Борис РЯБУХИН
Она жила в Петербурге на Васильевском острове. Ее семья давно обрусела. Пращуры выехали из Эльзаса в Московию еще в царствование Михаила Федоровича и вступили в военную службу. Отец служил корнетом у Суворова и погиб в бою. Мать была поденщицей. Стирала, гладила, шила на богатых. Семья большая. Дети самые обыкновенные. А она – необычная.
Она говорила, пела и смеялась во сне. И боялась большой бараньей шапки. У нее был свой, сказочный мир. Снег ей представлялся просыпанными звездами. Лунный свет – серебряной пылью. Бабушек она считала волшебницами. А красивых девушек – феями.
Она не училась в школе – не было денег. Учителем ее был Гросс-Гейнрих, друг отца. Выручали усидчивость, память, наблюдательность. В десять лет она знала - помимо родного русского – немецкий и французский языки. В одиннадцать овладела в совершенстве итальянским. Читала наизусть Тассо. Писала поэтические произведения. Теперь она знала больше Гросс-Гейнриха. И он перестал быть ее учителем, но оставался большим другом. Языки она запоминала, как музыку. Латинский, греческий, церковнославянский. Английский, новогреческий, испанский, португальский. Весь многоязыкий мир зазвучал в ее сердце. Песни Анакреона в ее переводе на пять языков стали ее дебютом в поэзии. Она хорошо рисовала и играла на фортепьяно. Эти уроки ей давали из милости в Горном Корпусе. В ее душу природа заронила горсть талантов. Но она скромно относилась к своим способностям:
Один мне дар из многих
Природа уделила:
Высоким стихотворца
Напевом наслаждаться
И чувствовать глубоко
И радости, и скорби,
Им в песнях излиянны.
Для всех время бежало, а для нее замедляло бег. Потому она так много успевала делать. Она и выросла быстрее сверстниц. Девочка в четырнадцать лет превратилась в стройную девушку. Красивое лицо обрамлялось волнами каштановых волос. Всегда лучились ее большие темно-голубые глаза. Чистое, доброе сердце еще более облагораживалось общением с миром прекрасного.
Но все это погибло бы от нужды и лишений. Ее преследовал постоянный голод. С квартиры прогнали – нечем было платить. Перо не слушалось окоченевших от холода рук. От слабости она засыпала, укутавшись в лохмотья.
Гросс-Гейнрих приходил в отчаяние, но не мог помочь. Сам был беднее церковной мыши. Все его богатство составляла переписка с великим Гете. Гросс-Гейнрих послал ему стихи своей бывшей ученицы. И вот что ответил поэт: «Объявите молодой писательнице от моего имени, от имени Гете, что я пророчу ей со временем почетное место в литературе, на каком бы из известных ей языков ни вздумала писать». От этих слов юная поэтесса разрыдалась. Обидно, что нужда губит ее талант…
Но вот однажды в дверь громко постучали. На пороге появился царский курьер:
«Ее императорскому величеству государыне императрице благоугодно было обратить внимание на поэтическое дарование девицы Кульман, поднесшей ее величеству свой перевод стихотворений Анакреона, в доказательство чего императрица пожаловала ей подарок и назначила ежегодное пособие в 200 рублей из дворцовой конторы».
В черной бархатной коробке был бриллиантовый фермуар.
Нужда отступила в угол, но из дома не ушла.
Как-то Гросс-Гейнрих рассказал о Коринне. Она жила в Древней Греции одновременно с Пиндаром. Вместе с ним занималась у учительницы Мирто. Одерживала над ним победы на Олимпийских играх. Но ее стихи пропали в глубине веков. И Елизавета Кульман заново написала песни Коринны. Стала достойной соперницей Пиндара. «…Постигла мир греческой красоты и наслаждалась его сокровищами в божественных звуках его собственного языка, - какое редкое, какое дивное явление нравственного мира!». Так писал о ней Белинский.
Таким образом, она второй раз победила время. Смогла вернуться в прошлое и жить той жизнью. Но давалось это нелегко. Была распределена каждая минута. Нужен регулярный отдых. Но вместо отдыха на нее обрушилось новое испытание.
7 ноября 1724 года ночью поднялся страшный ветер. Сорвало мосты. В воздухе кружились листы кровельного железа. Хлынул ливень. Нева закипела и пошла вспять. Началось наводнение. Люди лезли на окна, на фонари, на деревья. А у нее в это время жар от воспаления легких. Простыла, потому что не имела пальто. С узлами она побежала с матерью в Горный Корпус. Холод и ветер ударили в грудь.
Началась чахотка. Больная, она была прекрасней прежнего. Обострились черты светящегося лица. Казались огромными блестящие глаза. Но прозрачная рука выронила перо. Гросс-Гейнрих стал ее секретарем. Год, смертельно больная, она писала жизнерадостные стихи. Ведь истинная поэзия – это мечта. Однажды она попросила почитать ей любимого Тассо. И во время чтения ушла в прошлое. Ей исполнилось семнадцать лет.
Елизавету Кульман похоронили на Смоленском кладбище. По повелению императрицы поставили памятник из белого мрамора со спящей музой. «Роза, она прожила, сколько живут розы, - одно лишь утро». Эти слова написали на четырнадцати языках, которые она знала.
Академия наук выпустила академическое собрание ее сочинений – стихи, переводы, сказки. На всех языках. Прочитав их, Карамзин воскликнул: «Что за необыкновенное восхитительное существо! Стихи ее лучше всех дамских стихов, какие мне случалось читать на русском языке, но сама она еще не в пример лучше своих стихов… не оставляю и я без приношения священной, девственной тени Элизы! Как жаль что я ее не знал! Нет сомнения, что я в нее бы влюбился…» Автор «Бедной Лизы» и не подозревал о существовании оригинала своей героини. Декабрист Кюхельбекер в сибирской ссылке написал в ее честь оду. Он представил ее на Парнасе среди поэтов всех времен:
Бард Фелицы провещал:
«Сын, ты прав: земная риза
Облачила идеал –
И явилася Элиза;
Но прекрасной (я горжусь)
Не далекое светило
Колыбелию служило.
Нет! Моя родная Русь!