Лежать и ничего не делать – самый лучший способ убивать свою жизнь. Самый простой, самый доступный и безболезненный. Труднее всего отключить голову. Заставить себя не думать, не вспоминать, не чувствовать. Стать полным нулём: вроде бы ты есть, а, вроде, уже и нет… Просто, повернуться лицом к стене, зарыться с головой под одеяло, свернуться калачиком - и всё. Всё! Ничего больше нет ни внутри, ни снаружи – пустота…
Если бы она так могла! Если бы научилась не чувствовать! На любое движение тело откликалось болью, и надо было затаивать дыхание, дожидаясь, пока её протяжное эхо, наконец, смолкнет. Но боль тела можно было обмануть. Укол наркотика давал передышку, притуплял остриё бритвы внутри живота, уговаривал палача отдохнуть, сделать перерыв. И палач соглашался. Он оставлял свои орудия казни на виду, что бы она всегда помнила о его возвращении, улыбался ей издалека и уходил.
Тогда она, наконец, могла закрыть глаза, подтянуть колени к животу, прижать руками промокшие бинты и попытаться уснуть. Уснуть хотя бы на час… Но нет! Если тело переставало вопить от боли, на смену ей приходила иная мука. Душевная? Духовная? Странно… Ей давно стало казаться, что никакой души, или чего бы то ни было живого, там внутри уже нет. Душа, бедняжка, умерла раньше тела. Слабенькая оказалась, не выдержала.
И только стук сердца, отбойным молотком, вколачивал ей в голову одно и тоже слово:
- Никогда. Никогда. Никогда…
В этом слове заключалось всё. Всё её прошлое и будущее. Вся её память. Вся её жизнь.
Раньше рядом с ним располагались и другие слова, но постепенно она научилась отсекать их, забывать, уничтожать буква за буквой. И только это слово «никогда» не подавалось её усилиям.
Даже удивительно, как быстро всё обрушилось, и там где раньше была надежда, теперь зияла холодная пропасть, а там где когда-то жила любовь – тоскливо хлопали на ветру форточки. И ещё была вера… Её слабая, немощная вера, умирала тяжелее всего. И это было непонятно и больно…Очень больно. Больнее, чем всё остальное, вместе взятое.
Поиски смысла жизни зашли в тупик. У такой жизни его просто не могло быть. Дверь в Царство Небесное крест на крест заколотили досками, и широко распахнули дверь в санузел. Да и до него ещё надо было дойти. И все вопросы «зачем» и «почему» перестали иметь значение. Она уже давно прошла, как положено, все стадии: испуга, неприятия, паники, отчаяния, равнодушия… Далее должно было идти смирение - путь в Рай, лежащий через Голгофу.
Иногда она подходила к зеркалу и глядела на своё отражение - долго, внимательно, что бы убедиться, что она ещё есть. Иногда добиралась до окна, и прижавшись лбом к холодному стеклу, всматривалась пустыми глазами в незнакомый, чужой мир. Мир, который ничего не знал о её беде, и который ничем не мог ей помочь. Там, всё так же, качались от ветра деревья, накрапывал дождь, осыпались листья, мчались мимо машины и торопились по своим делам люди… Она раньше тоже могла так жить.
Врачи говорили ей:
- Всё уже позади. От нас больше ничего не зависит. Вы молодая. Остальное, только вопрос времени.
Время… Когда-то давно оно тянулось долгими часами и разлеталось торопливыми минутами, сжималось от тоски и вспыхивало искрами счастья, останавливалось от испуга и закручивалось по спирали воспоминаний…Теперь же оно утратило всю свою глубину и многомерность и вытянулось в прямую тонкую линию. На линии были насечки - короткие промежутки от укола до укола. И эта шкала, поделённая на отрезки, всегда стояла у неё перед глазами, что бы она точно могла знать, сколько ещё осталось до начала пытки. И всё её существо было поглощено этим. И теперь это и была её жизнь.
Она словно зависла на нейтральной полосе: пять шагов вперёд – смерть, пять шагов назад…Вот тут-то и ударяло в сердце орудийным залпом:
- Никогда!
Тогда она зажимала уши руками, отворачивалась лицом к стене и замирала так на какое-то время, в надежде на милосердное забвение. Изредка приходил сон: тяжёлый, вязкий, удушливый, но потом вновь возвращалось сознание, и вместе с ним, пожирающая её реальность.
А потом боль стала затихать, сама-собой - постепенно, незаметно, невидимо. Наверное, где-то там, в Небесных канцеляриях, относительно неё было принято трудное решение: «помиловать», и оно вступило в силу.
Теперь можно было по долгу обходиться без уколов, не менять без конца повязки, ходить, неспеша, по комнатам, спать, есть, и даже сидеть. Время опять стало круглым, резиновым и не страшным. Болезнь отступала. И жизнь стала возвращаться…И наступила оглушительная тишина внутри. И она совсем не знала, что теперь с этим делать. Хотелось жить. Пусть так, пусть на пепелище, но всё же ЖИТЬ!
Начать всё заново. Перестать бояться людей, перестать бояться себя, попросить у Него прощение за своё предательство. Хотелось вернуться…
Душа замерла в ожидании чего-то, словно перед прыжком с огромной высоты. Прыжком без парашюта, в вечность – только бы успели вырасти крылья. И, кажется, они потихоньку росли… Она вновь стала вспоминать: себя, сына, маму…
Бессонницы уже не мучили. Напротив, ночью, когда в доме стихали все звуки, тишина уснувшего мира уравновешивала её внутреннее безмолвие, и тогда приходили слова. Сначала они доносились слабо, но потом стали звучать всё громче и громче, требуя её всецелого внимания.
Забытые, затравленные, изъеденные болезнью, изношенные и истёртые, они хлестали из неё, как кровь горлом, шипя и булькая. Они наталкивались друг на друга, перебивали, спотыкались, лезли вперёд и застревали удушливым комом в горле.
Она захлёбывалась рифмами, давилась четверостишиями, и отталкивала от себя, почти законченные, стихотворения. Лихорадочно, как в горячке, искала она ночью клочок бумаги и ручку, что бы успеть записать звучащие в голове строки, что бы потом утром придать им законченную форму, а вечером порвать не сожалея, и начинать писать новые, уже зачатые ею, стихи.
Стихами она думала, стихами вспоминала, стихами утешала себя, стихами молилась, стихами бредила во сне, и стихами растапливала печь. То, о чём нельзя было говорить, можно было доверить бумаге, и бумага проявляла молчаливое терпение, и умела хранить её тайны. И она писала, писала, писала, объясняя самой себе необъяснимое, избавляясь от страшного, жалея себя, и рождаясь заново.
Так, через слова, она возвращалась к жизни или жизнь возвращалась к ней. Сначала это был лавинообразный поток, которому невозможно было сопротивляться, потом он стал тише и прозрачнее, а позднее пришло и ясное осознание, происходившего тогда.
Господь опять спасал её, миловал и протягивал Свою руку. Он словно говорил ей:
- Я дал тебе ещё время. Время для жизни, время для покаяния, время для любви. Начинай!
И вспоминалось, не раз прочитанное: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.»