не могла. А без этой самой тряпки ну никак она не может вернуться домой.… Плюхнув сумки в снег, привязываю тряпку на место и провожаю бабушку Лизу.
Она идет, с трудом передвигая ноги, не отрывая ступней ото льда, и будничным тоном рассказывает.
- Вот соседка позвонила, говорит, иди бабка, пока стаяло чуть-чуть. Ну, я и пошла, а то хлеба-то три дня в доме нет… А тут на тебе, гололед…
- А что, бабушка, неужто и за хлебом сходить некому? – спрашиваю.
- Одна я, дочка. Соседку прошу, да время, ты же знаешь какое... некогда всем. Я предлагала рублей десять-пятнадцать заплатить – больше то не могу.…Одна я и пенсия маленькая, ну да разве ж это деньги…не хочет, отказывается. А одна вчерась сказала – жрать, бабка, меньше надо… - И, помолчав немного, продолжает.- А как же дочка не жрать-то? Кушать-то всем хочется.… А гололеда я боюсь. В прошлый раз пошла, да как встала на дороге, и ни туда, ни сюда – ступить не могу – скользко, упасть боюсь. И женщины вокруг идут и мужчины, я руку этак протягиваю и говорю; «Дайте ручку, кто-нибудь…» а тут женщина то мне и говорит: «Сидела бы ты, бабка, дома, че шляешься, ишь, выперлась на дорогу»! А другие идут мимо, видать не слышат. - Старушка тяжело вздохнула.- Эх, дочка, время такое – некогда всем…
Идя домой, я чувствовала, как вспенивающаяся предновогодняя радость выдохнулась из меня, как из шампанского выдыхается газ. Зайдя в квартиру, я рухнула, не раздеваясь в кресло, а в голове пульсировала одна и та же фраза: «А гололеда я боюсь»…И знаете что? Я теперь тоже боюсь гололеда – это когда кругом один только лед и никакого тепла... в душах.