Роман Пелевина «Чапаев и Пустота» содержит в себе прямое указание, как достичь успеха в описании любовной сцены: говорите о чем угодно, кружите вокруг, расходитесь кругами и чем дальше, тем явственнее будет то, что вы хотите сказать. Но не говорите об этом прямо. Та же мысль возникает при чтении рассматриваемых стихов Н. Сучковой:
«То иллюзорность понимая,
То к иллюзорности припав,
Не подходите слишком близко,
Не заводите разговора,
Не сбейте ритм ее дыханья,
Не теребите за рукав».
Это можно рассматривать как ключ. Едва коснувшись главного, автор тут же уходит в детали:
«Полумагом и полубогом
Он казался мне, но потом
Платье мялось и было жарко…»
Стихи Сучковой оглушительны, даже если произносятся шепотом.
Их читаешь глазами, а они действуют исподволь, обрушиваются тебе на плечи – «только сзади, прошу тебя сзади, со спины – мне не выдержать глаз». В них с силой проявился эффект косвенной речи, когда обо всем говорится не прямо, а как бы вокруг, и задетое воображение читателя начинает работать – не сразу, с некоторым опозданием, но все же достраивает неполную, притягательную картину. Хочется догадаться дальше того, что написано.
Автор избегает слова «люблю», такого, казалось бы, неизбежного в любовной лирике. « Я так вас, Марина… А впрочем, забудьте». И это тоже один из эффектов косвенной речи.
Внешний мир для тех, кого описывает автор – это среда часто враждебная, выталкивающая:
«Из всех, кто нас с тобою видел,
Двое сразу встали, обидев.
Остальные погодя,
Смысла в словах не найдя…»
«Мы и дальше пытаемся жить,
Когда очень хочется выть…»
«Вологда, вот как ты? Так мне и надо!
Волоком, волоком гонит и тащит!»
«Вологда-Вологда, что же неласкова,
Что не любишь ты, что же не веришь?»
«…Кто с тобой делит тычки и насмешки?»
От этого внешнего обжигающего и раздражающего мира происходит довольно быстрый поворот внутрь себя. Люди в большинстве своем у Сучковой «…переходят зачем-то на ты, когда можно встать и уйти… распрямляются в полную стать, когда можно просто молчать…». «Мы кричать не будем – воспитанные люди». От внешнего мира автор и читатель стремительно перемещаются внутрь, от среды – к человеку. Кружение в среде приводит к главному…
Стихи Сучковой – «анатомия любви», стенограмма чувств, сотрясающих душу. Внутреннего в них гораздо больше, чем внешнего. Внешнее – как отзвук детской игры, обернувшейся «дырочкой в виске», нешуточной потерей – это, возможно, война. Вслух не произносится. Опять завуалировано. Реки и мосты в стихах о Цветаевой – это тоже мир внешний, но и он нужен, чтобы выразить отношение – «лбов чужих мосты», «я ищу Марину не под тем мостом». О чем ни шла бы речь – о концерте, театре, о продаже
творога, о похоронах рояля, о море, о больничном перекуре, о луплении палкой ковра, общих вагонах или вокзалах – все это лишь средство, лишь фон, на котором вспыхивают протуберанцы эмоций. Чем подробней детали, тем больше накал чувств. Это высокая планка, уровень, исключающий просто описательность.
На первый взгляд ритмика стихов Сучковой слишком сложная: в «Ланолиновом блюзе» внутри каждой части происходит смена ритма. Это разнообразие идет от полноты, от переполнения, оно зависит от смены настроения, всегда является его продолжением. В трагическом «Блюзе» появляются частушечные интонации, когда героиня маскируется под торговку творогом.… Но этот эпизод так многозначителен! Это попытка уйти, спрятаться от боли, все, что угодно, только не говорить, чем ранена…
Любопытен эксперимент в «Витражах» - там нет ни ритмики, ни рифмы, это своего рода поэтические осколки. Однако выхваченные из жизни образы косвенно говорят о самой рассказчице. Ритмовые сбои не всегда оправданы, но они подчеркивают интеллектуальность и нервность поэтической речи.
Одно из самых сложных, ярких и эмоционально сильных произведений Сучковой – «Ланолиновый блюз». Не случайны здесь названия нот, аккорды, которыми пересыпаны стихотворные строки, упоминания сопрано, вальсов, сонат, ноктюрнов, не случайны Глинка, Бах, Шопен, не случайно возникает драматический стих «Похороны рояля». Потому что нет музыки – нет возможности дышать, летать, парить. А, по словам Шекспира, музыка питает любовь.
Стихи Сучковой – это буквально груды драгоценных камней: «серебра и халцедона», «изумленного изумруда», «холодного перламутра», «черных стекол яшмы», «сверкающей запонкой, светом бенгальским», «аметисто-фиалкового скерцо», «статуэтка из розовой кости», «опаловой капли», «жемчуга к ногам», есть такие сравнения – «мрамор височный», «венозно-рубиновая гроздь», «капали бальными свечами хрустальными», «кисточки янтарных четок», «зеленым вздрогнув нервно, хрусталь глотает свет», «брызнет бисер из-под ресниц»… Камни, минералы, бисер, стекло, серебро – это застывшая, отлитая в твердость красота, холодная, вечная, не зависящая ни от каких эмоций. В ней заключен свет немеркнущий, когда все кругом зыбкость и тьма, в ней есть утешение, когда кругом боль и потери.
Образы волос сопровождают читателя чуть ли не на каждой странице: «в волосы вплеталась и медузами стекленела…», «будешь Москвою-рекой волосы рвать-изводиться», «эти волосы как буря, что ты будешь делать с ними», «ореховые пряди, испачканные хной», «…целует седина», «где Ваши волосы, волосы-пой, слышу по голосу: этот не мой», «под колесницами тех черноволосых наездниц», «ломкие пальцы гладили просо волос», «чьи ему волосы сыпать в ладони и гладить?»…
Это первое, что возникает при эмоциональном перехлесте – волосы, их текучесть и упругий шелест, они знак несомненного и близкого контакта, они сама живость и жизнь. Волосы и камни – живоприродные, ни с чем не сравнимые образы, они играют главную роль в хаосе и сумятице – они самое настоящее и простое. Таким образом, не говоря о себе, описывая музыку, камни, волосы, автор раскрывает перед нами нечто сокровенное о себе. Наконец, круги постепенно сужаются, и даже самые косвенные признаки приводят к самой сути. Автор приходит к себе.
Эффект косвенной речи, привычка говорить «вокруг да около» оттеняет отрывки, где, несмотря на пережитые потери, автор пытается внутренне над ними встать. Рефрен «как же мне плохо», растерянность, полный отказ от намеков непостижимо переходит в противоположность: от просьбы «дай» - к простому «возьми»: «Я буду стеречь твой сон. Я буду хорошим псом…»(из «ЛБ»).
«Встань со мной вровень.
Я тебя стою» (из «Марины»).
«Я маленький сонет
Забытого поэта…»(из «Гостя»).
Возникает протест против потери – память и причастность:
«Солью серебряной скована
Не шелохнется трава.
Будет тебе нынче холодно
Спать под травой, татарва».
«Взять и остаться здесь
В поисках верной души…
- В этой глуши? Не смеши».
Таким образом, еще одна форма косвенной речи – ирония и самоирония, - читается здесь как попытка снять накал своего признания, «не говорить красиво». Но она не нейтрализует, а лишь оттеняет чистоту самого настоящего признания