Милой Светланке.
Держись!
Разосрались. Вот что случилось со мной и моей младшей сестрой после смерти нашей мамы. Так банально - острозубая дележка имущества. Я не собиралась судиться с ней за дом, но мне хотелось перевезти к себе в квартиру кое-какую мебель и бытовую технику. Я бы не отказалась от стиральной машины. Все эти многочисленные пеленки, кипы которых мне ежедневно приходилось перестирывать вручную. Не хотела надевать на розовую попку сыночка эти ужасные памперсы, предпочитая стирать с утра до ночи его пеленки. Почему? Ну нет, не только из экономии скудного семейного бюджета. Пробовали надеть на себя памперс для взрослых? В такие упаковывают бабулек с недержанием, доживающих свои последние дни в доме престарелых. Я пробовала. Простой эксперимент. Я даже не мочилась в это адское приспособление, но все равно измучалась от жары и вся запрела в первый же час. Я не хотела, чтобы моему малышу было так же неудобно и неуютно. В общем, каждое мое утро начиналось со стирки пеленок, и, конечно, я порядком уставала от этого занятия. Стоя над тазиком с мыльной водой, чувствуя, как деревенеет спина, я мечтала о стиральной машинке. И когда умерла мама... Я знала, что она скоро умрет. Мы все были к этому готовы. Мама давно и сильно болела. Ее смерть была вопросом времени. Я не претендовала даже на половину ее имущества, причитавшуюся мне по закону, как одной из двух наследниц. Все, что мне было нужно, это стиральная машинка да пара прикроватных тумбочек. Но сестра уперлась рогом в стену. Она сказала, что не позволит вынести из дома ничего, что дом должен остаться таким же, каким был и при маминой жизни - будто она не умерла, будто просто уехала...Сестру можно было понять. Ей было девятнадцать. Она слишком рано потеряла мать. И потом, у меня уже была своя семья - муж и сын, мы давно жили отдельно от родителей на съемной квартире. Я не собиралась забирать у сестры родительский дом. Ей еще нужно было как-то налаживать свою жизнь. Но стиральная машинка... Это же такая мелочь! Мелочь, которая была нужна мне! А сестра никак не хотела вникнуть в мое положение. И мы разосрались. В хлам. Однажды я выждала момент, когда сестры не было дома, и мы с мужем просто забрали стиральную машинку, погрузили ее в багажник нашей подержанной "десятки" и перевезли к нам домой. Для тумбочек места в машине не нашлось. Ну да тумбочки были блажью. Стиральная же машинка - необходимостью. Наверное, это было подло с моей стороны. Но сестра не хотела уступить такую мелочь - стиралку - по сути, просто вещь... Что еще мне оставалось делать?
С тех пор прошло два года. За это время мы с сестрой ни разу не заговорили. Даже случайно встретившись на улице, не обмолвились словечком. Сестра мимолетно просверливала меня ненавидящим взглядом, и я старалась скорее пройти мимо. Нет, я не чувствовала себя виноватой. Просто каждый раз, когда я видела сестру, на ней были надеты вещи нашей матери: ее блузки и юбки, шарфы и рубашки - вещи, в которых мы видели нашу мать за долго до ее смерти. Я не понимала, почему сестра не может отпустить маму, почему превратила память о ней в странный фетиш. Мне было не понять...
Два года молчания... Из-за какой-то стиральной машинки... Я не знала, что снова услышу ее голос только два года спустя... В тот страшный день... В самый страшный день моей жизни... В день, когда хоронили моего сыночка...
Слез не было... Может потому, что меня накололи всякими успокоительными... Я понимала, что происходит... Чужие руки мыли крохотное мертвое тельце, одевали белую рубашечку и черный брючный костюмчик... Кто-то готовил еду, пек пирожки... Муж не отходил от нашего сына ни на минуту, он громко пронзительно выл... Наверное, я просто еще не чувствовала, что пришла пора прощаться с нашим малышом... Прощаться навсегда... Как мало он прожил... Мой сынок... Только три года... Еще недавно я представляла себе, что он станет художником, как его отец; я думала о том, что уже сейчас нужно начинать копить деньги, чтобы отмазать его от армии; я мысленно готовила себя к тому, что рано или поздно в его жизни появится другая женщина - девушка, которую он будет любить сильнее, чем меня... Но его вдруг не стало. Слишком внезапно, чтобы я могла осознать это так быстро...
Сестра молчала, и я не сразу поняла, что это она поддерживает меня под локоть, стоя рядом со мной у обитого голубым атласом гробика. Будто в тумане я отметила, что на ней снова материнская одежда - черная блузка и строгая юбка. Кто-то громко кричал, причитая. Священник монотонно бубнил отходную. Приоткрытые глазки моего малыша смотрели в пустоту. Даже когда он спал, у него не было такого спокойного лица. Слез не было... Пока священик не велел прощаться с усопшим... Усопший - этой мой сын... Какое нелепое слово! Как его можно употреблять в отношении ребенка?! Муж выл так громко, что его голос заглушал все остальные голоса... Забравшись в гробик руками, он тряс нашего сына и умолял его проснуться. Чьи-то руки с трудом оттянули мужа от гробика... Кто-то велел мне подойти и попрощаться... Сестра держала меня под локоть, когда я наклонилась, чтобы поцеловать крохотный холодный лобик... И тут пришли слезы... Я взвыла... Громче мужа... Громче всех на свете... Я знала, что сейчас его заберут у меня... Моего малыша, мою кровинушку забирут у меня навсегда... Его опустят в эту страшную темную яму и закопают... А меня отведут домой... И он останется там один - в темноте и холоде... Сжав мою руку до боли, сестра плакала вместе со мной...
Я не знала, сколько дней прошло, прежде, чем я начала понимать человеческую речь... Все это время сестра была рядом... Рядом были ее сухие теплые руки и ее тихий голос... Только теперь я начала различать слова, которые она повторяла, как мантру...
- Прости... Прости... Прости... - говорила она. - Если бы не эта дурацкая стиралка... Если бы я только знала... Я ведь простила, давно простила... Если бы ты не молчала, если бы мы снова были близки, как раньше, когда мама была жива... Прости... Прости меня... Если бы я только знала... Все могло быть по-другому... Все было бы иначе... Прости... Я так виновата... Я опоздала... Прости...
Еще через какое-то время я смогла говорить. И тогда спросила у сестры: что она имела в виду, когда говорила, что все могло быть по-другому?
- Только не подумай, что я сумасшедшая... - медленно и задумчиво говорила сестра, перебирая своими тонкими пальцами подол цветастой материнской юбки, в которую была одета. - Я... в некотором роде... ну... экстрасенс... Я... умею забирать чужую боль... И умею делиться своими силами, чтобы бороться с болезнью... Мне для этого просто нужно прикоснуться к человеку, которому плохо... Я это умею...
Я вспомнила, что все эти дни сестра старалась не просто быть рядом, а постоянно держала меня за руку или обнимала за плечи... Иногда она гладила по голове моего бледного, постоянно пьяного мужа... Отмотав воспоминания еще раньше, я оживила в своей голове другую картину - моя сестра всегда рядом с нашей матерью, держит ту за руку... Значит, вот почему, во преки всем прогнозам врачей, наша мать прожила на год дольше, чем это было возможно?.. Я медленно кивнула, будто давая сестре понять, что я понимаю... что я верю...
- Если бы не эта идиотская стиралка! - руки сестры вспорхнули и тут же вернулись на коленки, снова принялись теребить край юбки. - Если бы не этот наш дурацкий байкот друг другу!.. Ведь...Ты бы обязательно позвонила бы мне, когда он заболел...
Действительно, я бы первым делом позвонила ей, а уж потом принялась бы названивать нашему участковому педиатру. Хоть сестра так и не закончила учиться в мединституте, она все равно знала очень много. Наверное поэтому мама умерла именно на ее руках.
- Я бы могла быть рядом... - сокрушенно пробормотала сестра и взглянула на меня, всего на секунду, и тут же опустила глаза. - Я могла бы помочь... Могла бы дать ему сил продержаться хотя бы до тех пор, пока врачи смогли бы понять, что с ним... Если бы не этот нелепый байкот... Если бы не эта идиотская стиралка...
Целый месяц звонили какие-то люди. Чужие голоса на другом конце провода иногда выражали соболезнования; некоторые настаивали на том, что я должна подать в суд на врачей, не успевших вовремя поставить правильный диагноз моему умирающему сыночку; другие предлагали обратиться в какую-нибудь телепередачу, чтобы организовали журналистское расследование и нашли виновных... Мой сын был первым ребенком в нашем городке, умершим от вирусного менингита... Для местной общественности это был шок. Мой крохотуля там, под землей, уже не похож на себя - в темных трупных пятнах, с ввалившимися глазками - такой страшненький, что я кричу всякий раз, когда он снится мне - из ночи в ночь, я вижу все в деталях, как от его телца остается все меньше и меньше... Но они все еще хотят, чтобы шоу продолжалось... Пусть это будет суд над врачами или журналистское расследование... Все они готовы дать интервью и охаять местную медицину... Все они готовы увидеть себя в телеэфире... И всем им, на самом деле, плевать на мое горе...
Сорок дней... Я уже смирилась с тем, что ничего не исправить... Ровно сорок дней. И я уже сама стою у плиты, готовлю поминальный обед... Мой муж впервые не пьет... Наверное, он напьется позже... Сестра принесла три бутылки свяченого в церкви кагора... Все будут пить, не чокаясь... Только бы никто не говорил, каким славным мальчиком был мой сын... Не хочу этих воспоминаний... Я должна жить дальше...
Вечер... Сразу с кладбища сестра поехала домой. Муж, как я и думала, напился. Теперь он уже не тот, кого я любила... А может быть, это я уже не та... Теперь мы - совершенно чужие друг другу люди... Нас больше ничего не объединяет... Ни взаимные чувства, ни один на двоих ребенок... Я не могу смотреть мужу в глаза... Его глаза... Они так похожи на глаза нашего сына...
Всю ночь я собирала его вещи... Как много вещей осталось после него! А ведь он прожил всего три года!.. Что мне делать с этими вещами? Подарить кому-то? Едва ли найдется человек, который хотел бы, чтобы его ребенок носил вещи умершего мальчика, игрался с его игрушками, листал его книжки с картинками... Но и видеть эти вещи я не могу... Они слишком напоминают о том, что его больше нет. Осиротевшие вещи мертвого мальчика. Эти плюшевые медведи, пластмассовые самосвалы и пистолетики, деревянные кубики и цветные картонные пазлы... Я не могу смотреть на них и не плакать... Мне нужно избавиться от всего этого... И я собрала все его вещи, чтобы больше никогда не смотреть на них. Никогда.
Распашенка... Такая крохотная! Я купила ее незадолго до его рождения... В этой распашенке он был, когда нас выписывали из роддома... Такой маленький, сморщенный, больше похожий на старичка, чем на младенца... Крохотные, сжатые в кулачки ладошки... Вздернутый носик-курносик... Розовые губки, даже во сне причмокивавшие, будто сосут материнскую грудь - мою грудь... А как горели в тот день глаза моего мужа! Сын! Я родила ему сына! С какой огромной гордостью и невероятной бережностью держал он на руках свою кровиночку, своего первенца!.. Как же так случилось, что его больше нет? Ведь... у него... впереди была целая жизнь... такая же долгая, как и жизнь его родителей... гораздо дольше этих коротких трех лет...
Пустышка... Он так и не стал ее сосать. Кусочек силикона так и не заменил ему любимой, теплой, пахнущей молочком сисиньки... Но я все равно сохранила эту пустышку. В память о том, как далеко, почти на метр от себя сын выплевывал эту соску. Я думала, что когда он будет серьезно встречаться с девушкой, я покажу им двоим эту соску, и расскажу, как забавно он ее выплевывал; я скажу, что даже еще не умея разговаривать, он уже не давал надурить себя; и мы будем смеяться - все вместе...
Завернутая в белый носовой платочек, перевязанная красной ниточкой прядь его мягеньких, тоненьких пшеничных волос... В его первый день рождения крестный отец - друг мужа - срезал с головушки крестника прядь волосенок... Я хотела сохранить для него все, чтобы он видел частички своей истории, нечто, чего он никак не мог бы помнить... Мне хотелось сохранить для него все... Каждый прожитый им день... Разве я могла знать, что этих дней будет лишь немногим больше тысячи?..
Цветная книжка с толстыми картонными листами и яркими картинками... "Терем-Теремок"... Эту книжку я читала ему, еще когда он сидел в моем животе... Я читала, поглаживая низ живота, потому что знала - его головушка там... И потом, когда он уже родился, я читала ему эту книжку... И когда мы ехали в больницу... Я взяла эту книжку с собой... Его сразу положили в реанимацию, но он был в сознании... Мне разрешили остаться... И он тихим слабым голоском попросил меня: "Мама... только не уходи... не оставляй меня одного, мама... почитай мне сказочку..." Я читала ему сказку... Я читала ему сказку и не сразу заметила, что его глазки смотрят в пустоту, в никуда... Эта книжка должна исчезнуть! Разве я могу видеть ее в нашем доме?!
Картинка... За неделю до смерти он подарил мне картинку... Дети мастерили такие в детском садике, чтобы подарить родителям... Вырезали из цветной бумаги парусники, наклеивали на картон, потом украшали половинками сухих горошин и раскрашивали эти зерна: в голубой - под корабликом - это были волны океана; в белый - над парусом - это были облака... Я представляю себе его тонкие пальчики, старательно наклеивающие на картон мелкие горошинки; его маленький ротик и закусанную от усердия нажнюю губку... Он, наверняка, очень старался для меня, чтобы подарить своей мамочке самый красивый кораблик! И я срываю картинку со стены...
Его кроватка, колясочка, ванночка, велосипедик, его одеяльце, его ботиночки и курточки, снова - игрушки... Все нужно выбросить... Не просто выбросить - уничтожить... Чтобы выжить... Я должна уничтожить все, что может напоминать о нем... Как будто его никогда не было... Иначе я просто сойду с ума... Наверное, я уже сошла с ума...
Утром я заказываю погрузочную "ГазЕЛЬ"... Муж с похмелья не обращает внимания на мои действия... Когда он окончательно протрезвеет, он будет орать на меня и, возможно, ударит по лицу, потому что в доме больше нет ничего, что напоминало бы о нашем сыне... Заплатив водителю, я говорю: "Городская свалка." Мне больше некуда девать вещи своего мертвого малыша...
На свалке водитель помогает мне сгрузить пластиковые мешки с одеждой и игрушками, разобранную деревянную кроватку, трехколесный велосипед, летнюю и зимнюю коляски, пластиковую ванночку... Вместе мы выгружаем из машины старую стиральную машинку... Он мог бы оставить меня здесь одну, но чего-то ждет... Он знает о моем горе... В нашем городке все знают... Смерть малыша сделала нас с мужем знаменитостями... Я хочу уйти. Хочу попросить этого чужого мужчину отвезти меня домой и вдруг понимаю, что не могу сдвинуться с места... Все эти вещи... Я будто снова хороню своего сына... Если эти вещи, треплемые ветром, разодранные бездомными собаками, растасканные местными бомжами, останутся здесь, я буду возвращаться сюда снова и снова, буду копаться в грудах мусора, чтобы найти что-то, что пренадлежало ему, чтобы снова встретиться с ним, увидеть его - пусть даже в самых болезненных воспоминаниях... И я прошу у водителя немного бензина и зажигалку...
Поминальный костер... Он горит так ярко... Клубы черного дыма валят в безветренное небо... Рядом со мной стоит чужой мужчина и молчит... Ему нечего сказать... Как жаль, что вот так же просто нельзя спалить свою память, свою боль... Если бы ни этот чужой человек рядом, я бы сама бросилась в огонь...