За ежегодные летние месяцы, проведенные на съемной даче, что свешивалась с берега огромного озера, я так и не стал рыбаком. Иногда, я, просто нежился под утренним солнцем на мостках-причалах для лодок и наблюдал сквозь щели в досках за стаями плотвы или окуней, не имея ни малейшего желания их поймать. Пока я сверкал почерневшей за лето спиной, рыбки сверкали серебристыми боками. Это был мой личный гигантский аквариум. А, пойманных лещей, которых отец гордо проносил через полдеревни, смакуя моменты рыбака-триумфатора, мне всегда хотелось отпустить на волю. Хотя, признаюсь, в мамином или бабушкином приготовлении, вкусноты они были необыкновенной.
Мы с другом Мишкой, едва подросли, сразу заделались заядлыми грибниками. В лес родители нас не пускали и мы лазили по старому карьеру, сплошь заросшему молодыми деревцами. Песок продолжали добывать в двух шагах – скрипучий конвейер отсыпал в баржи свежую порцию, экскаваторы, отсеивали щебень, заунывно гудели бурильные установки. Грубо слепленные в советской манере, постройки здорово портили почти девственный вид огромного оврага с круглым озерцом из талых вод посередине. Тем более, каждый год ходили, пугающие разговоры о вырубке наших заветных рощиц. Холмистое дно оврага, смягченное березками и осинами, выглядело очень живописно. Полевые цветы, оставляли позади любую находку импрессиониста. Меру своего роста мы определяли высотой травы – прошлым летом из-под обилия цветов торчали только наши макушки. Теперь же, мы гордо рассекали поросль грудью.
Название рощиц были шифром, священной данью прочитанным книгам и так прижились, что я до сих пор помню, где стоял «Шервудский лес», а, где, скрывалась «Плантация». К «Обрыву Шамана» мы продвигались по «Ручью Индианки»… И это был настоящий грибной рай. Иногда мы гоняли туда на велосипедах по три раза на дню. И наши бабушки ворчали, что вредно есть столько грибов. На склонах вызревала сказочная земляника, утолявшая жажду.
Только одно место было безжизненным, мрачным и рождало чувство первобытной опасности – окруженная камышами круглая проплешина.
Удивительно – даже птицы не садились там, в поисках червей и не росла самая чахлая трава.
Мой отец, напротив, был заядлым рыбаком и частенько брал нас с собой на карьер ловить на ручной подъемник живца – пескаря, плотву… Он поднимал из воды длинный шест с сеткой внизу, а мы с Мишкой подносили снаряды – то есть свежепойманную рыбу. Потом, отец цеплял несчастных пескарей к специальным крючкам с поплавками-катушками и гонял их по озеру, таким образом, добывая щуку или судака. Истинным наслаждением, было выпустить на волю, не пригодившегося хищникам живучего пескаря.
Так вот, продвигаясь вдоль берегов карьерского озерца, в поисков живцов, мы оказались около гиблой плеши. Мы не советовали с видом местных знатоков пересекать ее наискосок, но мой отец, человек упрямый, все же рискнул.
И тотчас провалился по пояс в коричневую массу. Зыбучие пески! Они ж только в тропиках бывают! Отца достали с помощью шеста от подъемника. Насилу вытащили правый сапог.
- Не ходите тут, - авторитетно заявил он нам, пока мы перепуганные, но все же прятали улыбки.
Однажды, когда мы, обходя мертвую плешь, собирались попасть к «Развалинам древних», нечто ужасное, непостижимое и неведомое так шокировало нас, что мы позорно удрали, побросав корзинки. За изменением ландшафта наблюдали с вершины холма.
На месте построек, экскаваторов и бОльшей части конвейера зияла огромная черная дыра. Вся утварь, техника, сторож Федор и дворняга Шарик, сгинули во тьме. Из нее веяло холодом и смрадом, как из поганой пасти, как из больной утробы самого большого в мире дракона. Внизу – полная, словная осязаемая тьма и глубокое, далекое гудение, нет, скорее – мерный рев, на выходе превращавшийся в едва слышный гудок теплохода.
О ЧП узнали не сразу – точнее, пока мы не добежали до дяди Толи – нашего соседа, как раз трудившегося на карьере. Так и не дав проглотить ему воскресную чарку, мы, сбиваясь с крика на шепот, поведали о страшном чуде. Дядя Толя, видимо решил, что белая горячка в неурочный час постигла его в образе двух малолетних дачников и схватил топор. Вопреки нашему ужасу, он побрел в сарай, в задумчивости разрубил пару поленьев и пробурчал:
- Если не врете, то там никого нет сегодня, кроме сторожа. Ну, если врете! Тогда ваши отцы с вами разберутся, а я им подскажу.
Набежали энтузиасты, спелеологи, спасатели, журналисты и зеваки. Но военные быстро оцепили пропасть плотным кольцом, подкрепленным безапелляционным «не положено». Пытались ли они что-то выяснить, неизвестно. Баба Лиза, у которой мама брала для нас полезное и отвратительное козье молоко, на вечерней лавочке перед домом авторитетно ведала:
- Мой-то, говорит ляйтянанту ихнему за водкой ездил, так тот выпил, да брякнул - они Амеряку через эвонту дыру видали.
-Ой, - хватались за пухлые лица бабы.
- Говорят сам Брежнев на вяртолете приезжал, - подхватывала другая.
- Ага, и с Картером перекрикивался – добавил вечно датый обладатель графской фамилии Хованский.
- Иди уж отсель, чума, змей кусаный – шукали на него, локцая семечками.
- А я говорил им, не надо так глубоко копать, я ж инженером был в 19… Э-э-э… в 19…, - не унимался граф, пятясь и садясь мимо лавочки.
Через пару недель военные тихо снялись и сгинули в ночь. Всякое производство прикрыли и по озеру перестали курсировать баржи, груженые песком. На месте аномалии, на твердом песке, занялась молодая травка и, если нога уходила в грунт – то не более, чем на сантиметр. Все любопытные уже побывали там, когда, наконец, туда удалось удрать и нам.
Мы стояли посреди этой полянки и не верили глазам. Вокруг умиротворенно шелестела листва нашей любимой, почти приговоренной к вырубке рощице.
- Так и нас когда-нибудь всех проглотит, когда мы ее достанем…
- А? Кого достанем? - все еще потрясенный, я озирался по сторонам.
- Землю! Кого-кого… - сплюнул Мишка.
Спустя минуту мы уже поднимались на склон, продираясь сквозь коварные заросли чертополоха. Нас ждал «Шервудский лес» с колонией молодых, тронутых росой подосиновиков…
27.06.2009.