5.
Ей было не приятно и больно, но это было привычно. Другого как можно было ожидать? Любая дружба должна была кончаться. Хоть это и было несправедливо по отношению к ней. Ей нужно было завтра уезжать. Самира начала собирать вещи в дорогу.
Черные мысли крутились в голове. Он ей не ответил. Как она привязалась к нему! Может быть он приревновал ее к другому, с которым она встречалась сегодня, и который помогал ей насчет дела? Он приехал к ней издалека.
Потом звонил ее другой дорогой брат. У нее все в душе похолодело, когда она подумала, что могла бы потерять и его. Она предпочитала никому ничего не говорить, чтобы не потерять и этих людей. Но когда они сами что-то узнавали, могли невзлюбить ее. Только не он, только не он.. Она рассеяла эти мысли. Она сама бы ему когда-нибудь сказала. Всем, кому можно было бы со временем и в ее ситуации доверять. Всем, кто ничем не связан был бы с прошлыми людьми и с ее врагами. На сердце ее лежал камень.
Как быстро время летит, как быстро меняются отношения. Они всегда меняются в минус…До чего странен этот мир, до чего странны эти люди. Надо было ехать в свою поездку.
Как она не любила обиды! Как она не любила вражду! Но она была окружена этим. Люди обижались и враждовали из-за мелочей. Никто ее по настоящему не знал.
Или она была настолько бесполезным человеком, что люди раскидывались знакомством с ней? Сейчас да. Она сказала себе горькую правду. У нее не было ничего такого, что она могла бы им дать. Обычно дружат из-за денег, или из-за связей. У нее ничего этого здесь не было. Или из-за какой-то привязанности, что вообще редкость.
Нет, здесь женились не по любви, и дружили не из-за привязанности. Что-то не то было в отношении этих людей к ней, и может быть друг к другу. Что-то такое, чего она понять никак не могла. Здесь жили семьями с огромной разницей в возрасте, и даже не замечали этого.
Теперь несколько дней ее не будет, если ей удастся уехать. За это время забудется все. И заживет очередной шрам в ее душе. Должен зажить. После этого ей поставят интернет, и она выйдет на новое общение. Все было не так страшно, как ей казалось. Но от этого не было легче.
Они были очень жестокие люди, даже казавшиеся самыми лучшими из них. Это был такой народ.
Скука, тупая скука навеялась на нее, отсутствие всего человеческого. Потерять чью-то дружбу было так же мучительно, как и потерять чью-то любовь, и потерять это ни за что.
Просто вместо светлой стороны людей увидеть черную, и свое разочарование. Это было хуже всего.
Он слищком далеко зашел в доверии с ней, и привязал ее к себе. Она хотела от этого уберечься. Она знала, против чего нужно уберечься. Она была права.
Как все выглядело мелко и отвратительно. Она не хотела больше встречаться с ними. Внутри еще звучал его голос, стоял его образ. Не надо было этого всего. Не может быть такой дружбы. И даже такого братства.
Братья были братьями, и когда они сватались, то говорили, что делают это Бисмиллах. И никто не говорил, что делает это из-за любви. Кроме ее бывшего, конечно. Это ее и настораживало. Но притягивало как к братьям.
Этот город был настолько чужим городом, что каждый раз, когда она его проезжала, ей хотелось рыдать. Она чувствовала себя там так одиноко, как нигде больше, она терялась в нем, и черные воспоминания о разрушенном лучшем вставали в ней мертвой стеной. О том времени, когда все было еще хорошо. И ей, и всем. Этот город способен был убить.
Кто-то любил ездить в этот город, а она его боялась. Ей было в нем не по себе. Это длинное метро. Чем длиннее дорога, тем ужаснее мысли, которые не давали ей больше покоя. Она не хотела бы жить в этом городе одной.
Да, она не была «прямой», в их смысле, но в этом не чувствовала ущерба. Она была сложной, а не прямой. И ей не интересна была бы собственная личность, если бы она не была такой, если бы она не сформировала себя сложно, а не «прямо».
Они много ей дали, но они и забрали у нее все, в душе. Если у кого-то что-то берешь, то знай, что он же может и забрать. Сложно было не брать, когда тебе что-то дают, и когда ты в этом еще и нуждаешься. Можно было не спешить брать, это все, что она могла, и не спешить пользоваться чьим-то обществом.
Она съездила в другой город. Приехав, она впала опять во что-то вроде стресса. Она читала Дневник Политковской на немецком. Выходила на связь со знакомыми. Парень, который к ней сватался (парень 37 лет!), звонил ей. Но она сказала, что выйдет замуж только по любви, на что он ответил, что не знает, что это такое. Они все делали ради Аллаха, или, по крайней мере, так говорили. Самире нужно было услышать нечто личное, чтобы вообще задуматься о браке. Но она видела очевидную не способность их к этому.
С того момента, как она одела хиджаб, желая выйти за бусулб ваща, это все началось.
Раньше к ней относились как к кадре, но ей казалось, что ее любили. Но сейчас ей была нужна другая любовь, более прочная. А вместо этого она получала желание брака без любви. К этому она была просто не способна.
Надо было броситься в новую аферу. Но этим она бы только испортила свою репутацию.
Она была теперь очень цинична, и опять думала о российской политике, из которой ее так подло исключило это государство. Просто там нечего было делать с теми мудилами, которые пришли к власти. А вне этого она себя не мыслила.
Она одела черный парик, и теперь в нем ходила, скрывая его частично под платком. Надо было наживаться сколько возможно, больше здесь было делать нечего. И этого конечно тоже здесь официально не давали. Каждый, как хочет, сам.
«Как хорошо, что я не вижу больше на улице чеченцев. Мне было это, правда, ни к чему. Они меня предали, продали, и многократно посмеялись. Я долго это терпела. Сейчас я действительно отошла от всего. Они сделали так, чтобы я увязла во всем окончательно, а сами предали меня. Они сами не делали того, на что я была способна ради идеи. И идея моя была изначально другой. То, за что я боролась и умирала, было другим. И ради этого я только здесь. Не ради ваших фальщивых идеалов. Сразу, когда это началось, я поняла, что это ни к чему не приведет. Просто я опасалась сказать вам это в лицо, и до сих пор шла с вами. И даже впереди вас. А сейчас я иду одна. Сейчас я хочу трезво говорить и трезво писать. И мои мысли всегда разумнее, чем ваш бред, когда они действительно мои. Когда я не говорю ради чего-то или кого-то чужими мыслями. Это время прошло. Пора взглянуть реальности в лицо, и взглянуть заново.
Теперь я поеду в Детский Парк, и буду предаваться там удовольствиям. Потом еще куплю себе пару удовольствий. Потом я хочу, и уже давно хочу, сделать благо своим родным, чтобы они тоже могли предаваться здесь удовольствию. А потом посмотрим насчет идей. Мне все надоело.
Если в семью и детей я больше не верю, в идею тоже, то что мне тогда делать? Просто что-то делать, ради того, чтобы это было, лишь бы что?
Очень циничный и подлый народ. Ничего, кроме вражды от вас я не чувствую. Пора уже развязаться с вами, и жить собственной жизнью. Те, кто вместо реальности, апеллируют только к религии Аллаха, очень большие лицемеры. Я не могу больше слушать их тошнотворные речи. Речи, которые ни разу мне в реальности не помогли и не спасли.
Я становлюсь одной из разочарованных, но не в том, что делала я, а в вас.»
Самира чувствовала себя хорошо только вдали от этого города. Ее знакомые постарели, а власть в России еще более обнаглела. Страну довели до финансового кризиса, и это было самое естественное, что и должно было произойти. Просто почему-то это отражалось в особенности на простых гражданах…
Они хотели законтролировать ее жизнь. Но она противилась этому и знала, что этого не позволит. Она приехала не для того, чтобы ее превратили в зависимого человека. Она никогда не будет зависеть ни от одного государства. Государство должно довольствоваться формальным сбором средств – если есть чего собирать, конечно. Роль государства в ее жизни, однако, привела ее к протестной форме вынужденных скитаний, без работы и без права проживания. Но тем не менее она скиталась так уже 10 лет. Единственное, чего она хотела, это чтобы ей дали осесть, наконец, в одной из наиболее приемлемых для жизни стран. Ради этого она и старалась.
Она была в центре. Там было все красиво, и по новогоднему. Продавали вкусные и красивые изделия, играла красивая музыка. Она была на связи в интернете, говорила о России и Европе, какое здесь социальное расслоение. Потом стояла в очереди за выпечкой, читала Политковскую. Записала индийскую песню, которую теперь слушала дома.
Она не успела сегодня поехать в Детский Парк, потому что спала до часу, а потом ехать было уже поздно. Ей приснилось, что она печет торт на день рождения сестры. Скоро должны были сделать интернет дома и через него каналы телевидения. Знакомые боялись ехать к ней в Европу. В Израиль ехать они тоже боялись. Приходилось путешествовать одной. Теперь она хотела испечь этот торт в реальности.
От тишины ей было плохо, когда она оставалась одна в комнате. Ей нельзя было находиться одной без включенного телевизора или интернета. Никто этого не понимал, но это была фобия. Ей надоело общежитие.
Она включила радио. Пела Эми Уййнхаус. Ей она нравилась. В чем-то противоположность ей, но ей такие нравились. У нее тоже муж сидел в тюрьме.
Больше невозможно было найти никого, кто борется. Поэтому она выбрала своих чеченцев. Поэтому она стала бороться вместе с ними, хотя боролась она за свое. Не нужно было так далеко заходить. Она упрекала себя теперь в жертсвенности этому народу. Еще было время исправить эту ошибку. Она говорила, что она борется за Чечню, за Ислам, и думала так же. На самом деле она продолжала бороться за свободу. За свою честь, в конце концов. Дело было не в народах и не в религиях. Дело было в том, что власть и страну узурпировала одна Группа. В этом была ее борьба. В этой части она не закончилась. Пока существовала эта Группа, не возможно было закончить борьбу с ней. Для многих эта борьба стала бессмысленной. Теперь, из эмиграции, она вновь переосмыслила все. Нужно было продолжать борьбу. Не ради странных лозунгов – ради Ислама, или Джихада, или ради Чечни. Ради этого одного не борются. Враг не был для нее размыт и не представлял для нее «кафиров». Врага представляла одна Группа, и пока она властвовала в нем, и целое государство. Сама идеология. И их практика. Долголетнее царство тьмы. Народ позволял собой манипулировать. Эти люди не лишились права деятельности. В этом была причина дальнейших ненужных жертв, политики истребления. Эту организацию надо было лишить навсегда иммунитета, прав, собственности и власти. Как они и их предки репрессировали всех на протяжении целого века. Если даже уничтожить их всех, это составило бы лишь малый процент от количества уничтоженных ими за все эти десятилетия.
Ради собственной выгоды, ради своей кривой идеологии, ради собственного обогащения они издевались над целой страной.
Никто не мог бы действовать против них их же методами, поэтому никто не победил, не смог заткнуть им рот и перерезать им путь. Это могли бы только те, кто не брезговали их методами. Чтобы раз и навсегда уничтожить их, освободиться от этого прошлого!
В этой стране всегда происходило нечто ужасное. Когда-то она была свидетелем этому. Она не принадлежала никогда к истинным правозащитникам, потому что она поддерживала другие методы. Она знала, что только другими методами можно победить. И она оказалась права. Против этих людей можно было только победить, или быть разобщенными и раскиданным по тюрьмам или по заграницам, что и произошло. Для тех, кто не был еще в гробу. Она изучала историю национал-социализма, она хорошо это знала. Они никто не знали это как свое собственное. Чего она не хотела, так это фашизма в России. История в других странах была куда приятнее. В любом случае все было чище, цивилизованнее. И исторически целесообразнее. Правозащитники других стран могут с ней не согласиться. Но дело было не в них. Надо было править, а не выступать за права человека. Это было единственное средство навсегда заткнуть врагов.
Бессмысленно было на протяжении десятилетий петь одну и ту же песню униженных, ущемленных, с попранными правами, что и делали правозащитники. Нужно было один раз в истории и навсегда разобраться радикально со своими мучителями, и покончить с этой проблемой. Если бы они желали, как она, почему от своих желаний они не переходили к действиям? Может быть, они были к этому просто не способны? Почему ни разу, ни в 91-м году, ни в 93-м, ни в 99-м, когда были для того основания, никто не восстал по настоящему, и не захватил эту власть вперед них?
Все, кто это попытались сделать с самого начала, были только чеченцы. Но им нужна была только своя Чечня…
Она отошла от них, перестала искать встречи с людьми, с чеченцами вообще, даже со своими прошлыми женихами. Перестала учить свой язык. Перестала заучивать арабские фразы, смысл и значение которых она не понимала. Надо было давно перестать лицемерить. Но это все было, ведь это все было правдой! Все, что она делала, было искренне. Они очень сильно подточили теперь веру в них. Быть этим дальше означало только лицемерие. Нельзя было дальше раздвоиться. Надо было быть и оставаться собой. Нельзя было ее любить за то, что она чеченка, и за то, сколько в ней чеченского. Не надо было искать в ней ничего чеченского. Хотя этого в ней была ее половина. Надо было за что-то другое ценить и любить людей. Не за то, насколько она укутана в хиджаб. Не за то, насколько длинна его борода. Надоело уже за это любить людей, которые тебя предают. Мерзких лицемеров. Те, кого стоило ценить и любить, ушли. Они давно пали смертью шахидов. После них для нее не осталось ничего ценного в этом мире. Они это спровоцировали, а новых авторитетов у нее не появилось. Не надо было мешать ее жизнь с одной религией. Не религиозный она до конца человек. Верующий, но не религиозный.
Надо было из этого уходить. Как?
«Скорее бы уже Детский Парк», - думала она. Скорее бы ее жизнь была просто беззаботнее. Хотелось отключиться от всего и жить в своем мире, если этот мир не мог ей предложить ничего лучшего. Так она сделала в детстве, и выжила, с помощью собственной фантазии.
Надо было печь пироги ко дням рождениям ее выдуманных сестер. Более сумасшедшего занятия трудно было себе представить. Но мир отталкивал ее. Люди, знакомства не внушали больше доверия. Надо было как-то пережить это одиночество. Без знакомых, без любимых, без любящих. Надо было делать что-то другое, только для себя. Здесь не для кого было больше что-то делать.
Она все больше напоминала себе ту чеченку, которая при живом муже жила только для себя, в свое удовольствие. За тем отличием, что у Самиры мужа не было.
Фильм «Prison break», 14 и 15 серии 4 сезона, она пересматривала уже по 10 раз, по причине того, что нечего было больше смотреть, и каналы телевизора не работали. Около 10-ти часов вечера она сходила в Маклональдс, купила себе мусс. Хотела поехать в центр, но трамвай отходил только через 28 минут. А для кого-то ведь здесь был рай. Может быть и ее рай был таким? Для нее раем было спокойствие. Когда ни за что больше не нужно бы было бояться или чего-то остерегаться. Когда все было бы свободно, как и должно было быть.
«Одни нервотрепки. Люди тоже нервничают из-за меня. Я всех поднимаю на уши. Потому что мне кажется, что все медленно, что мне специально что-то не дают, или специально делают дольше, чем нужно. Без телевизора мне очень скучно здесь. 17-я серия «Prison break» теперь выйдет только в другом месяце. Куда-то поехать уйдут большие средства. Надо решать свои дела насчет учебы. Мне пришла сим-карта, но это было для компьютера. Я не знаю, как подключить интернет, телевизор. Они начинают спорить со мной, говорить обидные вещи, что это люкс, и прочее. Полный абсурд. Надо проверить, работает ли телевизор в большом зале. Всем моим знакомым приходят негативы».
«Я только езжу. Я не умею покупать ничего ценного, копить. Я умею только ездить, и тратить на это все деньги, так что у меня не остается потом ничего.
Продуктивность уходит. Творить не интересно, читать не интересно, путешествовать не интересно. Что со мной? Что мне нужно? Кто мне нужен? И ко всем одно отвращение, боязнь. Боязнь даже тех, кому я среди всех доверяю. Только к новым отношение другое, к тем, кто появился только сейчас, и кого я знала только один день, и кого я больше не встречу. Кому я помогла, или кто мне помог. Не хотелось бы встречать их больше. Потому что у них мнение меняется, и я не могу на это повлиять. И я этого больше не хочу.
Без человека, без отношений с кем-то передо мной стена. Но эту стену я разрушить не могу. Потому что боюсь того, что будет за ней, и что это будет еще хуже.
Но без этого питающего тонуса я погрязла в непродуктивности. Люди твари. И даже самые лучшие из них. Мне нравится героиня, Гретхен. Вот так бы прожить жизнь!
Не могу найти любителей того же, что и я.»
Какой интересный фильм, про мамашу, которая оставила своих сыновей ради компании, мировой организации, создавшей средство овладения солнечной энергией. У Самиры было все время подавленное настроение. Ей никто не звонил. Знакомая семья покинула ее. Проект женитьбы на ней никто не преследовал, а ей нужно было именно это. Ей нужно было посмотреть, как в гонке за ней дрались волки... Она хотела участвовать в стрельбе на стойках. Все, что она хотела, составляло много, гораздо больше денег, чем казалось первый раз. В десять раз больше денег. Но хотела ли она этого? Себе ли она хотела блага?
Не хотела, а должна была. Чтобы просто что-то делать. Занятия чем-то интеллектуальным выводили ее из равновесия. Ей нужно было отвлечься от них. Почему, она до конца не знала. Ей нужно было смотреть тупые фильмы и чатать. В этом она убивала свое время. Другое не приносило ей ни удовлетворения, ни пользы. Родные хотели, чтобы она не оставила фортепьяно. Где здесь было заниматься? Она была очень жестока. В первую очередь к себе. Когда она пыталась укрыться от воспоминаний о чем-то хорошем, о путешествии со своим отцом в детстве. Они напомнили ей об этом. Ей нужно было вспомнить это, как что-то хорошее. Но она побоялась, и отвернулась. Потому что была в постоянном напряжении. В страшного человека она себя превратила. Все, что она должна была вспоминать, о чем думать, это преследования и пытки...
Она не могла больше вспоминать. Вспоминать нужно было что-то другое. Все говорили, домой, домой. Но она не чувствовала так, как будто она прожила в одном месте всю жизнь. Она не могла бы там прожить всю жизнь, она бы сошла с ума. Она не могла представлять собой другое, чем она есть.
«Дайте мне вырваться, освободиться» - думала она. Освободиться ей нужно было от себя самой. Эти врачи. Эти встречи. Это временное, не постоянное, все временное. Ей хотелось плакать от ужаса. Ей надо было смириться с тем, что ей нужно было читать...
Надо было поехать в другой город. Но она не хотела там ночевать. «Только не попасть в то место, только не в то место!» - думала она. Где она впервые встретилась с ним. С тем, кого она последний раз полюбила. Она до сих пор любила его, поэтому и не воспринимала никого другого. Ей не нужны были другие. Пусть он был бы сильнее его, тогда бы она его полюбила.
Его голос, его походка, его сутулая спина, его черный свитер. Она до сих пор вспоминала его таким. Таким, каким он любил ее. Она не хотела с тех пор замуж, поэтому и не выходила. Она хотела только детей. Ради этого нужно было только чье-нибудь согласие. Но уже не любовь. Это было исключено.
Поэтому она боялась того города, боялась этих воспоминаний. Они ушли только потому, что она жила в другом месте, думала она. Если бы она жила там, они бы не ушли. В названии этого места всегда звучал для нее его голос.
Его синяя машина, с серебристыми стеклами.. Он еще жил здесь? Проклятый враг! Будь он проклят с самого начала!!
Но что-то было в нем с самого начала, что ей не нравилось...
Она стояла на балконе. Ее брала одна черная тоска. Она знала, что ничего хорошего уже об этом народе не напишет, но знала что будет писать что-то одним махом. Надо было отписаться, и с другой стороны вылить свою неприязнь – к тем, кто ее предали. Ко всему предательскому и лживому. Надо было отделаться от них и быстро. Ото всей этой темы. Невозможно было дальше все это терпеть.