Часть первая. На Яике-батюшке

(Историческй роман)


«Золочено у Яикушки его бело донышко,
Серебряны у Яикушки его белы краешки,
Жемчужные у Горынача его круты бережки!
Яик ты наш Яикушка, Яик, сын Горынович!
Про тебя ли, про Яикушку, идет слава добрая.
Про тебя ли, про Горыновича идет речь хорошая?»

(Старинная казачья песня)


Оглавление

Часть первая. На Яике-батюшке

Глава 1. Восстание в Башкирии
Глава 2. Детство
Глава 3. Ребячьи забавы
Глава 4. Ватага Бородина
Глава 5. Гулянка у Кавунов
Глава 6. Драка
Глава 7. Нападение орды

Часть вторая. Раскол

Глава 8. Атаман Бородин
Глава 9. Начало Яицкой смуты
Глава 10. Зимнее багренье
Глава 11. Екатерина
Глава 12. Тяжба
Глава 13. Волки
Глава 14. Поездка в Оренбург
Глава 15. Новый атаман Тамбовцев
Глава 16. Война с басурманами

Часть третья. Началось!

Глава 17. Напутствие Филарета
Глава 18.  Арест Пугачёва
Глава 19. В Казанском остроге
Глава 20. Разбойники
Глава 21. Купчиха
Глава 22. Ватага разгромлена
Глава 23. Побег из Казани
Глава 24. В лесу
Глава 25. Воля
Глава 26. Гибель Гришки Рублёва
Глава 27. Началось!

Часть четвёртая. Набеглый Пётр

Глава 28. Казачья хитрость
Глава 29. Казнь Скворкина
Глава 30. Поездка к Нурали-хану
Глава 31. Баталия у Яицкого городка
Глава 32. Первый казачий круг
Глава 33. Самозванец ретировался
Глава 34. На тихом Илеке
Глава 35. После бала
Глава 36. Невинные забавы Фике
Глава 37. Степные фортеции



Глава 1. Восстание в Башкирии

1
По узкой лесной дороге, замысловато петлявшей среди невообразимого переплетения сучьев, молодой поросли деревьев, кустарников и высокого травостоя, ехало пятеро всадников в голубых форменных чекменях с ярко красными отворотами на груди и обшлагах рукавов, в высоких казачьих шапках, что сразу выдавало яицких удальцов, с пиками за плечами, с боевыми ружьями и шашками. Это был передовой разъезд одного из правительственных отрядов, присланного из Оренбурга в Башкирию для усмирения очередного тамошнего бунта, который поднял коварный Батырша.
Казаки ехали молча, не переговариваясь: чутко вслушивались в полуденные лесные звуки и зорко осматриваясь по сторонам, – не мелькнёт ли где в чаще лохматая лисья шапка мятежника. Урядник, как глухонемой, подавал подчинённым знаки пальцами, – изредка только подъедет поближе, шепнёт что-нибудь для верности. Казаки понимающе кивали, быстро исполняли приказания. Двое отделились от основной группы и отъехали немного вперёд, с опаской сняли с плеч ружья и взвели курки. Лес угрожающе молчал с обеих сторон дороги. В глубине явно таилась невысказанная опасность. Дозорные насторожились, как будто что-то почуяли. Задние остановились. И в этот миг из чащи со свистом вылетели две стрелы: передние казаки, поражённые ими, взмахнув руками, со стонами повалились на землю. Трое оставшихся всадников встрепенулись, быстро вскинув ружья, дали залп в чащу, наугад. Урядник крикнул одному:
– Родион, живо скачи к отряду, вызывай подмогу, а мы раненых пока подберём.
Тот, ни слова не говоря, довольный, что его отсылают из опасного места, тут же повернул коня и, нахлёстывая его нагайкой, птицей полетел назад. Урядник с другим казаком, быстро перезарядив ружья, спрыгнули с коней и подбежали к стонавшим на дороге товарищам. Одному стрела пробила бок, и он был ещё в сознании, хоть и потерял много крови. Другой же, с тяжёлой раной в левой стороне груди, отходил. Лицо его покрылось восковой предсмертной бледностью, на губах пузырилась кровавая пена, взгляд стекленел.
Урядник, сняв баранью шапку, перекрестился по старообрядчески, двумя перстами, велел своему товарищу грузить другого раненого на его лошадь. Сам, с ружьём на изготовку, присел сбоку дороги, за кустом боярышника. В чаще напротив что-то подозрительно зашевелилось. Урядник мгновенно отреагировал, пальнул туда из ружья. В кустах послышался предсмертный человеческий крик и треск ломаемых веток. Кто-то со стуком упал на землю. В ту же минуту оттуда раздался душераздирающий визг, гортанные крики на башкирском языке, и на дорогу выскочила целая толпа мятежников с копьями, саблями, сайдаками и ножами. Кое-кто из лесных бродяг был вообще с дубиной, выломанной тут же. Вся эта пёстрая, озлобленная толпа храбро бросилась на приготовившегося к защите урядника и казака, уже перебросившего раненого поперёк седла. Лихой вояка-урядник снова метко выстрелил в сборище, от чего один из нападавших упал. Грохнул из ружья и казак, уложив ещё одного бунтовщика. Лошадь с раненым он сильно хлопнул ладонью по крупу, и та понеслась прочь с места боя, назад, к основному отряду.
– Ну, рвём когти и мы, Афоня, чую, нам супротив толпищи не устоять, – нарочито весело крикнул урядник своему товарищу, вскочил на коня и понёсся вслед за ускакавшей лошадью с раненым.
Казак тоже быстро прыгнул в седло, не обращая внимания на жужжавшие вокруг стрелы, лихо крутнулся назад, проскакал под носом у набегавшей толпы, умело и ловко взмахнул клинком. Голова одного из мятежников, как мяч, неожиданно отлетела от туловища и нырнула в траву. Башкиры, враз оробев, отхлынули от сверкавшей, как молния, страшной казачьей шашки.
В это время урядник, завернувший за поворот дороги, нос к носу столкнулся с мчавшейся что есть духу на лошадях подмогой, которую вёл Родион. Здесь было около тридцати казаков во главе с сотником Новосёловым. Тут же развернув коня, он радостно гикнул и поскакал вместе со всеми в атаку на врага. Казак Афоня, завидев своих, ещё яростнее насел на бунтовщиков, беспощадно поражая их шашков и топча конём раненых. Башкиры стремительно сыпанули в лес. Казаки настигали их в чаще, безжалостно кололи длинными пиками и рубили клинками. Вскоре в лесу всё замолкло. На земле остались только убитые бунтовщики, да один казак, поражённый стрелой в самом начале боя. Сотник Новосёлов велел собрать оружие и послал человека в обоз, за похоронной командой. Нужно было зарыть убитого казака и оттащить порубленных башкир с дороги в лесную чащу. Родственники из ближайшего селения найдут их и похоронят по мусульманскому обычаю – до захода солнца.
Долго не задерживаясь, казаки двинулись дальше по лесной дороге. Следом прорысила сотня нарядных гусар в зелёных доломанах, отделанных на груди рядами «золотых» шнуров, с отороченными мехом ментиками на левом плече, в высоких смушковых шапках со шлыками на головах. Прогрохотала на выбоинах дороги артиллерия, потянулась однообразными, серыми от дорожной пыли рядами, царица полей – пехота. За нею, – длинный скрипучий обоз, и замыкающими, – снова казаки. Корпус был большой: около полутора тысяч штыков и сабель при семи пушках. Командовал подполковник Финк. Отряд направлялся в глухую лесную деревню Уразово Ногайской дороги, где по сведениям лазутчиков скопились крупные силы повстанцев и якобы находился сам Батырша.
В лесу вновь водворилось спокойствие. Как и раньше, беззаботно загомонили птицы, зажужжали насекомые. Отряд шёл быстрым маршем. Уставших солдат в задних рядах подгоняли палками злые усатые капралы. Вовсе обессилевших подбирали обозные фуражиры. Подполковник Финк стремился засветло миновать опасный участок леса и окружить деревню, чтобы не вырвался знаменитый предводитель повстанцев. Он представлял, какая награда от правительства ожидает его за это дело!
Лес начал редеть. Сквозь сквозные просветы в деревьях стало видно зелёное разнотравье луга. Ярче засверкали солнечные лучи. За очередным поворотом дороги казачья разведка неожиданно наткнулась на препятствие. Проход был плотно загромождён срубленными деревьями, образовавшими непреодолимую преграду. Из-за завала раздались гортанные крики мятежников и в казаков полетела целая туча стрел. Несколько человек упало с коней, остальные, сорвав с плеч ружья, дружно грянули в неприятеля убийственным залпом. Отьехали на безопасное расстояние, дожидаясь пехоту. Штурмовать укрепления – её задача.
Офицеры подвели свои подразделения, выделили несколько взводов для лобовой атаки. Два крупных отряда мушкетёров под руководством опытных сержантов направились в обход: с левой и правой стороны завала. Вскоре в лесу загремели ружейные выстрелы, полслышалось грозное солдатское ура. Это вступили в бой посланные по лесу в обход группы. Тогда тревожно зарокотали ротные барабаны, запели флейты, – передовой отряд пехоты со штыками наперевес бросился на преграду. Подбежав на ружейный выстрел, солдаты по команде сержантов враз приостановились, сделали залп, и, не перезаряжая мушкетов, вновь продолжили стремительную атаку. Башкиры на завале загомонили, яростно завизжали «алла», начали беспорядочно осыпать стрелами атакующих мушкетёров. Кое-кто из бунтовщиков стрелял из ружей и пистолетов, захваченных у солдат.
Мушкетёры, не обращая внимания на стрелы, продолжали набегать на завал. С криками падали раненые и убитые, матерились сержанты, сзади, громкими криками подбадривали наблюдавшие за боем гусары и казаки. Артиллеристы при пушках застыли с зажжёнными фитилями. Стрелять было нельзя – можно было запросто угодить по своим.
Передние ряды атакующих солдат наконец достигли завала, цпляясь за сучья, принялись карабкаться вверх. Башкиры обречённо защищались, сбрасывая мушкетёров пиками, рубя саблями. На верху завала разгорелась жестокая рукопашная схватка. Солдаты умело кололи башкир штыками, били по головам прикладами, сбрасывали вниз. Кругом стонали раненые и умирающие, кричали, страясь этим напугать противника, живые. На кучу деревьев лезли всё новые и новые волны атакующих, так что они в конце концов своей массой задавили защитников. Оставшиеся в живых мятежники побежали к коновязям, которые были на опушке леса. Вслед им устремились перелезщие через завал солдаты. Другие мушкетёры стали быстро растаскивать деревья, – освобождать проход. Вышли из леса две обходные группы солдат, начали стрелять в отступающих к деревне башкирских всадников.
Когда дорога была свободной, подполковник Финк бросил вперёд казаков и гусар. Те быстро загнали мятежников в их деревню, но дальше не пошли. Поселение башкир представляло из себя настоящую крепость: улицы были перегорожены баррикадами из брёвен и всякого хлама. Кругом виднелись многочисленные защитники. Из центра села ударила пушка. Кавалеристы разбились на небольшие группы, рассыпались по всей поляне, которая, в окружности, занимала немалую площадь. Казачий разьезд, в котором были давешний урядник с Афоней и Родионом, углубился в лес на противоположном конце.
– Да никого тут нет, господин урядник, – беззаботно встряхнул головой геройский казак Афоня. – Нехристи все – в деревне… Что им в чащобе делать?
– Болтай!.. – презрительно хмыкнул опытный вояка, урядник. – Басурманы на всякие уловки – мастаки. Схоронятся в лесу, а как мы пойдём на приступ деревни – вдарят нам в спину!
Обследовав порядочный массив чащобы и никого не встретив, казаки остановились передохнуть. Урядник обратился к Родиону.
– Атаров, табачок есть? Я свой во время недавней сшибки в лесу посеял.
– Как не быть? Имеется, – с готовностью отвечал тот. Достав расшитый жинкой цветастый кисет, протянул начальнику. – Угощайся, Иван Игнатьич, табачок добрый… Самосад с собственной плантации.
– Ну, коли угощаешь, Родион, – дай-ка и мне щепоть, – потянулся за дармовым куревом и Афоня – весёлый казак, большой любитель дурницы.
Удальцы, крепко набили трубки, с наслаждением задымили.
– Покурим, малость отдохнём, и до своих тронем, обратно, – говорил, задумчиво пуская кольцами сизый табачный дым, урядник Иван Игнатьевич. – Там скоро главная баталия начнётся, надо как раз поспеть.
– На тот свет, чай, никогда не опоздаешь, Игнатьич, – лукаво подмигнул Родион Атаров. – Пущай солдатушки воюют, – у них ни семьи, ни кола, ни двора, а у нас жинки с детишками в городке.
– И то правда, – согласно кивнул урядник. – Был бы то настоящий неприятель, вроде турков, а то так – башкирцы голозадые… С ими воевать – себя не уважать! Что мы – жандармерия, что ли?..
– Слышь, господин урядник, – полез с вопросом Афоня, – а правду говорят, что сам Батырша – в деревне?
– Болтают, а там кто его?.. – пожал плечами урядник.

2
Когда разъезд вернулся на поляну, там уже во всю кипело сражение. Артиллерия с дальней дистанции безжалостно громила укрепления башкир в деревне. Ей отвечала единственная пушка мятежников, но вскоре и она заглохла, повреждённая метким попаданием ядра. Роты солдат со всех сторон обложили населённый пункт, так что не могла проскочить и мышь. На стыках пехотных подразделений располагалась конница. На опушке леса, в окружении штабных офицеров, находился подполковник Финк. То и дело взглядывая в подзорную трубу, он руководил баталией.
От артиллерийского огня деревня в нескольких местах уже горела, обезумевшие жители метались между пылающими постройками, спасая жалкое имущество. Башкиры на баррикадах продолжали отстреливаться из луков от наседавших солдат. Те отвечали меткими ружейными залпами, от которых бунтовщики десятками падали внутрь укрепления, но на смену им заступали новые.
Офицеры подали команду и мушкетёры стройными рядами дружно устремились на приступ. Артиллерия перенесла огонь с укреплений на передней линии вглубь села, а потом и вовсе замолкла. Громогласное солдатское «ура» слышалось уже на окраине, где вспыхнул яростный штыковой бой. Мушкетёры штурмовали баррикады, перегородившие узкие улочки. Мятежники, с отчаянием смертников, сопротивлялись. Видя своё безвыходное положение, некоторые с кинжалами бросались на солдатские штыки, лишь бы не попасть в плен. Мушкетёры кололи всех без разбора, прокладывая себе дорогу вглубь села. Сами то и дело падали под ударами сабель и копий башкир.
Кровавая рубка закипела на сельских улицах. Повстанцы цеплялись за каждый дом. Забаррикадоровавшись в нём, отстреливались до последнего. И только когда солдаты поджигали соломенную крышу, – выскакивали с обнажёнными саблями на улицу. С диким визгом бросались на мушкетёров, напарывались на штыки, гибли под убийственным ружейным огнём, но не сдавались.
Мятежниками действительно руководил сам Абдулла Мязгялдин, или Батырша, как называли его русские, – влиятельный мулла, вождь башкирского восстания. Он умело перебрасывал свежие отряды повстанцев в наиболее опасные места, не боясь ядер и пуль, носился на горячем коне в самом центре сражения. Молодой, красивый, храбрый мещеряк Батырша был кумиром башкирской молодёжи, которая готова была пойти за ним в огонь и в воду.
Бой приближался к развязке. Солдаты, железной стеной, теснили мятежников к центру горящего села. Лучшие силы башкир гибли в яростных, но бессмысленных контратаках, которые неизменно возглавлял сам Батырша. Башкиры, по одиночке и группами, врезались в самую гущу наступающей зелёнокафтанной пехоты, рубили солдат саблями, кололи пиками и копьями, резали ножами. Десятками падали под безжалостными ударами трёхгранных русских штыков или сражённые пулями. Умирая, старались с земли в последний раз рассмотреть: сражается ли Батырша? Не убит? Не ранен? И, увидев любимого вождя на коне, с обнажённой окровавленной саблей, в окружении дюжины смелых батыров из личной охраны, улыбались и спокойно отходили из этого мира в иной...
Сподвижники, кто ещё остался в строю, доложили Батырше, что положение безнадёжное: солдаты с минуты на минуту возьмут село... Вождю нужно уходить!
– Я своих людей в беде не брошу, – презрительно ответил Абдулла Мязгялдин и вновь устремился в драку.
– Абдулла, уже почти никого нет, уходи в лес – мы задержим солдат! – умоляли его сподвижники, и падали один за другим под выстрелами мушкетёров.
Те, кто ещё держался в седле, все израненные, продолжали защищать своего предводителя, рубясь из последних сил. Их прижали к забору крайней хаты, кололи штыками коней и самих всадников, стреляли в упор. Подоспевшие гусары и казаки рубили саблями.
Урядник Иван Игнатьевич со своими яицкими удальцами был здесь же. Разрубая до седла очередного башкира, набросившегося на него, с задором крикнул Родиону Атарову:
– Сам Батырша тут! Вон он, гололобый, в распахнутом халате… А ну-ка, отгоните с Афоней от него косоглазых, – я попытаюсь его взять!
Родион, Афоня и ещё несколько казаков накинулись на телохранителей Батырши, ожесточённо заработали клинками. Родион Атаров срубил одного мятежника, другому отсёк напрочь руку. Третий чуть не снёс голову ему самому, но казак вовремя увернулся, снизу ткнул башкирца концом шашки в бок. Тот со стоном повалился на землю. Рядом Афоня рубился со здоровенным силачём-башкиром в стальной кольчуге, – никак не мог его одолеть. Уже получил от него несколько лёгких колотых и резаных ран. Наконец, подоспевшие на помощь казаки, с двух сторон атаковали силача, отвлекли внимание, и только тогда Афанасий ловко рубанул его по шее. Башкир в кольчуге, выронив саблю, со стоном полетел с коня, а казак уже искал себе новую жертву.
Пока кипела вся эта кровавая сабельная резня, урядник Иван Игнатьевич пробивался к Батырше. Тот, почуяв опасность, перемахнул через низкую изгородь и нырнул в высоко поднявшийся за околицей села луговой бурьян. Урядник пустился за ним в погоню. Азарт подстёгивал старого служаку. Захотелось самолично привести на аркане знаменитого Батыршу. Они быстро миновали свободное пространство перед опушкой леса, и нырнули в чащу, которая поглотила их, как море. Ветки с силой стегали по лицу урядника, но он, не останавливаясь, гнал и гнал коня вперёд. С остервенением рубил шашкой зелёную лесную мешанину – торил дорогу. Вскоре шум боя в башкирском селе остался далеко позади. Звуки скрыл шум леса. Иван Игнатьевич еле улавливал впереди треск сучьев под копытами коня Батырши и неуклонно правил туда. Он не думал: справится ли сам с противником, и – один ли тот, или подоспели соратники. Единственной мыслью было: «Поскорее догнать нехристя! Не дать уйти!»
Вскоре он перестал слышать треск сучьев, заметался по кругу, не зная в какую сторону направить коня. Запаниковал… Не заметил, как метнулась сзади, из-за раскидистой старой ели, чёрная фигура Батырши с обнажённым кривым кинжалом в безжалостной руке. Почувствовал только как чьи-то сильные руки железным полукольцом охватывают его сзади за плечи... Молниеносный высверк кинжала у горла – и острая боль пронзает всё его тело. Руки выпускают повод и шашку, тело, головой вниз, кувыркается под копыта коня. Всё! Свет померк… Наступило вечное затмение...
В селе сражение подходило к концу. Лишившись предводителя, мятежники сопротивлялись вяло, старались и сами улизнуть с места боя. Лишь единицы, которым было нечего терять – продолжали сражаться отчаянно и обречённо. На одну из таких групп и напоролись яицкие казаки, среди котрых был Родион Атаров. Выстрелив по ним из ружей и пистолетов, взяли упрямых бунтовщиков в клинки. Те тоже успели пустить по несколько стрел из луков, поразив одного или двух казаков. Родион, как всегда, ещё загодя, во время сближения с противником, выбрал себе цель: невзрачного худого башкира с козлиной седой бородёнкой. Вооружён тот был совнёй – длинным старинным копьём с большим плоским ножевидным наконечником. Казак думал, что легко справится со столь слабым неприятелем, но не тут-то было! Башкир оказался смел и довольно ловок. Он виртуозно владел своим допотопным оружием. Во время сшибки в ближнем бою, – вонзил совню в грудь казацкому коню. Родион глазом не успел моргнуть, как очутился на земле. К тому же, во время падения, выронил шашку и остался фактически безоружным: кинжал и разряженные ружьё с пистолетом – не в счёт.
Он быстро вскочил на ноги, чтобы не затоптали чужие кони. Увернулся от просвистевшей над ухом башкирской сабли, поднырнул под брюхо вражеского коня, ударил его кинжалом. Затем, когда конь, перекувырнувшись, упал, – навалился на выпавшего из седла мятежника. Тот тоже выхватил кривой турецкий кинжал и силился достать им Родиона. Сталь со скрежетом чиркнула по стали. Оружие их перекрестилось, яростные взгляды – тоже. С губ башкира, вместе с непонятными отрывистыми словами, слетала кровавая пена. Он пытался дотянуться до горла казака зубами, и – перегрыз бы его, как волк! Столько было в нём первобытной, дикой, нечеловеческой злости и презрения к врагу. Родион, поняв, что перед ним – не человек в привычном понимании этого слова, а дикий лесной зверь, который желает только одного – убить его во что бы то ни стало и насладиться его кровью и муками, – и сам превратился в нечто подобное. Два первобытных одичалых существа, со звериным рычанием, катались по земле, и никак не могли одолеть один другого. Силы были примерно равны, и они быстро улетучивались. Враги то и дело скрещивали и скрещивали острые кинжалы, норовя перерезать друг другу глотки. Лезвия соскальзывали, вонзаясь неглубоко в тела, нанося несмертельные раны. Всё левое плечо казака было уже в крови, текло, как с резаного кабана и с башкира. Глаза его вылазили от напряжения из орбит. Он рычал по звериному и сучил по земле ногами.
Когда уже совсем иссякли силы, Родион пошёл на отчаянный шаг. Поняв, что ещё немного и башкир его одолеет, он с силой ударил его лбом в лицо. Затем ещё и ещё раз! У башкира хрустнула переносица, всё лицо окрасилось кровью. Он закричал от боли и ослабил хватку. Этим тут же воспользовался казак: отведя в сторону руку башкира, сжимавшую нож, он что есть силы ударил кинжалом его в грудь. Башкир с силой дёрнулся, вскрикнул ещё сильнее, в голос, и сразу затих. Тело его обмякло, и Родиону не стоило большого труда перерезать мятежнику горло. Он – победил! Враг был повержен…


Глава 2. Детство

Малорослый крепыш лет четырнадцати Матюшка Бородин с Андрюхой Овчинниковым, соседским мальчуганом, забавлялись на речке Чаган, пуская по воде кораблики из щепок с воткнутыми в серёдку веточками-мачтами и швыряя в них комьями засохшей глины. Кораблики были с белыми и зелёными тряпицами на мачтах. Матюшка пускал кораблики с белыми тряпицами и старался потопить Андрюхины – с зелёными. Рядом пересмеивались, наблюдая за их забавой, Анфиса и Ульяна Кирпичниковы – двоюродные сёстры.
Андрюха Овчинников бросал земляные комья лучше Матюшки, и кораблики с белыми тряпичными флажками то и дело переворачивались кверху днищами, накрытые меткими попаданиями. Матюшка, обозлившись, в конце концов, не сдержался и кинул глиной в самого Андрюху.
– Так не честно, ты, Андрюха, туркам подыгрываешь!
– Вот ещё чего, – обиделся, счищая с рубашки грязное пятно, Андрюха. – Я ж не виноват, что ты, Мартемьян, мажешь всё время. Хочешь, белые мои будут?
– А что, верно, – засмеялась, сидевшая на берегу на корточках, зажав между колен цветную юбку, Анфиса, Матюшкина сверстница. – Так будет по правде, потому что у Мартемьяна деда – сам вылитый турка. Чёрный, как грач, и лопочет не по нашенски.
– Что ты сказала? – попёр на неё, бросив игру, Матюшка. – Сама ты, Анфиска, таковская. Мой деда, как напьётся пьяный, сказывает, что он в полон к туркам попал и ежели б, грит, не дал добро вступить в ихнюю армию, то его бы янычары заживо на костре спалили, во как! А ещё посля плакался и кричал, что в первой же баталии ушёл он от басурман обратно к казакам, в Азов-город.
– А мой деда говорил, – подала голос Ульяна Кирпичникова, сидевшая на траве возле Анфиски и болтыхавшая босыми ногами в воде, – что пора приканчивать войну с башкирским королевичем Бек-Булатом Бекбулатовичем. Сцепились, говорит, как кобели уличные и грызутся неведомо за что.
– И вовсе не правду твой дедуся брешет, – перебив Ульяну, торопливо зачастил Андрей Овчинников. – А вот я точно знаю, почему воюют. Потому что башкирцы и татаровья некрещённые казаков убивают. Вон моего батьку тожеть убили. Я как вырасту большой и сильный, сам в казаки пойду.
– Тю, придумал, – засмеялась весёлая Анфиска Кирпичникова, – та тогда и войны никакой не будет. С кем же ты воевать пойдёшь?
– С кацапами, – упрямо стоял на своём Андрюха. – Взрослые говорят: в России москалей завсегда много, не переводятся, – как тараканы. Вот с Россией и стану воевать, за казаков. Как Стенька Разин…
– Гля, гля, ребята, кто сюда идёт! – вскрикнул вдруг Мартемьян Бородин, указывая рукой на ближайший к речке переулок. Оттуда к берегу спускались недавно обосновавшиеся в городке с родителями черкасы, братья Кавуны: Богдан и Василий, а с ними младший Мишка Атаров, сын кузнеца, и дочка Варфоломея Добрякова, Фелицата, с подружкой Варварой, приехавшей погостить к родственникам из Оренбурга.
– Понаехали в городок голодранцы, – зло прошипела, глядя на них, Анфиса Кирпичникова. – Вишь, наглючие морды, как хозяева по городку ходют.
– А энто мы ещё поглядим, кто здеся хозяин, – вызывающе процедил сквозь зубы Мартемьян Бородин, и принял бойцовскую стойку. – Нехай только подойдуть сюда, мы их с Андрюхой зараз же отколотим, не сунутся больше.
Богдан Кавун, верховодивший в компании, не боясь, подошёл со своими вплотную, приветливо взмахнул рукой.
– Шо, хлопцы, рибу ловите, чи шо? А то мы поможем уху вариты, е шо-небудь на уху?
– А ну чеши отсель, хохол-мазница, тут наше место, – с ходу отшил его Матюшка Бородин. Рядом с ним стал, сжимая твёрдые кулачки, Андрюха Овчинников, готовый не ударить лицом в грязь перед сестрёнками Кирпичниковыми.
– Цэ ваше мисто? – злорадно усмехнулся Богдан, с нескрываемым презрением оглядывая казачат. – Та я вас, куркулей недобитых, зараз в цэей речке скупаю, тильки пискните!
Рядом со старшим братом, плечом к плечу, стал щупленький с виду Васька Кавун, с другой стороны к Богдану прижался Мишка Атаров. Но это нисколько не поколебало Мартемьяновой решимости не уступить противнику ни пяди своей территории.
– Ну, хохол, в последний раз предупреждаю: не уйдёшь, – пеняй на себя! – Матюшка продолжал петушиться, выпячивая впалую грудь и наскакивая на Богдана Кавуна драчливым кочетом. К нему на подмогу поспешила, с неприязнью оглядывая Фелицату Добрякову, Анфиска Кирпичникова.
– Нэ, цэ вы уходьте отсель, – стоял на своём черкасёнок Богдан. – Цэ вам нэ ваш баз, дюже нэ выкаблучивайтэся.
– Ах ты так, хохол! – Мартемьян вдруг, угнув по бычьи голову в плечи, с силой боднул Богдана Кавуна в живот. – Получай, шаромыжник поганый… Казаки, бей хохлов!
На его призыв прытко бросился в драку Андрюха, сбив с ног хлюпкого Ваську Кавуна, насел на Атарова. Анфиска с Ульяной, как кошки, налетели на Фелицату Добрякову и её подругу Варьку.
– Ну погодьтэ, куркульски диты, – зло выкрикнул Богдан, сцепившись с наседающим на него Мартемьяном.
– А ну, что тута происходит, что за побоище? Прекратить! – раздался вдруг за спинами дерущихся ребят грозный мужской бас и Мишка Атаров, обернувшись и подняв глаза кверху (он лежал на земле), увидел стоявшего поодаль своего отца Родиона.
– Батя с войны вернулся! – радостно крикнул он, вскочив на ноги, бросился к отцу, повис у него на шее. – Батя! Вернулся наконец. Мы так тебя заждались…
– Ну, ну, сынок, полегче, – аккуратно отстранил его от себя казак Родион Атаров, прибывший из Башкирии домой на излечение после тяжёлого ранения. Он заметно прихрамывал на правую ногу, и то и дело хватался за побаливавшее до сих пор на непогоду плечо, порубленное башкирским воином в той памятной, горячей схватке в деревне Уразово, где засел с основными силами легендарный предводитель мятежников – Батырша.
– Батя, а что ты мне в подарок из Башкирии привёз? – простодушно спрашивал Мишка, продолжая тяжело виснуть на шее у вернувшегося отца.
– А вот пойдём домой, поглядишь, – отвечал Родион, увлекая с собой сынишку.
Оставшись без верного товарища, братья Кавуны прекратили драку с яицкими казачатами и поспешно ретировались, грозясь подстеречь их где-нибудь в глухом закоулке. Мартемьян с Андреем в долгу не остались – тоже посулили братьям-черкасам добрую взбучку при первом удобном случае.


Глава 3. Ребячьи забавы

Вскоре Матюшка Бородин – верховод местных казачат, – собрал в степи на берегу всё той же речки Чаган своё грозное войско. Здесь были верный товарищ Андрюха Овчинников, Петька Тамбовцев, Андрей Витошнов, Пётр Скворкин, Максимка Шигаев, старший по возрасту Митька Лысов и другие. Всего двадцать с лишком человек. В основном это были дети богатых казаков или старшин, но попадалась и голытьба, вроде Митьки Лысова, которым было всё равно, на чьей стороне – лишь бы подраться.
Братья Кавуны тоже кликнули по городку свою партию. К ним пристали Мишка Атаров, Ванька Зарубин, Федька Чумаков, Ванька Кирпичников, Афоня Перфильев, Тимоха Мясников, Сидор Рублёв и ещё человек с тридцать отчаянных казачат – сплошь городская беднота и голь перекатная. Из них Афоня Перфильев был из более-менее зажиточной семьи, да ещё пару человек от силы.
Богдан Кавун начал было командовать казачатами, но тут его осадил гонористый задира Ванька Зарубин, которому ребята дали прозвание Чика.
– А что это пришлый, без роду-племени, черкас нами, казаками природными, яицкими, раскомандовался? – нагло вопросил он, уставившись на Богдана. – Ну-ка, гэть с атаманского насеста, не то я тебя: чик-чика, – и поминай как звали!
Кавун разобиделся на Чику, сплюнул ему под босые, в цыпках, ноги, подхватил за шиворот младшего братишку и ушёл.
– Скатертью-самобранкой дорога! – помахал ему вслед ручкой черномазый, похожий на цыганёнка, Ванька. – А ну-ка, робя, гуртуйся в круг, как у взрослых, выбирай себе ватамана!
Казачата мигом образовали плотное человеческое кольцо и под громкие одобрительные выкрики выбрали самого Ваньку Зарубина своим атаманом.
– А теперя полковника выкликай и есаула, – не унимался, продолжая завлекательную взрослую игру, Ванька Зарубин.
– Мишку Атарова полковником, а в есавулы – Тимоху! – дружно загалдели казачата.
Кандидатуры старшин всё «войско» поддержало единогласно, и вновь избранные старшины заняли места по правую и левую руку от атамана.
– Любы мы вам, атаманы-молодцы, или не очень? – спрашивал по традиции казачьих демократических кругов ушлый Ванька Зарубин.
– А чего нам любить вас-то, чай не девки, – засмеялся в ответ хитроватый – себе на уме – Федька Чумаков.
– Так положено, Чумак, – обиделся на приятеля Зарубин. – А будешь много болтать, мы тебя со старшинами – чик-чика, – и в кутузку на хлеб да на воду.
– Да у вас в хате, Чика, сроду хлеба не бывало, – не унимался настырный Федька.
– Энто у нас-то хлеба не бывало?! – полез на него с кулаками Зарубин.
Чумак, парень не робкого десятка, – дал Чике сдачи. Их еле разборонили казачата.
– Атамана не слухать? – кричал на Федьку, брызгая слюной, Зарубин.
– Будет брехать, ты дело говори, – рассудительно урезонивал его Федька.
– А дело вот какое, атаманы-молодцы, – приглушённым баском, подражая взрослым, заговорил Ванька Зарубин, – думаю я, – нужно разведку во вражеский стан послать, да выведать, сколь велики у Матюшки Бородина силы?
– Верно говоришь, Чика – поддержали своего атамана казачата.
Тут же выделили двух лазутчиков: Сидорку Рублёва и Афоню Перфильева, и направили их в зажиточную часть Яицкого городка, на разведку. Не обнаружив никого из Мартемьяновой ватаги в городке, они вышли к берегу Яика, где повстречали сестёр Ваньки Кирпичникова Анфису и Ульяну, якшавшихся с Матюшкой Бородиным.
– Где ваш друзьяк, Бородин? – поинтересовался у девчонок Афоня Перфильев.
– А нашто он вам сдался? – пожала плечами Анфиса. – Шукайте сами, коли нужно.
– Ванька Кирпичников, брат ваш, грозился вам все волосья повыдергать, ежели ещё хоть раз с Матюшкой Бородиным увидит, – подал голос Сидор Рублёв. – Ответствуйте, длиннохвостые, где энтот сукин сын?
Младшая Ульяна расплакалась, а Анфиса неопределённо махнула рукой в сторону городской околицы, на северо-запад.
– Тамо они, недалече отсюда, на речке, – как раз сбоку дороги. В камышах.
Афоня Перфильев с Сидором Рублёвым сейчас же бросились по указанному девчонкой направлению, на речку Чаган. Забрели в самые кушери, куда и не захаживал-то никто в здравом уме из городка, но Бородинской команды нигде не отыскали. Хотели уже поворачивать в обрат, как послышался им от реки слабый водяной плеск и весёлые вскрики. Казачата ползком приблизились к месту, откуда доносились странные звуки, осторожно раздвинули молодые, зелёные побеги чакана. В реке, в каких-нибудь нескольких десятках саженей от них, болтыхались три статные, гладкотелые, грудастые, совершенно нагие девки – молодые казачки. Вздымая вокруг себя фонтаны прозрачных, изумрудных брызг, они носились по мелкой прибрежной воде как угорелые, с разбега бросались на глубину, звонко хохотали, обдавали друг друга тугими водяными струями. Косы их, – полурасплетённые, спутанные, – мотались на головах, как мокрые шлейфы, полные, тугие груди с приплясом подпрыгивали на каждом шагу, белизна незагорелых молодых телес ослепляла.
– Ух ты, – заглядение… Глянь, глянь! – с восторгом подталкивал дружка Сидор Рублёв.
Афоня сторожко приложил палец к губам, разглядывал купающихся казачек с затаённым, ещё не ясным – мальчишеским томлением. Едва сдерживал себя, чтобы так же как Рублёв, – не вскрикнуть от телячьего восторга.
День был жаркий солнечный, прогретая река манила к себе голубоватой прозрачной свежестью. Казачатам и самим захотелось купаться.
– Знаешь, ну их к бесам, ватагу Бородина, айда искупаемся, – предложил Рублёву Афоня.
– С ими? – лукаво оскалился в улыбке Сидор Рублёв.
– Поди, сунься, – они тебя искупают, – скептически хмыкнул Афоня Перфильев, – зараз без чуба останешься.
– А мы их – крапивой, либо ужаку за шиворот пустим, – нашёлся чем застрашать ничего не подозревающих купальщиц Сидорка.
– Не, лучше одёжу стащить и на дерево, на самую макушку привязать, – сказал Афоня. – Вот смеху будет, как они доставать начнут.
– А давай я! – враз загорелся Сидор Рублёв, казачок не робкого десятка.
– А стоит?
– А то!.. Побудь в карауле, я – мигом.
Пока весёлые подружки плескались да кувыркались в воде, Сидор юрким ужом сползал к берегу, где по траве была разбросана одежда казачек, и, собрав её в большой бесформенный узел, потащил за собой в камыши. Неподалёку на берегу Чагана возвышался старый кряжистый клён. Давясь от смеха, озорник Сидорка Рублёв ловко вскарабкался на самую его вершину и привязал там узел с девичьим бельём и одёжей. Дело было сделано, и, уже не опасаясь купающихся девок, Сидор смело вышел из камышей на берег и по-разбойничьи, в четыре пальца свистнул. Сбоку показалась улыбающаяся рожа Афони Перфильева. Он дурашливо закричал, заулюлюкал, указывая пальцем на купальщиц. Те, дико завизжав, прикрывая руками груди, стремглав бросились на глубину. Застыли там, по шею в воде, со страхом поглядывая на беснующихся на берегу малолеток.
– Афонька?.. Вот я матери-то твоей всё обскажу, выпорет! – узнала Перфильева одна из казачек. – Верни одёжу, байстрюк.
– А вона она, вишь на самой макушке, – засмеялся в ответ Сидорка. – А ну-ка достань, спробуй.
– Уходи, нечистый. И лупатого с собой забирай, – закричали остальные девки.
– Мы-то пойдём, а одёжу как доставать будете? – не унимался с весёлыми ужимками Афоня. – Так и быть, гоните по целковому каждая, – достану ваше барахлишко.
– Ишь чего захотел!.. Иди прочь, мы и сами достанем.
– Ну, как знаете, – Афоня подал знак приятелю и казачата с гоготом пошли прочь, обсуждая по пути детали забавного приключения.
– А давай поглядим, – предложил Рублёву Афоня. Сделав большой круг по берегу, он с другого конца подполз к одинокому клёну. Сидор Рублёв – за ним.
Девки, крадучись, то и дело с опаской оглядываясь по сторонам, приблизились к заветному дереву. Поверив, что казачата ушли, они не прикрывались руками, и шутники теперь без помех рассматривали их обнажённые груди и другие части тела, что обычно скрыто одеждой.
– Рассказать ребятам – не поверят! – ухмылялся взволнованный необычным приятным зрелищем Сидор Рублёв.
Одна из купальщиц, самая проворная, смело полезла на дерево. Казачатам снизу было всё хорошо видно. Они то и дело подталкивали друг друга локтями и прыскали в кулак, боясь как бы их не обнаружили стоявшие у дерева девки. Комедия продолжалась долго, – ведь Рублёв не просто связал девичью одежду в узел, но, для крепости, намочил концы рукавов в воде и так их затужил, что казачки ещё с четверть часа мучались с узлами, обламывая ногти и полушёпотом матерясь. Казачата просто покатывались от беззвучного смеха в кустах, хватаясь за животы. Когда бесплатная потеха закончилась и девки наконец-то облачились во влажные платья, озорники тихо отползли в сторону.
Потом они ещё долго купались в неглубоком, мелководном Чагане, гоняясь друг за другом наперегонки. Пуляли комьями грязи в лягушек, спугнули в густых камышах средних размеров сома. Назад в городок возвратились затемно, усталые, но довольные весело проведённым временем.


Глава 4. Ватага Бородина

1
Давно отцвёл по буеракам шиповник, на Яике полновластной хозяйкой распоряжалось знойное и засушливое азиатское лето. В июне яицкая степь наиболее красочна – как цыганская, расшитая яркими цветами, шаль. Безудержно цветут метёлистые ковыли, покачиваясь под слабым ветерком, как море. Пышно распускается богатое разнотравье на будущих сенных покосах, ярко цветут полевые цветы, которых здесь великое множество видов: тюльпаны, ромашка, татарник, кашка, молочай, мать-и-мачеха. Воздух густо напоен эфирными ароматами чабреца, лабазника, подмаренника, шалфея. В начале июля созревает в казачьих садах вишня, чёрная смородина, зацветают на огородах овощи, на бахчах – кабаки, арбузы и дыни. На барских полях достигает восковой спелости озимая рожь. В середине июля крестьяне приступают к жатве ранних зерновых.
С этого же времени в дикой и первозданной яицкой степной целине, издревле не знавшей крестьянского плуга, начинается изнуряющая всё живое засуха. Днями напролёт задувают в истомлённой солнечным жаром степи томительно знойные, обжигающие восточные суховеи, то и дело налетающие из-за подёрнутой парным горячим маревом реки, с левой, киргиз-кайсацкой стороны. Ветры не затихают и ночью, а с утра небо над головой – опять дымчато-белесое, почти без синевы, облаков нет и в помине, стеклянный, расползающийся над землёй золотистый зной давит на плечи одинокому путнику, затрудняет дыхание. В середине дня раскалённый, пропечённый солнцем воздух тонкими, едва заметными струнами, дрожит на подёрнутом лёгкой дымкой недосягаемом горизонте. На проезжей большой дороге, – на шляху, налетевший внезапно жаркий тропический ветер подымает и крутит в воздухе целые смерчи чёрной дорожной пыли. Высоко в небо взвивается высохший за лето, лёгкий куст пепельного перекати-поля или оброненная проехавшим обозом ненужная тряпица, а то и брошенная кем-то из пешеходов, рваная онуча.
От жары, острой жажды, обезвоживания организма, солнечного жгучего припекания не хочется ничего делать: лень пошевелить рукой или ногой. Наваливается какая-то непреодолимая истома, общая апатия, сонливость. Всё время клонит в дрёму, в спасительную тень, к речке. Но и здесь всё как будто вымерло: не слышно заливистого кваканья лягушек, уханья жерлянок и тревожного крика степных птиц.
Но работникам даже в эту гиблую пору нельзя расслабляться. Казачья яицкая беднота и часу не сидела сложа руки. Летом, вестимо, – один день весь год кормит. Казаки, не разгибая спины, трудились на огородах и приусадебных участках, любовно возделывали мать-кормилицу, землю. У кого имелись хутора, а таких среди основной казачьей массы были единицы, проводили там всё лето. Самые дальновидные уже с конца августа начинали готовиться к третьему в году рыбному лову – так называемой плавне. Смолили и конопатили будары, чинили снасти для лова рыбы. В середине сентября начиналась заготовка на зиму сена.
Кому выпадала по жребию очередь нести сторожевую службу, отправлялись в начале лета на форпосты Яицкой оборонительной линии, где проводили время до самой зимы, возвращаясь в родные курени как раз к четвёртому рыбному лову в конце ноября.

2
Дети бедноты, помогая родителям по хозяйству, всё лето трудились наравне со взрослыми. Старшины же и яицкие богатеи своих отпрысков работой не неволили, давая им полную свободу.
Мартемьян Бородин со своими ребятами днями проводил на речке Чаган, или на степных сыртах, на охоте. Охоту, по старинному казачьему обычаю, они называли «гульбой». Охотились в основном пешими, только у Матюшки Бородина да ещё у нескольких казачат были кони. Самопалов и ружей тоже было – раз, два и обчёлся. Казачата наловчились стрелять из тугих татарских луков, которые имелись почитай в каждом казачьем дворе. Некоторые выпросили у родителей боевые казачьи шашки.
– Атаман, теперя можно и в поход за зипунами отправляться, – подмигнул Мартемьяну грамотный, почитывающий исторические книжицы, Андрюха Овчинников. – Я буду, чур, Стенькой Разиным, а ты, Мартемьян – головным донским атаманом…
– Ну нет уж, – отрицательно затряс головой строптивый Бородин, – врёшь, Андрюха, Стенькой Разиным буду я! А ты моим верным есаулом-помощником.
– Так ведь Стенька Разин был крамольником и душегубцем, – охладил их горячий спор рассудительный Андрей Витошнов. – Он супротив государя пошёл, и ему за то в Москве, на Болоте, руки-ноги поотрубали… Он, разбойник, и к нашему городку приступал, да казаки приступ отбили. Он и ушёл ни с чем, не солоно хлебавши. Утёрли ему неумытое рыло наши деды да прадеды.
– А ты откель всё это знаешь, Андрей? – удивился Матюшка Бородин.
– Старшие сказывали, – уклончиво ответил Витошнов.
– Ну тогда, Овчина, так и быть, – будь ты Стенькой разбойником, а я супротив своих не ходок, – решительно переменил позицию Мартемьян Бородин.
– А мне всё едино, – бесшабашно и лихо тряхнул русым казачьим чубом Андрей Овчинников. – Мне лишь бы за простых казаков, а там можно и супротив царя… Что он нам, на Москве, хорошего сделал?..
На гульбу двинули в конце недели всем «войском». В самом начале, едва отошли от Яицкого городка версты на три, Матюшка Бородин подрался со скандальным типом Митькой Лысовым, не признававшим никаких авторитетов, кроме тяжёлого ременного арапника собственного папаши, частенько потчевавшего его по одному интересному месту за всяческие непозволительные проделки.
– Гэй, лыцари мои степные, а ну вяжи смутьяна! – гневно указывал на своего противника Митьку шмыгавший разбитой сопаткой Мартемьян Бородин.
– Токмо подойди, эгей! – пятясь по рачьи от обступивших его казачат старшинской послушной стороны, визгливо кричал, светясь подбитым глазом, Митька Лысов. В руках его блеснул кривым лезвием нож.
От Митьки отпрянули, и он, злобно, по-взрослому переругиваясь с казачатами, ушёл прочь. Дальше пошли без приключений. Дичь на глаза не попадалась, лишь далеко на горизонте маячило несколько испуганных сайгаков, которые тут же скрылись, едва завидели опасность. Гулёбщики вскоре притомились и разбили бивак в небольшой рощице, в лощине.
– Куда двинем далее, робя? – вопросил своих Матюшка Бородин, смутно представлявший себе весь сложный механизм казачьей гульбы.
– Надо поучиться стрелять из луков и ружей, – поделился своими соображениями Андрюха Овчинников, – не то доведётся сайгака убить, так и не попадут, мазилы.
– Это дело, – согласился сразу же Мартемьян. Он велел двум казачатам снять с одной из лошадей войлочный потник, растянуть его меж двух, близко притулившихся друг к другу берёз. Сам начертил в центре потника куском мела большой, неправильной формы круг и другой, посерёдке, – поменьше.
Ребята отошли на двадцать шагов и начали поочерёдно пускать в нарисованную мишень стрелы. В маленький круг не попал ни один. Только Андрюха Овчинников послал свою стрелу ближе всех к центру, у остальных стрелы легли по краям большого круга или вообще – за чертой. Мартемьян Бородин не смог попасть даже в сам потник, его стрела пролетела мимо мишени и её потом не нашли, как не искали.
– Не, я из этой басурманской оружии не стрелец, – брезгливо скривился посрамлённый атаман гулёбщиков. – А подайте-ка мне ружьё.
Ему протянули одно из трёх охотничьих ружей, имевшихся у ватажных казачат. Мартемьян сорвал у одного из приятелей шапку, подбросил её высоко вверх и, быстро вскинув тяжёлое ружьё, выстрелил почти не целясь. Шапка упала к ногам хозяина, зияя огромной, с кулак, дыркой.
– Ну вот, шапку спортил, атаман, – заканючил разобиженный казачок, – чё я теперь батяне скажу?.. Трухменка почти что новая, неделю назад на ярмарке в Оренбурге справили.
– Не скули, – беспечно отмахнулся от него довольный случайным попаданием Бородин. – Вот тебе на бедность, держи, – ловко бросил казачку серебряную монету.
Постреляв ещё малость и наделав с дюжину дырок в потнике, свернули лагерь и вновь направились в степь. Не пройдя и версты, заметили в степи пасущийся табун лошадей, а дальше, чуть правее, островерхие, конусообразные юрты.
– Никак татаровья, али калмыки, – вглядываясь из под ладони вдаль, предположил самый старший из казачат, Андрей Витошнов. – Перекочёвывают, видать, на летние пастбища.
– Это на нашей, казачьей земле? – возмутился Матюшка Бородин.
– А что ты сделаешь? У них – сила, – флегматично протянул Витошнов.
– А вот мы их сейчас!.. – Мартемьян схватился за эфес своей казачьей, выпрошенной у отца, шашки. – Казаки, атаманы-молодцы, в сабли басурман!
– А они у нас есть? – недовольно загалдели безоружные казачата. – Сам нацепил родительскую и фасонит.
– Их там много, поди, – урезонил атамана Андрюха Овчинников. – Давай вдругорядь как-нибудь.
– Ну вот, струсили, – покривился Матюшка Бородин. – И ты, Стенька Разин липовый…
– А вот и не струсил, – загорелся уязвлённый Андрюха.
– А ты докажи, докажи, – подначивал друга Бородин.
– И докажу! – стоял на своём Овчинников. – Как стемнеет, подкрадёмся к табуну и словим себе по жеребцу… Идёт, Матюшка? Или слабо?
– Мне слабо?! – полез на него с кулаками Бородин.
– Ну ладно вам, петухи, – встали между ними Максимка Шигаев и Петька Тамбовцев. – Овчина дело говорит. Надо у нехристей коней отбить, атаман.
– А девать посля куды? – подал голос осторожный Пётр Скворкин, старшинский сынок. – В городок ведь не приведёшь, враз взрослые прознают.
– А мы их в степу, в каком-нибудь дальнем глухом байраке схороним, а после цыганам продадим, – предложил Андрюха Овчинников.
– Грех это, ребята, батюшка в церкви сказывал, – предостерёг Андрей Витошнов. – Да и конокрадов мужики не жалуют, смертным боем бьют.
– Так мы ж не у мужиков крадём, – у косоглазых, – ответил ему Овчинников.
Пётр Скворкин, боясь показаться трусом, всё же продолжал высказывать свои сомнения:
– А как навалятся на нас нехристи, что тогда? Их там, в кочевье, поди, – несчитано.
– Ничё, брат, отобьёмся, – заверил его Мартемьян. – Значит, казаки, решено: ночью идём воровать у косоглазых лошадей. Кто трусит – скатертью дорожка, пускай возвертается в городок, токмо посля этого он мне не друг!
– Я, пожалуй, пойду до дому, – вызвался уходить один Андрей Витошнов, – и вам, робя, советую тако же… Гульба-гульбой, а на воровское дело я не горазд. Что я, – тать с большой дороги, что ли? Соловей-разбойник…
– Иди, иди, Андрюха, за мамкину исподницу держися, – помахал ему на прощание рукой Мартемьян Бородин. – А ещё друзьяк мне был первейший…
– Это нарушение государственного закона, Мартемьян, – продолжал доказывать своё Витошнов. – Вас за это по головке взрослые не погладют, да и полиция из Оренбурга набежит, коней искать будут.
Витошнов удалился, а казачата, отойдя подальше от табуна, в степь, где трава вымахала уже почти по брюхо лошади, расположились лагерем у высоких густых кустарников тёрна. Пустили пастись несколько бывших в отряде коней, предварительно связав им верёвкой передние ноги. Принялись по-взрослому играть в кости, рассказывать похабные истории из жизни гулящих девок, которых, по слухам, хоть пруд пруди в губернском Оренбурге. В Яицком же городке такого сраму сроду не наблюдалось, казачки держали себя в строгости, парням ничего лишнего не позволяли. Иначе, худая слава живо разнесётся по всему городку. Пропала тогда девка, как есть пропала! Ворота ночью дёгтем испоганят, замуж посля никто не возьмёт, батяня под пьяную руку все косы обтрепет, – что за жизнь?


Глава 5. Гулянка у Кавунов

Назойливый Митька Лысов, затаив обиду на Бородина, решил расквитаться. Но одному идти против толпы не резон, нужна компания. А казачата в городке уже все по ватагам разбились: ребята старшинской стороны все сплошь у Матюшки, а войсковой, непослушной – у Ваньки Зарубина. И пошёл Митька разыскивать Чику и его ватагу. Как раз был выходной день, у церковной ограды толпились нарядные по случаю церковного праздника – Ильина дня, казачки. Тут же крутилось и несколько казачат, среди которых мелькал, чёрный, как воронье крыло, вихрастый чуб Ваньки Зарубина.
– Привет, Чика! Отойдём, разговор есть, – приветствовал знакомца наглый Митька Лысов.
– А-а, ты, Лысый… Явился не запылился, – неприязненно покосился на парня из вражеского лагеря Зарубин. – Матюшка тебя, чай, подослал к нам, на непослушную сторону? Говори, выжига!
– Я с Бородой боле не вожусь, – тряхнул редкими, соломенными волосёнками Митька. – Он, куркуль, глаз мне ни за что, ни про что подбил: во, гляди, – указал казачок на свою, синеющую под глазом боевую травму. – Я теперь к вам перехожу, на войсковую сторону. Примете?
– Ну что ж, добро, – согласно кивнул головой Чика, – нам лишний боец не помешает. Гайда с нами, Митька.
В стороне Ваньку поджидали Тимоха Мясников – его верный дружок-телохранитель, и Мишка Атаров. Вчетвером обошли церковь и приблизились к кабаку, где у крыльца крутились ещё ребята войсковой стороны.
– Мы тут гулянку малость затеваем, – рассказывал по пути Митьке Ванька Зарубин, – по случаю Ильина дня. Наши горилки должны, чик-чика, малость достать. Вон они, кстати, встречь нам бегут. Взяли уже, небось, чего-нибудь.
К Зарубину и его спутникам подошли сияющие хмельными улыбками Федька Чумаков, Ванька Кирпичников, Афоня Перфильев и Сидорка Рублёв.
– Ну что, есть что-нибудь? – взглянул на скалящихся приятелей Ванька и подозрительно втянул в себя воздух. – Нажрались, дьяволы… За тем я вас спосылал!
– Не бреши, Ванька, – махнул не него рукой Федька Чумаков. – Ну хлебнули малость, что с того. Зато и с собой зелья хмельного прихватили, эвот в мешке – штоф.
Чумаков приподнял тяжёлый мешок, в котором булькала вместительная посудина.
– Молодец, Чумак, держи крепче горилку, – сменил гнев на милость малолетний атаман. – Айда, чик-чика, до Кавунов, они песни запорожские дюже гарно спивают.
– С кем поведёшься, от того и наберёшься, – скептически усмехнулся Афоня Перфильев, намекая на украинские слова, то и дело проскальзывающие в речи Зарубина.
– Ничё, мы все казаки-братья, и запороги нам не враги, – убедительно ответил Ванька.
В хате у Кавунов никого из взрослых не было. Богдан объяснил, что родители со старшим братом, несмотря на церковный православный праздник, с вечера вчерашнего дня уехали на бахчу.
– Да и не ревнители они вашей старой, раскольничьей веры, – сказал Богдан. – Батько у мэнэ греко-католик, а нэнько и вовсе – иудейского вероисповедания.
– Это как же понимать, жидовка, что ли? – присвистнул от удивления Ванька Зарубин.
– Иудейка, сказано тебе, – сердито поправил Чику Богдан Кавун.
– Ну и хай будэ так, – умело копируя его малороссийский выговор, согласился Ванька. – Нам, яицким лыцарям, всё едино: что хрен, что редька… Ты, чик-чика, Богдан, чарки доставай, у нас горилка припасена. Выпьем в честь Ильи-пророка по маленькой.
– А ведаешь ли ты, Иванко, шо Илия-пророк тоже иудей бул! – обратился к Зарубину Богдан. Говоря, он доставал из поставца глиняные чарки, расставлял их на дубовом, некрашеном столе перед казачатами. Младшему братишке, Ваське, велел сгонять в ледник за солёной капустой, которую мать хорошо умела приготовить с грибами, и за огурцами.
– Врёшь! – не поверил ему Зарубин. – Как может такое быть, чтобы православный святой был жидом?
– А вот и был, был, – настаивал на своём старший Кавун.
– Докажи!
– И докажу, докажу, – горячился Богдан.
– Докажи давай, – не отставал Ванька Зарубин. – Где такое написано.
– А ты святые писания почитай, Ветхий Завет, – сказал Богдан, – там всё про это прописано… Иудей был пророк Илия. Он пред Господом Вседержателем великую милость поимел, и тот за это вечную жизнь Илие даровал. Пророк в небесной крылатой колеснице в небо взмыл, як птыця, и вмиг в Царстве Небесном, в раю то есть, оказался.
– Сказки, – скептически отмахнулся Федька Чумаков.
– Вот те истинный хрест, всё так и было! – побожился Богдан.
– И где ж он жил, Илья энтот бессмертный? – спросил Зарубин.
– В Древней Иудее, в стольном их граде Ерусалиме, – заученно ответил Богдан Кавун, хорошо знавший священные писания. До переезда на Яик, когда ещё жили они в Малороссии, учился он в церковно-приходской школе, и даже малость балакал по латыни.
Васька Кавун притащил из ледника закуску и пиршество началось. Ванька Зарубин, достав из мешка вместительный штоф казённой водки, налил всем по первой.
– За Илию Бессмертного, пророка жидовского, – громогласно провозгласил он тост, подняв свою чарку.
Казачата дружно выпили водку, весело заработали челюстями, зачавкали капустой с малосольными грибами, аппетитно захрустели солёными огурчиками.
– А как житьё на Украине, – основательно закусив, обратился к Богдану Кавуну Ванька Зарубин, – каково там запорожским казакам? Не забижают их москали?
– Дюже озоруют москалики, – горько посетовал Богдан. – В Туретчину и к татарам крымским за добычею ходить не велят. Взрослые знающие людыны кажуть – регулярство среди козаков запорижских вводют, атаманов наказных сажают… А сейчас, думаю, и вовсе плохи у козаков дела, – война, слышь, с крымским ханом!
– И откуда ты про всё знаешь, Богдан? – удивился Кирпичников.
– Так, взрослые кажуть… – неопределённо пожал плечами черкас.
Ванька Зарубин, лихо взболтнув содержимое штофа, налил по второй.
– Давай, брательники, теперя за войско наше Яицкое выпьем. Да за Яик-Горынович.
Подвыпившие казачата одобрительно загудели, закричали «ура» и «любо». Дружно выпили за Яик-Горынович.
– А почто вы свою реку Горыновичем зовёте? – задал давно мучавший его вопрос Богдан Кавун. – У нас на Украине сказка есть – мне нэнько в детстве рассказывала – про страшного дракона Змея-Горыновича. Он злой был, дракон, навроде царя московского либо короля польского: людей поедом ел, девок молодых в логово своё утаскивал, добрых молодцев огнём пожигал.
– То у вас, у хохлов он злой, а у нас – добрый, – нравоучительно проговорил Ванька Зарубин. – Он, хоть и дракон, Яик-Горынович, но простым казакам завсегда на рыбном промысле помогает, самую хорошую рыбу в сети гонит. Богатые рыбные места при зимнем багренье указывает. Потому и чтут его наши казаки, и песни про него гарные спивают.
– Давай, Чика, затянем что ли нашу! – крикнул через стол расчувствовавшийся от выпивки Тимоха Мясников – лучший друг Ваньки Зарубина, добрый в городке песенник и плясун.
– Зачинай, Тимоша, мы подтянем, – согласно тряхнул смоляными кудрями похожий на черномазого цыгана Чика.
Тимофей Мясников, откашлявшись в кулак, чистым красивым голосом запел старинную яицкую песню:
На краю Руси обширной,
Вдоль Яицких берегов,
Проживает тихо, мирно
Войск Яицких казаков.
Да проживает тихо, мирно
Войск Яицких казаков.
И тут, подхватив припев, вступила в песню, как в кристально-чистую, родниковую воду, остальная казачья разноголосица:
Ой да располынушка, горька травушка,
Горчей тебя в поле не было.
Горчей тебя царская служба…
Ой да, ой да располынушка,
Горька травушка…
Казачата пели хорошо, старательно выводя заунывную мелодию. Песня трогала сердца, брала за душу. После, по просьбе Чики, спел украинскую песню Богдан. Потом Тимоха Мясников лихо отплясывал посередине хаты вприсядку, крутя над головой огненно сверкающей, обнажённой казачьей шашкой. Когда, после песен и танцев осушили ещё по одной чарке, всех потянуло до девок.
– Айда, казаки, на игрища, – скомандовал Ванька Зарубин. – Возле церкви о сю пору завсегда полно девчат.
– Там и старшинских выродков немало, – с опаской напомнил осторожный Ванька Кирпичников. – Кабы потасовки не получилось.
– А ты струсил? – презрительно сощурился Зарубин.
– И вовсе нет, – тут же пошёл на попятный Кирпичников, – я как все… Как ты, атаман. На игрища, так на игрища…
– Ох и встречу же я Матюшку Бородина, – потирал от нетерпения кулаки вечный склочник и скандалист Митька Лысов, – ох и поколочу же, потешусь над курькулёнком! Кровавой юшкой у меня умоется.
В ребячьих разговорах за столом Митька не участвовал, занятый больше содержимым штофа да посудин с закусками: он не дурак был выпить и пожрать. В доме его отца жрать вечно было нечего, – мать и старший брат батрачили на богатеев, отец воевал в Крыму, семья не вылазила из нужды. Митька Лысов мечтал сказочно разбогатеть и тогда показать кузькину мать всем своим обидчикам, городским богатеям. Но удобный случай выбиться из нищеты всё не подворачивался и Митька озлоблялся, завидуя успехам другим, обвиняя их в своих несчастьях и бедах, грозясь поквитаться. У него была в городке масса личных врагов, число которых день ото дня всё увеличивалось и увеличивалось. Причём врагом, не ведая о том, мог стать всякий, косо посмотревший на Митьку или сказавший ему какую-нибудь колкость. Лысов был мстителен, жесток, беспринципен. Казачьей своей честью не дорожил, и в душе презирал всех окружающих, считая себя намного умнее и выше. Вот только капризная девка-удача почему-то обходила его десятой дорогой…


Глава 6. Драка

Когда в степи стемнело и на небо, как из рога изобилия, кто-то незримый и могущественный высыпал серебристые звёзды, Мартемьян Бородин со своими пополз к маячившему впереди табуну татарских коней. Стреноженные кони чутко прядали ушами, часто отвлекаясь ото сна на ночные звуки и шорохи. У пылавшего неподалёку кострища полулежали пастухи, два молодых татарина в лисьих обтрёпанных малахаях. Дымили небольшими глиняными трубочками, ведя неторопливый приглушённых разговор. Они не слышали, как сзади к ним подкрались казачата. Мартемьян Бородин дал бесшумный сигнал и гулёбщики, гурьбой навалились на пастухов, зажали им грязными, перемазанными глиной ладонями рты, скрутили руки и ноги. Мартемьян выхватил из-за голенища сапога остро отточенный нож и, не моргнув глазом, вонзил его по самую рукоять в податливо-мягкое, встрепенувшееся тело молодого татарина. Другого, так же умело и безжалостно, как курицу у себя во дворе, зарезал Пётр Скворкин.
– Что вы наделали, дурни! – схватился за голову Максимка Шигаев, но Мартемьян и ему пригрозил окровавленным ножом. – Молчи, Макся, не твоё дело… Беги лучше к остальным, уводи коней. Мы с Петькой вас покараулим.
Спрятав нож, Бородин потянул из-за спины охотничье ружьё. Пётр Скворкин проделал то же. Казачата, между тем, вклинившись в татарский табун, торопливо распутывали передние ноги коней, уводили их по одному в степь, подальше от огня. Там, в условленном месте, их поджидали трое всадников, следивших, чтобы никто не зашёл к ним внезапно с тыла. Когда все кони, которых украли гулёбщики, были распутаны и уведены, Мартемьян подал команду своим. Те быстро вскочили на неосёдланных татарских коней, охлюпкой, без сёдел, тронулись за своим атаманом. Мартемьян пересел на своего жеребца, взятого из дома, повёл ватагу едва различимой при бледном лунном свете тропой прочь от места кровавого преступления. Отъехав с полверсты, по сигналу Бородина, пустили коней в галоп. Направлялись строго на северо-восток, правя по звёздам. То и дело оборачивались назад, опасаясь погони. Так гнали коней несколько десятков вёрст, потом останавливались, давали им отдых, некоторое время трусили медленной рысцой. Потом снова – аллюром. К утру были уже далеко от татарской стоянки.
– Ну всё, други, вертайтесь обратно в городок, – велел казачатам Матюшка, – а мы со Скворкиным схороним лошадей, где договаривались и тоже назад вернёмся. Посля в городке обмозгуем это дело, как цыганам коней краденых татарских сплавить.
На том и порешили. Максим Шигаев, Петька Тамбовцев и остальные казачата спрыгнули с коней и, распрощавшись с атаманом, направились напрямки, по бездорожью в сторону Яицкого городка.
– Ну и что ты на это скажешь? – угрюмо спросил приятеля Петьку Тамбовцева Максимка Шигаев.
– А что тут говорить? Татары… – уклончиво ответствовал Петька.
– Что, татары не люди, по-твоему? – не отставал въедливый Максим.
– Магометане одно слово, – неопределённо пожал плечами Тамбовцев.
– А они нас трогали, магометане?
– Да что ты пристал, как репей, – озлился, по-волчьи ощерив белые крупные зубы, Петька Тамбовцев. – Ты Матюшке энто скажи, меня пытать нечего.
– А что говорить?.. Я уж сказал, – не ходок я больше с вами, – решительно отрубил Максим. – Я людскую кровь почём зря лить не научен.
– Бежишь, Макся, как Андрюха Витошнов? – с укором сказал Тамбовцев.
– Не, Петруха, разные мы с Матюшкой люди, – затряс отрицательно головой Максим Шигаев, – не одного поля ягоды. Он – старшинский сынок, а я простой сын казачий. Моё место на войсковой стороне, вместях с братьями-казаками.
– Так и я навроде не из князьёв буду, – нерешительно замялся, пряча глаза, Петька Тамбовцев. – Мой папашка завсегда бедной, войсковой стороны держится.
– Ну так и решай, Петька, с кем нам по одной дорожке идтить, – наставлял его на правильное решение Максим Шигаев. – С кем нам дружить сподручней: с лиходеем и убивцей Матюшкой Бородиным, либо с нашими, войсковыми ребятами, с Чикой Зарубиным?
В городок друзья пришли с твёрдо принятым решением: с Мартемьяном Бородиным больше дружбу не водить, а переметнуться к Ваньке Зарубину. От этого выбора обоим стало легче, с души отлегло, как будто тяжёлый камень свалился. Приятели разошлись по домам, сговорившись встретиться вечор у церкви и вместе поискать Ваньку Зарубина и его ватагу.
Прознав об их предательстве, Матюшка Бородин рассердился: уже четверо казачат за последнее время ушли из его ватаги, переметнувшись на войсковую сторону, к Ваньке Зарубину. Он решил хорошенько их проучить. Вечером, у церкви, Бородин со своей компанией подстерёг Максима Шигаева и Петьку Тамбовцева. Окружив, прижали друзей к забору.
– Ну, что, Макся, посчитаемся? – зловеще процедил Мартемьян и, крепко сжав кулаки, надвинулся на Шигаева.
Друзья-перебежчики ловко выломали из забора по тяжёлой, увесистой штакетине. Угрожающе шагнули навстречу Бородину и его ребятам.
– А ну-ка подходи, кто смелый! – храбро выкрикнул Максим.
Пётр Скворкин сзади бросился ему под ноги, кто-то из бородинских с силой пихнул Максима рукой в грудь. Тот, споткнувшись о Скворкина, полетел вверх тормашками на землю. Толпа казачат с победным рёвом накинулась на поверженного противника, стала пинать ногами лежачего, хоть это было не по правилам. Но бородинским на ребячьи строгие правила было начхать. Робкий Петька Тамбовцев, бросив свою палку, со слезами принялся канючить прощения. Сильной оплёухой по голове его сбили с ног, тоже малость поколотили ногами. Максим, воспользовавшись моментом, когда его оставили в покое и переключились на Тамбовцева, быстро вскочил на ноги и бросился с кулаками на Мартемьяна. Точным стремительным ударом Шигаев сбил главаря старшинских с ног, крутнувшись на каблуках, ударил в челюсть ещё одного казачка.
– Держися, Петро, сейчас я тебя вызволю, – крикнул Максим распростёртому на земле другу, и ударил третьего врага в ухо.
Казачата, бросив бить Тамбовцева, кинулись скопом на Максима Шигаева. Тот, подхватив брошенную Петькой штакетину, замахал ею с силой над головой, похожий на взбесившуюся ветряную мельницу.
– Не замай, куркули, зашибу нагад! – орал он не своим голосом в темноту, надеясь, что его услышит кто-нибудь из зарубинских и поспешит на помощь.
Расчёт Максима оказался верен. Его услышали, и вскоре от церкви к месту потасовки подоспела густая толпа войсковых казачат во главе с самим Ванькой Зарубиным.
– Эгей, яицкие неслухаи, наших бьют! – крикнул во всю мощь крепких и сильных, как кузнечные меха, молодых лёгких задира Зарубин и первый бросился в самую гущу свалки. Остальные – за ним.
Вскоре старшинские уже отлетали от их ядрёных, свинцовых кулаков в разные стороны, как каучуковые мячи. Мартемьян Бородин, подбадривая своих оробевших сторонников, кинулся было на Зарубина, но Чика отвесил горе-атаману такого крепкого леща, что тот запахал носом в землю, как будто хотел бодаться. Не менее чем Ванька, умелый кулачный боец Мишка Атаров уложил на землю Бородинского дружка Петра Скворкина. Остальные старшинские, видя бессмысленность драки с зарубинскими многочисленными головорезами, стремительно, как тараканы на свету, разбежались в разные стороны. Мстительный Митька Лысов, догнав улепётывающего с площади за милую душу Бородина, свалил его кулаком на пыльную дорогу, навалился сверху и – беспомощному, не сопротивляющемуся – два раза с силой припечатал кулаком под глаз.
Победа была полная и блестящая, как выигранная у басурман баталия. Враг был наголову разбит и бежал, не чуя под собой ног. Ванька Зарубин стал полновластным хозяином городских улиц.


Глава 7. Нападение орды

Ночью городок разбудили громовые раскаты заговоривших на валу сигнальных пушек, да сумасшедший набатный звон как будто сбесившегося церковного колокола. По улицам проскакали гонцы с факелами, призывая казаков к оружию. Повсюду гремело: «Сполох! Сполох! Татары!»
Ванька Зарубин с Тимохой Мясниковым бежали в толпе полуодетых казаков к городскому валу. Их то и дело обгоняли конные, расчищавшие себе дорогу ударами ременных нагаек.
– Поберегись! Поберегись, дьяволы сонные, – кричали они, стегая поочерёдно то своих коней, то зазевавшихся горожан.
Ошалевшие от шума, гама и неразберихи сотники и десятники никак не могли отыскать свои подразделения. Атаман со старшинами был уже на валу, расставляя по боевым постам прибывавших из городка людей и распоряжаясь обороной. Пушки гремели, не умолкая. Посылали в степь горячие заряды картечи и калёные ядра. Укрывавшиеся за наполненными землёй плетёными фашинами, казаки стреляли в степь из ружей. В ответ им из темноты жужжали смертельными осами меткие татарские стрелы с орлиным оперением. Обмотанные паклей и подожжённые, – они перелетали через вал и вонзались в городке в деревянные строения. На улице то здесь, то там занимались пожары, которые выскакивали тушить простоволосые, в одном исподнем, казачки.
– Ружьё мне, ружьё мне, господин атаман! – Ванька Зарубин, чуть не плача, тряс войскового атамана за рукав форменного чекменя. – Прикажи вооружить молодёжь, господин атаман. Мы им, нехристям!..
– Отстань, молокосос, – гневно отмахивался от назойливого пацана войсковой. У него полно было и других забот.
Вокруг продолжали свистеть татарские стрелы, на валу за фашинами начали падать раненые и убитые казаки. Тимоха Мясников потянул Зарубина туда.
– Ванька, да кинь ты его. Вон гляди, у побитых сколько оружия!
Зарубин тоже сейчас сообразил, что ружья просто валяются под ногами, и радостно побежал вслед за Тимохой. Схватив себе по ружью, которые выронили убитые защитники городка, казачата заняли их места у земляных амбразур. Как обращаться с оружием оба знали не понаслышке, – не раз приходилось упражняться в стрельбе по мишеням, под руководством сотника.
Верховые татары с гортанными криками «алла» носились вдоль крепостного вала. Не останавливаясь, натягивали свои тугие луки и пускали в защитников смертоносные стрелы. Казаки отвечали им из ружей с вала, валя с коня то одного, то другого всадника. Вот грянул близкий выстрел из пушки и густая, раскалённая картечь повалила целую дюжину неприятелей. Дико заржали раненные кони, завизжали от боли люди. Татары, волной, поспешно отхлынули от городского вала, но на смену им из степи прибывали новые толпы.
– Ты гляди, да их тута целая орда, – восхищённо выкрикнул широкоплечий бородатый казачина, стоявший рядом с Ванькой Зарубиным, и выстрелил в наступающих из ружья. – Хреново дело, мальцы. В Ренбург за подмогой спосылать надо. Чтой-то атаман наш не чешется?..
– Не выдюжим, подмогу давай! – загалдели и остальные казаки.
– Выдержим, вы чего, аники-воины, – перекрывая их ропот, звонким тенором воскликнул бесшабашный Ванька Зарубин. – А ну, – пали дружно по басурманам! Чик-чика им в душу… Пали знай, не зевай.
Ванька, быстро перезаряжая ружьё, то и дело высовывался из-за фашины и посылал в наседающих татар пулю за пулей. Уже несколько всадников свалились от его метких выстрелов. Тимоха Мясников от него не отставал, тоже часто стрелял в неприятеля, пока не спалил весь порох. Торопко побежал вдоль вала, ища у погибших защитников пороховницы и патронные сумки.
Татары, видя, что ружейный и артиллерийский огонь из крепости всё усиливается и усиливается, и среди защитников нет паники, решили предпринять приступ. Часть всадников спешилась и, отдав коней коноводам, с громким звериным визгом бросилась ко рву. Остальные, отъехав на порядочное расстояние, поддерживали атакующих выстрелами из луков. Пешие татары, добежав до рва, стали прыгать в него и перебираться по дну на другую сторону. Сверху, с вала на головы им летели пылающие головни, камни, всякий ненужный хлам, песок и остывшая жужалка из печей; лилась расплавленная смола и кипяток. Это поднялись на городской вал казачки и молодые девки с подростками-казачатами, помогая взрослым отбивать неприятельский приступ. Казаки стреляли в атакующих из раскалившихся чуть ли не до красна ружей, громкими криками подбадривали баб и молодаек. Крепостные пушки продолжали расстреливать крутившихся в отдалении конных татарских лучников. Баталия была в полном разгаре.
Спешенные татары, выбравшись на другой стороне из рва, стали яростно карабкаться на высокий, крутой вал. Казачьи ружья сверху их уже достать не могли, и бабы с девками принялись ещё неистовей обливать кипятком и закидывать камнями татарских смельчаков. Конные джигиты, сосредоточив огонь в месте предполагаемого прорыва, метили из луков по белым пятнам исподних рубашек полуодетых казачек. Поражённые стрелами, то одна, то другая защитница городка стала падать, скатываясь по другую сторону вала. Видя такое дело, казаки сердитыми криками, а то и несильными пинками поотгоняли баб и молодаек с вала внутрь городка.
– А ну, длиннохвостые, вали отсель по хатам. Не бабье это дело, с неприятелем воевать. Сейчас здеся, на валу, жарко будет, – кричали они казачкам.
В подтверждение их слов, за плетёными, наполненными землёй фашинами замаячили татарские меховые треухи и малахаи. Размахивая кривыми, острыми саблями, визжа, как резаные поросята, татары смело полезли на фашины, чтобы последним решительным ударом сбросить защитников городка с вала.
– Ну, Тимоха, держись! – весело крикнул другу Ванька Зарубин и, бросив бесполезное уже, разряженное ружьё, потянул из ножен шашку, которую подобрал тут же, на валу.
Защитники вала тоже схватились за шашки и пики. Кое-кто продолжал стрелять в атакующих из пистолетов. Пушки на валу замолкли, казаки-артиллеристы, побросав банники и запалы, тоже приготовились к жестокой сабельной рубке. И тут неожиданно распахнулись городские ворота и густая толпа конницы во главе с войсковым атаманом и двумя знатными старшинами вырвалась из крепости на простор. Татары, поддерживавшие стрельбой из луков своих лезущих на вал товарищей, вмиг были смяты, частично порублены и рассеяны по степи. Других резервов у татар очевидно не было. Видя, что их конница в беспорядке откатывается от городка, дрогнула на валу и толпа атакующих пеших воинов.
Казаки на валу приободрились и с криками «ура» полезли с саблями наголо на фашины. Ванька Зарубин был в первых рядах. Спрыгнув на противоположную сторону городских укреплений, он смело бросился к ближайшему раскосому воину и, ловко отбив удар кривой сабли, раскроил ему шашкой череп до самого основания. Это был первый убитый им в жизни враг, и потому Чика всё запомнил чётко. С хрустким треском, как переспелый арбуз, голова татарина треснула под ударом оружия, прямо в Ванькино лицо ударила тугая струя крови. Враг инстинктивно схватился выронившими саблю руками за разваливающуюся на две части голову, будто хотел удержать её на месте, не дать развалиться совсем. Изо рта его вырвался нечеловеческий, раздирающий душу вопль ужаса, как будто это кричала сама смерть. Мёртвый уже татарин покачнулся на подогнувшихся ногах и грузно полетел навзничь вниз, с вала, прямо в зияющую пропасть чернеющего крепостного рва, заваленного пострелянными и сваренными заживо своими товарищами.
Защитники крепости дружным ударом опрокинули оробевшего противника в ров, стали палить им в спины из ружей и пистолетов. Вновь занявшие свои места у городских пушек, канониры приготовились дать по бегущим последний смертоносный залп. Вылезавших на другой стороне изо рва татар рубили подоспевшие на выручку защитникам вала конные казаки. Остатки разбитого противника, видя полную безнадёжность дальнейшего сопротивления, побросали оружие и подняли руки. Кое-кто махал нанизанными на сабли и копья белыми тряпицами, разорвав свои нижние рубашки. Ещё через четверть часа всё было закончено, и только заваленный трупами ров с прилегающими к нему окрестностями, да горящие кое-где в городке дома и сараи свидетельствовали о разыгравшейся здесь ночью баталии.
Казаки, спустившись с вала в городок, тут же были разобраны жинками по домам. В хатах зажёгся свет, казачки засуетились, рвя на полосы белые крахмальные простыни, делая раненым и увечным скорую перевязку. На валу, во рву и в степи, освещая местность смоляными факелами, почти до утра бродили и ездили на конях казаки. Достреливали или дорубливали раненых татар, собирали оружие, обшаривали сумы и кошели убитых.
В городке, специальная похоронная команда, собирала на валу и по улицам убитых казаков; до утра сносили всех на майдан – обширную площадь возле кирпичного здания войсковой канцелярии. Сюда то и дело подходили из городка ищущие своих казаков родственники. Отыскав среди многочисленных мёртвецов своего, скорбно уносили покойника домой.
Бродивший в степи возле крепости Ванька Зарубин неожиданно нос к носу столкнулся с Мартемьяном Бородиным. Тот был занят каким-то непонятным делом, низко склонившись над телом убитого татарского витязя. Татарин был явно не рядовой, – сотник или ещё выше – мурза. Об этом говорили и богато расшитый золотыми узорами и замысловатым арабским орнаментом халат, и дорогие юфтевые сапоги красного цвета с загнутыми кверху, острыми носами, и поблёскивающее при лунном свете серебром и позолотой, чеканное оружие.
Мартемьян вдруг резко взмахнул ножом и полоснул им по руке мёртвого татарина. Почему по руке Зарубин не понял. Да и зачем нужно было вообще бить ножом мёртвого?
– Эй, Мартемьян, ты чего? – опасливо спросил Чика, трогая Бородина за плечо, – чик-чика, малость умом тронулся?
– Пошёл к чёрту, дурень! – сердито сбросил его руку с плеча Матюшка. Завернул в тряпицу и быстро спрятал что-то за пазуху.
Ванька мельком взглянул на беспалую, сочащуюся кровью руку мёртвого татарина и вдруг всё понял.
– Так ты, Матюшка, мародёр никак?! – гневно вскричал казачонок. – Пока мы неприятельский штурм в городке отбивали и животы свои клали, ты здеся пальцы мёртвым татарам рубил!.. А на пальцах знамо что – золотые кольца.
– Ну так что с того? – нагло взглянул на Ваньку Мартемьян Бородин. – Моя добыча и баста! Что хочу, то и делаю. Да и нехристя этого я самолично срубил, в тылу под бабьими подолами не прятался, как некоторые.
Ваньке крыть было нечем. По давно заведённому казачьему обычаю, всё, что оставалось от врага на поле брани считалось законной добычей победителей. Даже отрубленные с пальцами золотые кольца. Да хоть и голова, если взбредёт кому из казаков взять себе на память отрубленную вражью голову!
– Ну гляди, герой, мы с тобой ещё посчитаемся! – пригрозил, уходя в городок, Ванька Зарубин.
Он тогда ещё не знал, что именно Мартемьян Бородин был виной постигшего Яицкий городок несчастья. Татары напали, обозлённые угоном их лошадей и убийством двух пастухов. Это было первое, накликанное Бородиным на Яицкое войско, несчастье. Но, увы, не последнее…

1999 – 2010