Магазин снов. Книга Андре

Книга Андре.

Глава 1.
После того, как Эльза меня оставила, наш с ней дом на берегу озера, бывший мечтой неустроенной молодости, стал казаться холодным и пустым. И сколько бы ни пытались дети развеселить меня суетой и играми, настроение неминуемо портилось к середине дня, как только наступал час обеда. Вот уже много лет мы с ней обедали вместе, и ничто не могло заставить нас нарушить эту традицию: самые важные переговоры с издателями и спонсорами я отменял, чтобы прилететь с другого конца города домой, к обеду... Но вот уже несколько недель ее здесь не было. А значит и не было никаких совместных обедов, и во второй половине дня у всех обитателей некогда шумного и самого гостеприимного в округе дома были грустные лица: всем ее не хватало, но каждый старался скрывать свою боль от другого, чтобы не растравлять и без того незажившие еще раны. Только ее смех колокольчиком носился по дому: динь-динь, динь-дан, ю вин, ю ван... Только последняя фраза больше не казалось мне символом победы, а только лишь бесконечного непереносимого одиночества.

Винки – красавец-лебедь появился у нас почти сразу, как она ушла. Может именно поэтому я не очень-то его любил. Слишком о многом мне напоминала белизна его крыльев и горделивый выгиб шеи. Но однажды, в пруду появился еще один лебедь, точнее совсем еще птенец - маленький лебедь-подранок. Так и не знаю до сих пор, откуда он взялся - может быть пришел с соседней виллы - тамошний хозяин на всю округу был известен своим небрежением к заветам ГринПис, -  а может, подкинули соседские дети, но выглядел он в момент своего появления довольно жалко. Часть его левого крыла была отрезана и на ее месте красовались ошмётки перьев, костей и все это было окрашено в грязно-кровавый цвет.  Когда я первый раз увидел на пруду этого незнакомца, в моем сердце все сжалось - точно так, как все годы до этого сжималось, когда я смотрел на Эльзу. Лаской и едой мне удалось подманить к себе горделивую птицу, но когда я протянул руку и попытался погладить, он проворно отскочил  к середине пруда, и еще несколько дней опасался приближаться. Но вскоре голод и любопытство сделали свое дело: он стал брать пищу у меня из рук, но держался крайне настороженно и всем своим видом показывал, что готов драться за свободу. Такой равнодушный к всеобщему любимцу Винки, я оказался полностью покорен горделивой птицей. Часто работая в тиши кабинета над очередным текстом, я прерывался только для того, чтобы лишний раз подойти к окну и взглянуть на пруд. Винки и Ласти  - так назвали малыша мои дети – похоже, быстро подружились и вполне уживались в одном пруду. Я часто думал о том, что это несвойственно самцам лебедя, но потом утешался мыслью, что в этом доме все "не как у людей", а точнее совсем наоборот. Такой уж это был дом. Наш с ней дом. И еще наших детей, конечно...
Сегодня Ласти оказал мне большую честь: когда я протянул руку, чтобы погладить его, он не бросился стремглав прочь, как это бывало обычно,  а спокойно вытерпел мою ласку, хотя и показывал всем своим видом, что "терпеть не может этих вольностей".

Глава 2
Я смотрел из окна кабинета на пруд. Работа над текстом подвисла, и вот уже несколько дней я ничего не мог с этим поделать. Все дело было в том, что я постоянно и безотчетно искал причину ее столь резкого исчезновения. Разве она была несчастлива со мной? Разве не любила меня и детей всем сердцем? Ответ был однозначен для меня - конечно, любила. Однако это не остановило Эльзу. И значит, было нечто, столь же или даже сильнее любимое ею. Или некто? Как настоящего ревнивого мужа меня бы должна сейчас снедать именно эта мысль: кто, тот счастливец, ради которого моя ветреная жена оставила семью и налаженный быт в Провансе? Однако я был настолько слеп или, если хотите, настолько доверчив, что не мог и допустить такой мысли. Я начал сам для себя по дням восстанавливать историю нашего романа и нашей совместной жизни. Мне казалось, что если я вспомню все, как можно подробнее, возможно я найду ключ к ее внезапному отъезду. И, кроме того, мне просто нравилось писать о ней. Так же, как раньше мне нравилось говорить об Эльзе, знакомить ее с друзьями и с гордостью произносить "это моя жена", тайно поглаживая обручальное колечко на безымянном. Но как же это произошло, что она решила стать моей?

Вот уже час я пытался восстановить в памяти историю нашего знакомства. Я смутно помнил, что нас познакомили друзья, но какие, где и по какому поводу - не мог никак сообразить. Впрочем, это и не удивительно: в те времена, в Москве я вел совсем другую жизнь. Думаю, покажи сейчас, моим тогдашним друзьям нынешнего бородатого Андре - отца троих детей и автора нескольких учебников по русскому и французскому для иностранцев - никто и не узнает, а узнав, не поверит. Это теперь я степенный, ленивый наследник хорошего рода, владелец дома и пруда, преподаю в Университете от нечего делать, путешествую, да балую детей. А тогда я баловал самого себя, преимущественно алкоголем, не брезговал и легкими наркотиками и уж точно не отказывался от других удовольствий, которые предлагает нам тело.
В какой-то из тех лихих компаний я видимо и встретил Эльзу впервые. Кажется, подивился непривычной для местных дев худобе, короткой мальчишечьей стрижке, подвижным и умным глазам, в которых явно жила затаенная боль. Она не сидела в уголке, кривясь и давясь своей болью, вовсе нет. Она говорила, рассказывала что-то компании и делала это весьма уморительно...
Или даже это была не первая наша встреча? Не важно. Важно, что тогда мое сознание впервые выделило ее и уцепилось за этот довольно синематографичный образ. по правде сказать, таких девиц очень любят тиражировать наши французские режиссеры и наш же глянец. Эти короткие челки в пару сантиметров, геометрически верные линии прически, высокие скулы, лопатки, торчащие из любой одежды... Почти акробатическая неловкость движений, каскадные па в походке... ну что я говорю, вы уже сами все дорисовали без меня.

Я вызвался проводить ее, подал пальто, открыл дверь, взял под руку у подъезда. Каждый раз ее глаза вспыхивали изумленным светом, словно бы в этой варварской стране с ней никто так не обращался. А возможно и правда не обращался. Я записал ее телефон у себя на запястье по тогдашней моде и утром даже не забыл позвонить и позвать ее на каток. Она согласилась как-то сразу, как будто ей было совершенно все равно, как проводить день.  Мы, не попадая в такт, двигали ногами по гладкой плоскости льда в районе Петровки, я поил ее глинтвейном из термоса и пытался ее разговорить. Эльза курила, отмалчивалась и надсадно кашляла в рукав.
Уже этим вечером мы ночевали у меня дома, но нет никаких сексуальных подробностей не будет. Всю ночь я пытался согреть ее ледяные ступни, то носками, то растираниями, то собственным дыханием, но кажется так и не добился успеха. Я укутывал ее в шарф, подтыкал одеяло как в детстве и пересказывал по памяти советские мультики, смеша ее трактовками и акцентом. Почему-то теперь мне казалось, что нет ничего важнее, чем знать: от чего так плещется боль в ее зрачках и как же победить этот ужасный кашель?

Буквально через неделю этих вопросов и подобного досуга, я и сам свалился с температурой. Мы дружно проболели ангиной весь финал зимы и начало весны. Так началась наша совместная жизнь.
В этой жизни меня расстраивало лишь одно обстоятельство: она все время была несчастна. Сколько я ее знал, она была такой. Только не подумайте, что она все время ныла, жаловалась на судьбу или пила антидепрессанты. Нет, скорее наоборот, подавляющую часть времени, которое мы проводили вместе, она улыбалась, шутила, подначивала себя, меня и окружающих, да и вообще производила впечатление на редкость позитивного человека. Но где-то в глубине ее глаз, в уголках улыбки, в прикосновениях ее руки жила затаенная грусть, которую она и пыталась скрыть за всей этой бурной деятельностью.
Занимались ли мы сексом, ехали ли мы в гости, учили ли ее водить машину или зубрили бесчисленные французские глаголы для встречи с моими родственниками, я понимал, что она пребывает на самом деле где-то далеко от меня и порой это повергало меня в отчаяние. Сколько раз я пытался вызвать Эльзу на разговор, узнать о ее прошлом, о родителях, о друзьях, о том, что заставило ее так скоропалительно втянуться в странную жизнь со мной, - однако все было бесполезно.
Мне оставалось только оберегать ее по мере сил, заботиться, и пытаться отогреть, то, что было доступно мне.
Мы поженились быстро, как-то очертя голову ринулись в семейную жизнь. Закатили вечеринку для друзей в лучших традициях Америки времен золотой лихорадки: вырядились гангстерами, крутили черно-белое кино, накуривались и напивались. Обычно после таких свадеб пары расходятся день на десятый, но у нас все вышло иначе. В свадебное путешествие мы полетели во Францию знакомиться с моими родителями, правда, не провели с ними тогда, кажется, и пары дней. Вместо этого, я катал ее на спортивной машине по бесконечным дорогам, легко поддавался на провокацию угнать где-нибудь мотороллер и потом бросить его на дороге. Мы останавливались в случайных мотелях, занимались любовью до утра, и, убегали, порой не заплатив.  Вся эта дорожная романтика  почему-то ужасно нравилась ей. Видимо, в одну из таких ночей мы и зачали нашего старшего сына.
Через год за ним последовала ясноглазая дочь, а после и еще одна... Ей удивительно шло быть беременной. Никаких капризов, которыми пугают молодых отцов, никакого токсикоза и требований персиков среди ночи, ничего такого. Она становилась как будто еще тише, еще нежней (как будто было куда), еще спокойней, словно бы находила на время какую-то органически недостающую половину себя и становилась, наконец, целой. Впрочем, девчоночьих дурачеств своих не прекращала - ходила, к примеру, с оранжевыми дредами до попы и огромным восьмимесячным животом, или шокировала медсестер татуировкой от шеи до крестца под скромным прованским платьем. В каждую беременность ее худоба как будто усиливалась, кожа делалась почти прозрачной, и только живот выступал над этой ее бестелесностью живым и плотским доказательством нашей любви.

Да, вот о любви... я никогда не знал - любит ли меня Эльза? любила ли когда-нибудь? или просто приблудилась ко мне на бесконечном жизненном пути и пригрелась на время? События последних недель заставили меня вспомнить это ощущение со всей остротой. А ведь я  уже почти расслабился и привык к ее присутствию, мне казалось, что это не кончится никогда...
Мне редко удавалось вытянуть из нее что-то, объясняющее эту вселенскую печаль, в которой она пребывала. Эльза вообще неохотно рассказывала о себе, разве что в какие-то критические моменты, как бы тем самым помогая мне и себе понять, откуда растут ноги у того или иного страха, той или иной болезни, и других неурядиц. Вот и о своей семьей она почти ничего мне не рассказала. Лишь однажды об этом зашел разговор.

Глава 3
Мы были в больнице. Должен был родиться наш второй ребенок. Схватки шли уже каждые пятнадцать минут, и она периодически прерывала свою речь на подышать или повыть тихонько, или кусала меня за руку. Именно тогда без всяких предисловий или пояснений она сказала следующее:
… Мои родители были натуральными богами с Олимпа. ну то есть папа такой deus ex machina, а мама - классическая взбалмошная истеричная и сластолюбивая богинечка. они даже выглядели соответсвующе: папа был высоким статным обладателем пышных седых кудрей, ниспадающих на плечи, важной бороды и широких уверенных рук, которым как раз в пору держать посох, а мама - ниже его на голову, с идеальной балетной осанкой, летящей походкой, низким пучком под старинной пряжкой, и всегда чуть влажными блестящими глазами. я помню ее в римской тоге в пол, идущей вдоль берега моря. я тогда написала ей первое стихотворение….
В этот момент она замолчала, пережидая очередную схватку и заставляя меня внутренне рисовать в воображении эту пару и домысливать: действительно ли моя жена была дочерью олимпийцев, или просто так удивительно ей повезло с воображением и внешностью родителей... потом она продолжила говорить.

… Я никогда не боялась папу. видимо, интуитивно чувствовала нашу равнозначность, равнобедренность. смущение, которое все испытывали в его присутствии, мне было незнакомо. разве что желание стать чуть лучше, приосаниться, как-то встряхнуться что-ли... а вот нежную и тонкую маму, которую все окружающие почитали существом практически бестелесным и эфемерным, боялась до искусаных губ, и засечек на ладонях от ногтей. ногти сгрызала под корень, язык съедала до кровавых ран, так боялась. сначала восхищалась, стихи писала, подавала кофе утром, услужить пыталась, а потом только боялась, боялась, боялась....
Ее снова скрутила очередная схватка, я разминал ей спину, как учили нас еще несколько дней назад на специальных курсах, и не мог поверить в то, что она говорила. мне было до боли в сердце жалко ее мою маленькую, хрупкую девочку, с торчащими лопатками и острыми коленками, жалко ее маленькой проводящей дни в безотчетном ужасе, заставляющем почти калечить себя, жалко ее нынешнюю, немогущую разделить свои женсие бОлести и тревоги с родным человеком... какой-то комок уцепился в стенки моего горло и начал расти там.
… Она била меня нещадно: головой об батарею, так что бились очки о чугун и резали осколками щеки, по щекам в музее, пока кровь носом не хлынет, прыгалками, мокрой одеждой, руками, всем, что попадет под руку. я не знаю, что в эти моменты было у нее в голове. думаю ничего. только ненависть, оглушающая злость. мне и самой потом доводилось испытывать такое. бессилие. человек всегда орет и бьет от бессилия. но это я теперь знаю, а тогда только плакала и боялась. отец знал об этом, но как настоящий бог был бессилен только в одном вопросе: он не мог справиться со своей собственной женой. разве что испепелить или там в козу превратить - она устало рассмеялась.

В этот момент подошедший врач после беглого осмотра сказал, что нам лучше перейти в родзал. Через 20 минут у нас родилась дочь. Мы больше никогда не возвращались к этой теме.
Снова и снова я тоскуя по ней ходил из угла в угол по ставшему бесполезным кабинету. работа над книгой не двигалась и я, по правде говоря, забросил ее, не пытаясь даже себя насиловать. Я всю жизнь учился и работал в удовольствие, просто потому что так хотел и любил и преподавание, и учебники, которые писал, а не потому, что нам без этого было не прожить. Нам вполне хватало ренты, которую я получал от родительской недвижимости в париже, и хватило бы ее еще лет на сто безбедной жизни и еще на троих детей. Я, правда, чувствовал себя слегка виноватым перед издателем и институтом, который ждал от меня новую редакцию моего учебника к маю, чтобы решить включать ли его в учебный план на следующий год, но ее загадочное исчезновение заставило меня перебирать все новые и новые подробности нашей совсем недолгой как теперь казалось совместной жизни, и разговаривать с самим собой, пытаясь понять, в какой момент все пошло не так.

Я порой заставлял себя спускаться к детям, забирал их у няни и шел даже гулять с ними, но в каждом из них я так остро и отчетливо видел ее черты, что к горлу моему снова и снова подкатывал тугой комок. Дети к тому же растравляли меня, снова и снова спрашивая, куда уехала мама и когда она вернется. Я не знал, что им отвечать. Поэтому после двух дней молчания, придумал длительную командировку в Россию, и сам писал им письма с ее электронного адреса, чтобы зачитывать по вечерам, благо о России я помнил много чего... Мне было что рассказать. Необходимость сочинять эти письма, мысли о ней и о нашей жизни в России заставляли меня снова и снова перебирать в памяти бусины наших встреч. Так, я вспомнил еще об одной истории.
Мы уже жили вместе несколько месяцев, когда я решил пригласить своих институтских товарищей к нам в гости. Стояло почти лето, сквозь намытые нами окна в квартиру лилось беспощадное солнце, трели соловьев и умопомрачительный запах сирени. Я целый день готовил что-то замысловатое из прованской кухни, она читала, изредка выбирая для меня наиболее интересные фрагменты, мы целовались и она таскала лакомые кусочки у меня из-под ножа. Кошка, которую мы успели приютить, то терлась о ноги, то сонно принимала на подоконнике позы, словно позируя невидимому фотографу для кошачьего журнала мод. День тек и тек, как прохладный ручей с самого утра и до того момента, пока не пришли гости. Ее вежливого присутствия хватило буквально на несколько минут. Кажется, она даже заварила чай, в чем я, впрочем, не уверен...
Пока мои товарищи во всю наворачивали приготовленное мной мясо, она жалась к моему предплечью и разглядывала всех из-под бровей. Когда откупорили бутылки с вином и зазвучали первые дежурные тосты и шутки, я физически почувствовал, как она напряглась. Когда через полчаса народ уже расслабился и во всю балагурил, она откровенно тяготясь нашим присутствием, ушла в другую комнату, а после и вовсе исчезла из дома. Появилась она только к ночи, когда я выпроводил разгулявшуюся компанию ловить машину до дома. Я не мог избавиться от ощущения, что мы чем-то обидели ее, затронули какую-то тему, которую не следовало трогать... Я пытался осторожно нащупать, узнать, что пошло не так. Однако Эльза отделывалась дежурными фразами о не любви к шумному обществу, мигрени и меняла тему. В конце концов, я решил оставить ее в покое, и больше не возвращался к этому вопросу.

Но вот этого ощущения, своей нелепости, толстокожести и неспособности ее понять я стыдился все последующие несколько лет, что мы жили вместе. И вот, надо же, оказывается, почти забыл. Но ее отъезд снова напомнил мне о том, как, в сущности, мало я знаю о ней... несмотря ни на что.

Глава 4
Ласти с каждым днем все больше и больше осваивался в пруду. Очевидно, он понял, что попал к людям, которые не станут обрывать ему крылья и издеваться, вопреки всем правилам зоологов, проникся доверием к моим детям и подплывал к ним, давая себя погладить или покормить с рук. Мне удалось даже добиться того, что он подплыл ко мне, когда я стоял на берегу со специально приехавшим к нам для этой цели ветеринаром. Усыпив ненадолго птицу, нам удалось обработать ему крыло. Ветеринар, и по совместительству мой хороший приятель Николя, сказал, что летать этому лебедю уже не придется, но в целом его жизни ничего не угрожает. Он постарался привести крыло в максимально эстетичное состояние, насколько это было возможно, и пообещал, что новые перья со временем отрастут. После этого, правда, Ласти лишил меня своей милости и больше не подпускал к себе, но по-прежнему охотно играл и общался с детьми.
Я уже перестал смотреть на календарь и считать дни, прошедшие с момента ее отъезда. Казалось, что так и было всегда: я, этот полупустой дом, изредка наполняемый гомоном детей, строгий голос няни, тихий голос гувернантки… 
Однако в одном я не мог себе отказать: наскоро дописав и сдав свой учебник, я вновь вернулся к запискам об Эльзе. Я перебирал каждую мелочь, связанную с ней, каждое воспоминание, все, что мог узнать или  услышать от кого-то. Как нельзя более кстати, приехала мамы Эльзы, и я мог сколько угодно растравлять свою душевную рану разговорами об исчезнувшей жене и подпитывая воображение подробностями ее жизни без меня. Пока же я довольствовался воспоминаниями…
Так, почему-то очень отчетливо мне то ли вспомнилась, то ли приснилась наша поездка в Черногорию на каникулы, когда мы еще только ждали младшую Эльзу. Мы сняли восхитительный дом в горах и много времени проводили за прогулками и разговорами. Старшие тогда еще покорно сидели в коляске для погодок и глазели по сторонам, не пытаясь вмешаться в разговор. Наслаждаясь бездельем и нашим прекрасным единением, мы шли, не разбирая маршрутов. Дорога приводила нас то в турецкий хамам, где услужливые работники готовы были, казалось, бесконечно развлекать наших детей, пока другие помогают нам насладиться радостями  парной, а то в ресторан, где опять таки дети немедленно оказывались у кого-то на руках, весело смеющиеся, а мы могли беспечно пить кислое местное вино, заедая его фруктами или свежей рыбой.
Эльза тогда в очередной раз обстригла свои прекрасные волосы, и выглядела ужасно трогательно и нелепо с крошечной бритой головой и довольно внушительным уже животом, выстрелившим буквально за пару дней вперед и переставшим умещаться в мягкую резинку брюк. Она быстро загорела, и лицо ее обсыпали привычные для нее на солнце веснушки. Я крутил в своем воображении это лицо с веснушками и весь ее силуэт с круглым животом и маленькой головкой на тонкой шее, как трехмерную фотографию из будущего. Мне казалось, что Эльза и есть человек из будущего, случайно попавший в мою нелепую благополучную жизнь, и исчезнувший так же легко, как и пришла…
Мои бесконечные размышления, происходившие в запертом кабинете с задернутыми наглухо шторами и бутылкой початого Арманьяка, прерывала теперь чаще всего теща. Она приходила посоветоваться, как лучше сделать что-нибудь с детьми, что им приготовить, или вести ли их гулять сейчас или вечером, но я понимал прекрасно, что цель ее проста и безыскусна – она по-женски пыталась занять меня хоть чем-нибудь, думая, что это отвлечет меня, и я перестану пить. Впрочем, она быстро смирилась с моим занятием, понимая, видимо, что на материальном состоянии семьи мое безделье никак не отражается, а полная власть над детьми ей была только на руку. Я помнил рассказ Эльзы о матери, который услышал в роддоме, и поэтому строго настрого наказал прислуге ни на минуту не оставлять детей одних с бабушкой, и если только они увидят, что старая фурия повышает голос или поднимает руку – немедленно докладывать мне. Но на людях богиня Олимпа была сама приветливость и обаяние, и я, грешным делом, даже начал сомневаться в истинности того рассказа Эльзы. Несколько раз звонил тесть, обещая подключить все возможности Олимпа и иже с ним – читай российской бюрократии – для поисков беглянки, но я упорно отказывался от помощи, почему-то абсолютно уверенный в том, что искать ее бесполезно. Словом, все отыграли положенное им по спектаклю, и жизнь потекла своим чередом. Но – без нее. И это меня серьезно удручало.
Однако вопреки моим желаниям и в соответствии с мироустройством, со временем новая жизнь обросла своими ритуалами. Я вставал утром, уходил завтракать в кафе, читал там прессу и возвращался домой. Дома меня уже ждали дети, сытые и готовые к утренней прогулке. Я никому так и не уступил ни одной прогулки с детьми, которые всегда придумывал сам. Я составлял каждый раз новые и новые маршруты для них, мы искали клады, изучали цветы, рассматривали птиц и говорили на разных языках, которые придумывали сами. Так проходило время до обеда. В обед я уезжал в университет или встречаться с коллегами, а возвращался лишь тогда, когда вновь приходило время гулять с детьми после обеденного сна. Ужинал я, как правило, у себя в кабинете за книгой или своими записями, а уже вечером смотрел в одиночестве фильмы, потягивая что-нибудь горячительное, или просто шел напиваться в городской бар, чтобы к 6 утра неизменно быть дома и сделать вид, что ничего не произошло. Мне было тяжело держать себя в рамках, но я дал себе слово, что сохраню у детей иллюзию того, что мама просто уехала в командировку так долго, как смогу.
Порой на коньяк и сигарету ко мне заглядывала мама Эльзы. Мне было нестерпимо видеть в этой чужой седой и располневшей с годами женщине черты моей родной хрупкой жены. Но в то же время она рассказывала о ней что-то, что могло мне помочь лучше узнать Эльзу, а может быть и понять, куда и почему она ушла. И я терпеливо слушал то, что теща была готова мне поведать.
Отец Эльзы оказался функционером советских времен, академиком и довольно заурядным чинушей. В середине 20-го века партийная система Советского Союза наплодила довольно много подобных персонажей: большой живот, живописно взлохмаченные кудри, вечные костюмы и рубашки.… Складывалось ощущение, что такие  люди даже спят в костюмах, выделенных им в спецраспределителе для поездки на вручение очередной премии. Он никогда не расставался с галстуком и портмоне, которое с окончанием советской эпохи и наступлением периода развитого авантюризма пополнилось изрядным числом купюр. Тесть оказался прирожденным предпринимателем и довольно быстро сколотил неплохое состояние. Впрочем, ни одна сумма не казалась матери Эльзы - в миру обитавшей под прозаическим именем Анна - не то, чтобы большой, а даже  просто достаточной. Поэтому, несмотря на свой более чем преклонный возраст, муж ее продолжал работать, изобретать, создавать, успешно сочетая преданность чинам и мамоне.
Сама Анна за свою жизнь успела поработать медсестрой, певицей в ресторане, воспитательницей в детском саду, продавщицей в галантерее, массажисткой и лишь после встречи с будущим супругом выдвинулась в путь за высшим образованием. Можно сказать, что Зевс своими руками слепил себе идеальную капризную богинечку из обычной девочки из неплохой русской семьи. Он приучил ее к дорогим нарядам, ресторанам, показал кусочки из жизни партийных бонз, но так и не ввел полностью в свой круг, постоянно упрекая жену в узости кругозора и недостаточном воспитании. В итоге жена его действительно превратилась в недалекую и деспотичную домохозяйку, какой он ее и рисовал в своем воображении. Несложно предположить, что отношения их были далеки от идеальных, они уже много лет жили порознь и собственно все, что их связывало – это Эльза, и рожденные ею внуки, которых оба самозабвенно любили.

Глава 5
А тем временем лебеди в нашем пруду, кажется, начали всерьез делить территорию. Как обычно, зоологи оказались правы: пока один из них был слаб и не представлял никакой угрозы, другой великодушно пустил его к себе умирать. Но как только Винки понял, что Ласти не собирается умирать, а наоборот становится ему вполне серьезным конкурентом, тут же он обрушил на незваного гостя всю свою агрессию. Бесполезны были попытки кормить обоих одновременно, чтобы убедить в том, что пищи хватит на двоих, бесполезны были все наши заигрывания с Винки и попытки подружить их – красавцы лебеди однозначно показывали, что делить пруд они не станут. И в их схватках, которые мы были не в силах предотвратить, Винки, разумеется, выходил победителем… Ласти оставалось только жаться к краям пруда,  или отсиживаться в сколоченном мною домике – Винки был слишком велик, чтобы даже пролезть туда, не говоря уж о нападении.
Я наблюдал за их баталиями и попытками взрослых жителей дома разнять их из окна своего кабинета и думал о том, что в этом мире сильный всегда бьет слабого. И дело тут не в страхе потерять что либо, и не в чем ином, кроме как банальном желании силы самоутвердиться, стать еще сильнее, за счет победы над тем, кто никакой победы и вовсе не жаждет. Несмотря на попытки различных религий насадить мораль и милосердие среди людей, жажда крови, власти и успеха все равно берет свое. Как только тебе удалось хоть на микрон приподняться над кем-то – ты сделаешь все, чтобы встать на него и стать еще выше.
В этом мире я был обречен на неудачи. Я ненавидел побеждать, наступать на горло, отстаивать территорию и делать прочие подобные вещи. Наоборот, всех слабых и немощных я затаскивал на свою территорию, которые обстоятельства моего рождения, позволили мне иметь с самого детства и там давал им кров и приют, пытаясь сделать их хоть немного сильнее. Может, таким образом я компенсировал собственную слабость? Так изобретает все новые и новые кондитерские блюда диабетик, который обожает готовить, хотя и понимает, что никогда не сможет отведать ничего из своих блюд… Я не знаю, но что-то снова и снова влекло меня к слабым этого мира, и Эльза не была исключением. Что ж, выздоровев, больные всегда уходят от врача, и никто не остается в больнице навечно просто из благодарности. Будем считать, что жизнь со мной была для Эльзы лекарством от ран, которые нанесла ей жизнь, а сейчас она достаточно сильна, чтобы двигаться дальше. Возможно, в какой-то момент и Ласти придет время уходить…
Мать Эльзы отчаянно ждала сына. Планировала назвать его в честь Элзе Лиепы и отдать в балет. Наглаживая выпирающий огурцом живот и разглядывая свое похорошевшее отражение в зеркале – по русским приметам и то, и другое однозначно обещало ей мальчика – она видела себя в первом ряду Большого Театра, аплодирующей вместе со всеми своему талантливому сыну. Однако родилась девочка.
Анна, непривыкшая пасовать перед трудностями, назвала ее непривычным для российского слуха именем Эльза, и, едва дождавшись трехлетия, отдала малышку на занятия классической хореографией и народным танцем. Первый раз Эльза так испугалась педагога и всей этой атмосферы бального зала со станком, до которого она едва доставала и зеркалами в пол, что описалась и с позором была выдана на руки матери. Мать, впрочем, это ни мало не смутило. Она переодела проштрафившуюся дочь, отчитала и отправила обратно.  С этого дня потянулись ежедневные многочасовые упорные занятия хореографией. На беду свою Эльза пошла фигурой скорее в дородного папеньку, чем в худощавую в молодости и высокую мать. И если среди обычных детей она выглядела бы просто крепкой по возрасту и ладно сбитой малышкой, то среди худющих балерин, выделывавших па у станка и на полу, девочка неизменно чувствовала себя отвратительной толстухой. Ни ограничения в еде, ни физическая нагрузка, ни даже семейное упрямство в достижении цели не могли сделать ее такой, как подруги по залу. Да и балетные па давались малышке с трудом: она гораздо лучше запоминала со слуха их французские названия, да доносившиеся из класса по соседству английские слова, а последовательность движений в танце оставалась для нее непостижимой.
С удивлением слушал я этот рассказ Анны. В тот вечер я как раз решил угостить ее Кальвадосом, а на закуску порезал сладчайшие яблоки из нашего сада. Я собрался, уж было, отнести  услышанное к винным парам – так сильно не вязался рассказ о неуклюжей толстенькой девочке с образом моей жены -  но Анна опередила меня вопросом.
  - Что, не верится, что я говорю об Эльзе? Думаешь ли нет ли у меня какой другой дочери или не одурела ли я часом с твоего дешевого винишка?
Я сделал вид, что пропустил мимо ушей классическое обвинение в духе  Анны, и откровенно признался, что не ожидал услышать подобное. 
 - Да нет, зятек, я еще не выжила из ума. И дочь у меня одна, может и к сожалению. Думаю, что мне есть еще чего порассказать тебе такого, что тебе придется удивляться, - ехидно ответила Анна и продолжила рассказ.
На занятия балетом – а после к ним добавилась еще и классическая музыкальная школа по классу дирижирования -  у Эльзы ушло в общей сложности почти 10 лет. Только к 13 годам моя жена набралась мужества, чтобы взбунтоваться и объявить о том, что больше ни шагу не сделает в сторону школы «художественного образования». Зная взрывной характер своей дочери,  родители предпочли уступить и разрешили ей прекратить занятия. Правда, тут же определили ее в физико-математический лицей. Зная ненависть Эльзы к цифрам и всему, что может быть сочтено, взвешено и измерено, я практически слышимо застонал. Я упорно не понимал, как родители могут быть так слепы и так не понимать своего ребенка, превращая его детство в пытку.




Глава 6
Я с нетерпением ждал следующего вечера, чтобы под неспешную беседу узнать у Анны то, что она еще готова была мне поведать о своей дочери. Но оказалось, что рассказать ей в общем больше и нечего, потому что в 14 лет Эльза ушла из дома, и больше не жила с матерью. До Анны лишь изредка доходили обрывочные сведения о биографии дочери, но цельной картины, разумеется, она составить не могла. Поэтому речь свою она строила в основном на домыслах и обвинениях. Я узнал с интересом разве что  тот факт, что Эльза приняла христианство уже в сознательном возрасте, проведя несколько лет в хипповской коммуне. Ну и может быть еще то, что увидеться с собственной дочерью матушка решила лишь тогда, когда Эльзу положили в больницу с подозрением на рак. Именно тогда Анна и увидела свою дочь преображенной: Эльза похудела до 45 кг, которые и весила все последующие годы, остригла волосы и выбрала для них черный цвет, которому тоже больше не изменяла. Видимо резкая потеря веса и заставила врачей заподозрить рак, но свой секрет Эльза оставила себе и так ничего и не найдя, ее отпустили домой.
В остальное время монолога Анны я предпочел делать вид, что занят срочной работой, и сидел, отгородившись от мира монитором ноутбука, потягивая вино  и перемещаясь от сайта к сайту. Анна была настолько занята излиянием претензий к собственной дочери, что даже не обратила внимания на то, что я не слушаю ее как обычно и продолжала говорить в пустоту. А вот электронная почта принесла мне кое-что интересное.
В России помимо разгульного образа жизни и обретения разного рода связей, я еще некоторое время подрабатывал. Учеба на филологическом факультете и хорошее отношение преподавателей  дали мне возможность подвизаться на поприще литературных рецензий. Я писал быстро, бойко, особо не вникая в конъюнктурную среду, не заводя ни с кем, ни вражды, ни дружбы, а потому рецензии мои пользовались популярностью. Различной популярности издания охотно покупали мои заметки, а мне не составляло ни малейшего труда их создание. Вот и приехав на родину, я не отказался от своего старого заработка и порой получал через интернет новые книги на русском с просьбой за несколько дней ознакомиться с текстом и подготовить рецензию. Порой даже издательства присылали мне рукописи новых авторов, чтобы узнать мое мнение о том или ином тексте. Словом, я получил письмо как раз из этой серии, и это означало, что меня действительно ждет срочный заказ, который на время займет мое внимание, а так же даст мне законный повод не общаться некоторое время с Анной, которая стала мне теперь, пожалуй, и неприятнее чем раньше.
Я ответил на письмо согласием, обстоятельно поблагодарив издателя за желание работать со мной, и пообещал подготовить свой отзыв в короткие сроки. Захваченный перспективой новой работы, я не обратил внимание на извинения, которые содержались в письме издателя, в которых он многословно просил меня не отказывать ему, несмотря на то, что книга совсем не по моему профилю. Да если бы и обратил, я все равно не отказался бы от этого заказа, слишком уж нуждался я сейчас в чем-то помимо детей, что займет мое внимание, и позволит, хотя бы какое-то время в сутках не думать об Эльзе и ее исчезновении. Эльза называла такие поступки «забить эфир», что ж, очевидно именно это я и собирался сделать. 
Я закрыл почтовую программу и переключил внимание с  монитора на Анну, которая продолжала говорить. Кажется, хронологически она уже дошла до того момента, когда мы с Эльзой познакомились. Но мне было это уже не интересно. Поэтому я деланно зевнул, потом сделал это еще раз и, сославшись на чрезмерную усталость и сонливость, отправился к себе в спальню.
Уже следующим утром меня ждало в электронной почте новое письмо от издателя, где говорилось о том, что они не сомневались в моем согласии и даже уже рискнули отправить мне текст на рецензирование бандеролью, которую по их подсчетам я должен получить сегодня. Не успел я допить кофе и дочитать утреннюю газету, как ко мне и в самом деле пришел представитель фирмы DHL и попросил подписать бумаги о получении срочной корреспонденции на мое имя. Я с нетерпением подписал бумаги и прямо там же, на садовой дорожке у калитки вскрыл конверт и достал книгу. Сказать, что ее название меня удивило – не сказать ничего. Дело в том, что чаще всего мне приходилось иметь дело с художественной литературой довольно неплохого уровня, что-нибудь из тех имен, что потом попадают в шот- и лонг-листы  различных литературных премий.… Однако в этот раз передо мной, судя по названию, был типичный «бабкин сонник». Я относил к такой литературе все, что видел в разделах «Здоровье» и «Ваш образ жизни»: все эти диеты, гороскопы, сборники упражнений для похудения и собственно сами сонники. Словом, все то, что якобы призвано сделать лучше вашу жизнь, а на самом деле улучшает лишь жизнь авторов и издателей, пока вы тратите свои деньги на эту муть. Я ненавидел подобный книжный мусор и искренне считал, что он не стоит той древесины, которая пошла на изготовление бумаги. А тут мне предлагалось не только с тщанием изучить подобное, но и написать рецензию. О чем она могла бы быть? Я примерно представлял себе язык, которым пишутся подобные брошюрки, набор штампов, в них содержащийся и прочее. Чем я мог быть полезен создателем книги «Путешествия в снах: краткое руководство к действию?»
Словом, я был не на шутку разочарован. Первым моим порывом было написать издателям и отказаться от работы. Но пока я дошел до своего стола и включил компьютер, гнев успел остыть. Я ведь уже загорелся идеей новой работы, а значит, могу хотя бы попробовать прочитать книгу по диагонали: обычно мне хватало этого, чтобы составить первое впечатление.   
И стоило мне принять это решение, как все трое детей гурьбой вломились в мой кабинет. Они узнали, что я не еду сегодня в Университет, и, это означало, что о работе на ближайшее время можно забыть. Мне было объявлено, что я пони и должен скакать с ними вместе вокруг сада, и еще не забыть по дороге навестить Винки и Ласти, которые… Словом, я отложил злополучную книгу в дальний ящик стола и переключился на заботы более насущные для одинокого отца. И это правильно, я считаю.




Глава 7

Как раз в тот момент, когда пони в моем лице понял, что еще один круг по саду под предводительством трех бойких детей, один из которых едва научился ходить, и потому предпочитает передвигаться верхом, и мне потребуется помощь ветеринара, как этот самый ветеринар постучал в нашу калитку.
Николя, по счастью, пришел со своими детьми, которые тут же заняли все внимание моих отпрысков и дали нам возможность немного поболтать, а мне перевести дух после обременительной в моем возрасте скачки. Мы наскоро накрыли стол на террасе у пруда, и, потягивая воду со льдом и лимоном, принялись обсуждать последние новости.
В какой-то момент Николя не выдержал:
- И сколько ты планируешь врать всем о срочной командировке Эльзы?
- Сколько потребуется, - я постарался сохранить спокойствие ровное дыхание.
- Но все же знают, что в последние годы твоя жена нигде не работала.
- Ну, иногда всплывают старые связи, и все меняется, - я снова попытался уклониться от прямого ответа и сохранить спокойствие.
- Нда, тебя не так-то просто вывести из себя, - белозубо ухмыльнулся Николя.  – Ну а что у вас на самом деле произошло?
 - Ничего, - ответил я, и это было правдой. У нас и вправду ровным счетом ничего не происходило последнее время, будь это хорошо или плохо.
И тут внимание Николя переключилось на лебедей в пруду.
 - А вот между ними тем временем явно что-то происходит! Какой идиот сказал тебе, что Винки – самец?
 - Не поверишь, но этот идиот ходил со мной несколько лет назад покупать Винки в зоологический магазин и уверял, что самку от самца лебедя отличит не глядя.   
- Ну что ж, поздравляю тебя, дорогой друг. У них явно роман!
- Да они же клевали друг друга на смерть еще на прошлой неделе! Я думал, Винки территорию охраняет от конкурента, а это у них, что ли брачные игры такие?
- Я даже не удивляюсь, что человеку, у которого все никак у людей, попался лебедь, у которого все ни как у лебедей, - попытался съязвить Ник.
В этот момент к нам вернулись наши дети и попытались стянуть со стола, все, что еще можно было оттуда стянуть. Я хотел было отделаться от маленьких непосед любимым лакомством Эльзы:  куском теплого белого хлеба с тонким слоем сливочного масла и сахара, но тут мне из окна кухни погрозила кулаком их гувернантка. И в самом деле, за утренними радостями я не заметил, как наступило время обеда, а предложить им после такого суп – занятие заведомо обреченное на провал. Поэтому пришлось прерывать псевдонаучную беседу о лебедях с Николя, и снова бегать вокруг пруда, но уже за пятью проказниками, бросавшимися от меня кто куда.
Когда же, наконец, Николя с сыновьями  ушел к себе, а детей позвали обедать, я снова вернулся в кабинет и тут вспомнил об одном важном деле, которым мне, пожалуй, пора было заняться.
Как я уже говорил, для всех и, в том числе для детей, Эльза была в командировке в России. И именно поэтому периодически я заходил в ее электронную почту, и отправлял детям письмо о том, что сейчас происходит на их исторической родине и как дела у мамы. Этим мне и пришло время заняться, тем более, что увлеченный вечерними посиделками с тещей, я пренебрегал этой своей обязанностью уже несколько дней.
Итак, я открыл привычный глазу интерфейс Gmail.com, нажал функцию «Написать письмо» и в открывшемся окне набросал следующий текст:
«Дорогие мои Андре, Александр, Элен и Эльза!
Дела еще некоторое время будут удерживать меня вдали от вас, поэтому пользуюсь очередной подвернувшееся минуткой и оказией, чтобы послать вам весточку.
Как вы там без меня? Надеюсь, что не скучаете и хорошо проводите время. Эльза уже, наверное, во всю бегает по дому? Хотела бы я сейчас быть рядом с вами! Александр, Элен, как ваши занятия русским? Надеюсь, папа читает вам это письмо по-русски, и вы хорошо его понимаете. Если что-то не понимайте – не стесняйтесь переспросить его и уточнить, это поможет вам закрепить навыки.
У нас тут ужасно холодно, как обычно, впрочем. Кажется, в этой стране вообще никогда не бывает тепло. Буквально пару дней стояла ужасающая жара, и тут же снова обрушились холода. Я живу в деревянном доме загородом, и вчера мне пришлось протопить пристроенную к нему баню, чтобы согреть дом. Большинство ночей провожу в обнимку с обогревателем! И это называется лето… Днем часто идут дожди, машины на дорогах стоят в ужасающих пробках, совсем как у нас в Париже. Слушайте, я и не представляла, что в одном месте можно собрать одновременно столько шикарных и ужасных машин! Запорожец (это такой местный старожил автомобильной промышленности) подрезает новехонький Бентли и при этом прекрасно себя чувствует! Андре, этот пассаж видимо был для тебя, я не уверена, что дети поймут всю красоту описанной картины.
Недавно дела мои забросили меня в Калугу. Я удивилась, что за годы моего отсутствия в России этот провинциальный городок так вырос. Местная частная гостиница составила бы честь любому пригороду Парижа, да и самому Парижу, особенно учитывая невысокие цены и отличное обслуживание. Правда, в гостинице я провела ровно одну ночь, потом мне предстояло прожить несколько дней в скиту при монастыре. Надо сказать, что православие явно не оставляет своими милостями подвластные ему святыни. Монастыри тоже преобразились с тех пор, как я их помню, и содержатся в удивительном состоянии: активно реставрируются, подновляются, и во многом это происходит силами самих прихожан церкви, по их собственному желанию. Количеству людей, желающих в холодный день, окунуться в ледяной источник я просто изумилась. Пришлось отстоять огромную очередь, прежде чем я смогла зайти внутрь купели.
Единственное, что остается в России неизменным это бюрократия и волокита. Поэтому бумажные дела мои будут еще какое-то время удерживать меня здесь. Как только мне станет известна точная дата моего возвращения, я, разумеется, сразу же вам сообщу.
Не скучайте без меня, люблю вас
Ваша Эльза»
Я знал, откуда, из каких глубин памяти всплыл сейчас у меня этот пассаж про Калугу и монастырь, расположенный неподалеку от нее. Когда-то  еще совсем молодыми влюбленными мы провели там с Эльзой несколько потрясающих дней и давно мечтали вернуться туда, чтобы посмотреть и вспомнить. Видимо эта затаенная мечта и вела сейчас мою руку, пока я писал письмо. Я нарочно не стал упрощать его, чтобы сделать понятнее детям. Наоборот, я планировал подробно разобрать его с ними и заодно поговорить об их родной культуре. Мы с Эльзой всегда были убеждены, что, несмотря на то, что дети растут во Франции, они должны знать и свою историю, и свой язык. И начинали мы воплощать эту идею, как можно заметить, с самого раннего возраста. Я отправил письмо и собирался прочесть его детям вечером, когда мы с ними традиционно будем проверять электронную почту в поисках письма от мамы. Но вечер оказался занят у меня совсем иным досугом. 

Глава 8
Я заканчивал читать первую главу присланной мне книги, и должен был признать, что, вопреки моим ожиданиям, написана она была не без занимательности. Я даже задумался о том, чтобы связаться с этой организацией, которая обещала простой способ перемещения в снах, и объясняла систему, по которой она это делает. Но в этот момент на мой мобильный телефон позвонили, и неизвестный очень твердо и, назвав меня по имени, назначил мне встречу в кафе неподалеку от Университета. Его тон не предполагал отказа, и я не нашел в себе сил отказаться, хотя нельзя сказать, чтобы встречи с неизвестными были моим обычным времяпрепровождением. Впрочем, с того момента, как уехала Эльза все здесь было не слишком похоже на обыденное течение вещей…
Так что в 8 часов вечера, когда я собирался читать с детьми электронную почту и обсуждать новое «письмо Эльзы», я вместо этого пил виски в баре «Пьер Де Роз» на Рю де ла Универсидад, и ждал неизвестного, представившегося как Пьер. Ну что ж, думал я, Пьер так Пьер, не все ли мне равно, как его там зовут на самом деле? Гораздо интереснее, зачем я ему понадобился.
Однако неизвестный господин опаздывал, и мне оставалось лишь пить в одиночестве, пытаясь заглушить нахлынувшую тоску по Эльзе, с которой мы не раз бывали здесь. Настольные лампы струили мягкий свет на скатерти, большую люстру уже выключили, колонки транслировали в зал мягкий джаз, а картинку потихоньку заволакивал дым от сигар и сигарет, выкуриваемых посетителями. Но вдруг я увидел нечто, что заставило меня разом протрезветь и ощупать самого себя, и даже ущипнуть за ухо. В середине зала под плавную музыку в замысловатом па кружились… нет-нет, не было никаких сомнений, это были я и Эльза. Я мог подойти и взять за руку самого себя, или лучше ее, но вместо этого я лишь сидел как вкопанный, ощупывая себя и пытаясь понять, не сошел ли я с ума от тоски по жене, или же, стал свидетелем чего-то совершенно экстраординарного.
 Наконец, я смог моргнуть и в тот же момент загадочная пара исчезла, а сигаретный дым рассеялся, и я вспомнил, что в этом баре уже давно запретили курить. Я решил встать и пойти домой от греха подальше, полагая, что превысил свою обычную порцию виски, вот и грежу наяву, но в этот момент за мой столик подсел решительный господин, которого я не мог не узнать по голосу.
 - Здравствуйте, Андре. Я думаю, мне нет нужды вторично за сегодня представляться.
 - Здравствуйте месье Пьер, вы не слишком пунктуальны. Честно говоря, я уже собирался идти домой, - я был зол на себя за то, что перебрал и не в меру размечтался, но сорваться предпочел на случайном собеседнике. Однако, он, судя по всему, был неплохим психологом и сразу же парировал:
 - Во-первых, вы совершенно напрасно злитесь, как на себя, так и на меня. То, что вы сейчас видели, не было ни моим опозданием, ни вашей грезой, а лишь попыткой продемонстрировать вам то, о чем вы должны были читать в моей книге.
 - Вы… вы автор путешествий в снах?
 - Совершенно верно. И меня, разумеется, зовут не Пьер, поэтому если вам удобно, я предпочел бы говорить по-английски, так как французский я знаю не очень хорошо.
 - Удивительно! Но в вас сложно заподозрить иностранца! И никакого акцента!  - как филолог я был изумлен, потому что Пьер – поскольку он не предложил мне другого имени, я продолжу именовать его так – идеально говорил по-французски и ничем не выдавал своего иноземного происхождения.
 - Спасибо за комплимент, - мой собеседник был сдержан в реакциях. – Давайте же перейдем к делу. Насколько я знаю, мою книгу издательство прислало вам на рецензирование. Именно вашему мнению они доверяют больше всего, а значит в ваших силах, как дать ей ход, так и навсегда отправить ее в запасники.
- Ну, пожалуй, вы немного преувеличиваете, но в целом действительно, издатели склонны считаться со мной. Но вам нет нужды просить меня лукавить, ваша книга и в самом деле весьма необычна и я в любом случае планировал лестный отзыв, - я всегда говорил подобные вещи авторам, которым удавалось добиться встречи со мной и которые пытались пролоббировать  свои тексты. Я внезапно расслабился и почувствовал себя в своей тарелке. Ситуация снова становилась предсказуемой и ожидаемой. Просто еще один сумасшедший, помешанный на своей книге и пытающийся подкупить меня моими же воспоминаниями…. Нда… Нужно отделаться от него по возможности скорее и я еще успею пообщаться с детьми перед сном. Однако Пьер не собирался отпускать меня так быстро. Как выяснилось, у него были на меня гораздо более далеко идущие планы.

 - Я не планировал ограничиваться тиражом этой книги в России. И считаю, что вы могли бы способствовать ее распространению здесь и далее, - прямо перешел к делу мой собеседник.  -  Вы же филолог, переводчик, а значит, можете перевести и мою книгу. Я оплачу вашу работу, но при этом, если хотите, могу поставить ваше имя на обложке как соавтора.
 Да уж, таких странных предложений я еще не получал. Но, как выяснилось, еще один сюрприз ждал меня впереди:
- Ваш гонорар составит 200 тысяч евро. Согласны?
Я уже упоминал, что у нас с Эльзой не было особых финансовых проблем, благодаря доходам от недвижимости моих родителей, но по этой же причине, у меня в семье была репутация этакого бонвивана, бездельника, неспособного ни к какому серьезному делу. И разумеется, как всякий настоящий бонвиван, я мечтал разрушить это репутацию, берясь за разной сомнительности дела и неизменно прогорая. Вот и тут, опьяненный суммой гонорара и количеством выпитого виски, я с готовностью сказал:
 - Согласен.

Глава 9
Утром я проснулся от запаха свежемолотого кофе и, на какое-то мгновение, мне показалось, что все предыдущие недели были сном, а сейчас я поверну голову, и на моем плече будет лежать голова Эльзы, которая пришла будить меня к завтраку. Однако Эльзы рядом не оказалось, и лишь удивительное ощущение ее близости, телесной ощутимости и нежности осталось послевкусием сна.
Кофе на кухне варила Анна, она же развлекала детей, суетившихся там же. Я поинтересовался, где их гувернантка, и что дети делают на кухне. Оказалось, что сегодня выходной и прислуга сегодня отдыхает.
Я нашел на тумбочке визитку Пьера и вспомнил о вчерашней встрече в баре. Перспектива перевода меня не то, чтобы не радовала, но на трезвую голову, гонорар за простую работу казался каким-то запредельным и малореальным. Однако я не мог взять обратно данное слово и потому пообещал себе сегодня же приступить к работе. Впрочем, это могло и подождать…
Для начала нужно было придумать какое-то занятие для детей и Анны, чтобы скрасить им субботу. Я подумал поехать с ними на реку, но представил себе, как мы с Анной  будем ловить разбегающихся в разные стороны детей, и отказался от этой затеи. Для Диснейленда они были слишком малы, к тому же семейная поездка туда была нашей с Эльзой давней мечтой, и я отложил ее мысленно до возвращения жены (а я ни на секунду не сомневался, что она вернется). И тогда я решил, что буду развлекать малышню подручными средствами. Поставил на участке несколько палаток, сделал ход между ними из кошачьего тоннеля, хранившегося с незапамятных времен в кладовке, установил, наконец, качели и горку, давно ждавшие своего часа и позвал детей в сад. Надо было видеть,  с каким восторгом они обживали новое пространство, таскали в палатки подушки, матрасы, еду, фонарики, любимые игрушки и все, что только видели на своем пути! Казалось, они готовы весь дом впихнуть в палатку. Ни о каком дневном сне не могло быть и речи: дети были слишком перевозбуждены и разговоры их крутились вокруг новых и новых идей для использования доставшихся им владений. Даже младшая Эльза подключилась  к новой игре и с удовольствием ползала по тоннелю от одной палатки к другой, и каталась с горки.
Для Анны я устроил на поляне барбекю и накрыл небольшой стол. Ей оставалось только наслаждаться готовым мясом и наблюдать за детьми, следя, чтобы они не слишком расшалились. Она с легкостью вошла в предложенный ей образ, и я снова оказался предоставлен сам себе, и тут же вновь углубился в книгу, решив дочитать ее, прежде чем примусь за перевод.
После первой захватывающей главы книга текла неспешно, как река по равнине. Собственно было понятно, что автор вовсе не собирается делиться с читателем своим мастерством – разве что покажет пару несложных приемов. Так заезжий фокусник дает зрителям перетасовать колоду, снять ее несколько раз и удивляет открывшейся внезапно пачкой королей. Пьер использовал тот же трюк: он говорил вам, как увидеть единожды желаемый сон и вы действительно, следуя его инструкции, получали желаемое. Но для того, чтобы двигаться дальше по дороге познания снов и воспоминаний (а значит, и самого себя), предлагалось обращаться к нему либо к его посредникам. Стоимость услуг была невысока, и я понимал, что в планы Пьера, видимо, входит популяризация этой идеи с тем, чтобы зарабатывать деньги количеством. Сомнительный план. Если бы меня звали не в соавторы, а в содиректора, я бы раскритиковал эту концепцию весьма аргументировано. Однако мне была предложена лишь роль переводчика, и я смиренно занялся ее исполнением, позволяя себе лишь чуть-чуть расцветить незамысловатый язык автора и подхлестнуть воображение читателя красивыми картинками.
Проработав таким образом около двух часов, я решил прерваться и проверить электронную почту. Пьер осведомлялся, как продвигается работа над книгой и просил меня поторопиться, так как он уже пообещал представить эту книгу издателю  этим летом. Я изумился столь сжатым срокам работы и пообещал в ответном письме приложить все усилия, чтобы уложиться в назначенный срок, однако поинтересовался, нельзя ли увеличить его хоть немного. Параллельно с этим пришло письмо из издательства, которое так же торопило меня с рецензией, о которой я признаться совсем позабыл в суматохе. Уточнив, что рецензия нужна им не для публикации, а для принятия решения о продолжении работы с автором и количестве тиражей, я тут же набросал им в свободной форме письмо, где не поскупился на хвалебные эпитеты, описал свой опыт с получением заказного сна и сказал, что они, безусловно, сделают благое дело, популяризуя эти знания. Словом, я сыграл того самого наивного французского бонвивана, которым меня все привыкли считать. Хотя я и не знал уже точно – может, они были не так уж далеки от истины?

Глава 10
Следующие несколько недель слились для меня в один бесконечный день. Я толком не спал, не успевал общаться с детьми, и практически не ел. Все, что я делал – переводил, переводил и переводил, в конце концов, уже и не пытаясь сделать текст интересным или удобочитаемым, а просто перепирая на родной французский осточертевший мне текст Пьера. Я вспоминал с каким воодушевлением отнесся было поначалу к этой книге, но чем больше я сидел над ней, разбирая по словам, оборотам и предложениям, тем более скучной, бессмысленной и насквозь фальшивой она казалась мне. Я ненавидел себя за то, что согласился на перевод, ненавидел Пьера за его предложение, ненавидел эту чертову книгу и сжатые сроки, которые поставил Пьер….
Ситуация усугублялась еще и тем, что после удачной аферы с издательством, Пьер понял очевидно, что я не откажу ему в добрых рекомендациях, уверился в том, что произвел на меня нужное впечатление и то и дело присылал ко мне то одних, то других своих потенциальных клиентов. Я расхваливал Пьера, его методику, его книгу, особо не вникая в смысл произносимого мной, и делая это практически на автопилоте. Я собственно даже не очень понимал, зачем делаю это, тем более, что напрямую Пьер никогда об этом меня не просил и даже не намекал, что это может как то повлиять на мой гонорар или нашу работу.
Словом, увязая в собственноручно сплетенной паутине, я мечтал лишь об одном: о каком-нибудь случайно подвернувшемся выходе из этой ситуации, который избавит, наконец, меня от всего того, что я делал. Причем надо понимать, что приученный своими родственниками к тому, что все мои авантюры вызывают у них лишь насмешки, я не говорил никому о том, что взялся за перевод. Как следствие, я вынужден был строить день по обычной программе, не отказываясь ни от прогулок с детьми, ни от поездок в Университет. Единственное от чего я категорически отказался, это от просьбы университетского издательства написать очередное методическое пособие к моему учебнику. У меня была почти уважительная причина: я объяснил, что очень занят с детьми, с тех пор как моя жена находится в вынужденной командировке в России, и мне любезно перенесли срок написания пособия на год вперед. О столь дальних сроках я в тот момент не мог и помыслить. Говоря откровенно, я чувствовал себя более чем измотанным. Наверное, английское слово exhausted подходит сюда более точно. Очевидно, именно так чувствует себя спортсмен долгое время изматывающий себя многочасовыми тренировками и понимающий, что впереди собственно нет ничего кроме этих самых тренировок и редких всплесков выступлений. Где-то далеко впереди маячило окончание работы и обещанный гонорар, но я пока не мог даже думать об этом. Русские и французские слова мешались у меня в голове, теснились в кучу, и я с трудом мог функционировать нормально в течение дня.
Однако удивительным образом, как только я садился за книгу, голова моя прояснялась, слова сами составлялись в предложения, образы роились в голове и просились на бумагу. Наконец, я решился показать Пьеру примерные результаты своего труда, тем более, что он давно об этом просил. Мы назначили встречу в том же кафе, что и в прошлый раз.
В этот раз мой визави пришел без опозданий. И начал без обиняков:
- Неважно выглядите, Андре. Неужели это работа над моей книгой вас так измотала?
- Скорее я сам себя изматываю, - я не горел желанием пускаться в пространные откровения и сразу же предложил ему подготовленную распечатку. Пьер углубился в чтение, а я позволил себе заказать пару виски и впервые за долгое время расслабиться. По залу вновь плыло старое французское танго, сигаретный дым медленно поднимался к потолку и я увидел… Эльзу. Но не ту, не мою Эльзу, которая ушла из моего дома несколько недель или месяцев назад (я признаться потерял счет времени, впрочем, вру, я намеренно его не считал). Я увидел Эльзу в ее 15, такую, о которой недавно рассказывала мне Анна. Пухлощекую, застенчивую, длинноволосую, со смешными двумя хвостами, свисавшими ниже плеч. Она неумело курила, опираясь о барную стойку, и пыталась двигаться в такт музыке. Однако когда я попытался привстать и двинуться к ней, мой спутник решительно осадил меня и видение рассеялось. Но стоило ему вновь углубиться в чтение, а мне пригубить из бокала, как на освободившемся месте у барной стойке вновь возникла Эльза. В этот раз ей было в районе 20, окрашенные в рыжий волосы были пострижены под пажа, и она страстно целовалась с каким-то бородатым мужчиной, по виду старше ее на целое поколение. Было почти невозможно узнать в этой девчонке мою красавицу-жену, но я узнал, и сердце мое сжалось разом от ревности и боли. Наконец, и это видение рассеялось. Мой спутник поднял глаза от рукописи и изучающее смотрел на меня, словно пытаясь понять, какое впечатление он произвел на меня и стоит ли продолжать. Я кивнул головой, давая ему знак, что он может продолжать, и он продолжил чтение. А я… Внезапно переместился из этого бара на берег моря. В кафе на берегу Эльза неспешно беседовала с каким-то пожилым человеком, явно слушая его внимательно и с почтением. Перед ними был накрыт обильный завтрак, и Эльза намазывала свои любимые бутерброды с маслом и вареньем, легко наливала ледяное молоко в горчайший турецкий кофе, и все это, не прерывая беседы, которая явно ее занимала и в которой она принимала живейшее участие.
Через несколько минут я снова очнулся на Рю де ла Универсидад в кафе «Пьер». Время близилось к закрытию, и мой спутник весьма настойчиво теребил меня за рукав, под удивленные взгляды обслуги.
 - Месье перебрал виски, не волнуйтесь! – охотно объяснил он им.  – Сейчас я доставлю его домой.
Я вышел из кафе, опираясь на него и шатаясь как пьяный. Три разных Эльзы смешивались в моем воображении в одну и я никак не мог избавиться от этих видений. К тому же длительная бессонница и выпитый виски тоже сказывались на моем самочувствии не лучшим образом. Пьер довел меня до своей машины, бережно усадил назад и за несколько минут довез до дома.
 - Вам нужно отдохнуть, - сказал он.
Затем распахнул дверь, помогая мне выйти, а другой рукой вложил что-то мне в рот. Я был не в силах сопротивляться, даже знай я, что это смертельный яд. Уже менее чем через минуту я был в своей спальне и спал мертвецким сном. Кажется, это было именно то, что нужно.
Глава 11
И снова я проснулся от аромата кофе. Но на этот раз это была не Анна, а Пьер. И помимо кофе на плите уютно шкворчала и дразнила запахами яичница, а на столе уже лежали приборы, и стоял свежий салат.
- Надо кое-что обсудить,  - спокойно сказал Пьер.
- А где Анна и дети? – я в отличие от него не мог похвастаться олимпийским спокойствием.
- Я отправил их погулять, но думаю, будет лучше, если под каким-нибудь благовидным предлогом они пару недель поживут в другом месте. Ведь у вас не один дом в этом местечке, не так ли?
Я физически почувствовал, как вокруг меня сжимается воздух. Он уже хозяйничал в моем доме, он планировал выселить отсюда моих детей, а что собственно я знал о нем? Я даже истинного имени его не мог назвать. Он же, похоже, уже осведомился и о моем имуществе, и о характере, и обо всем прочим, иначе вряд ли бы так легко поймал меня на крючок. Ясно было одно: если человек проделал такую работу, я ему зачем-то нужен. А пока я нужен, я и буду диктовать условия.
 - Дети никуда от меня не уедут, - я постарался вложить в эту короткую фразу всю твердость, на которую был способен.
 - Ну, ну, ну! Я ведь и не настаиваю, лишь предположил, что вам сложно заниматься и ими и работой! – натужно рассмеялся Пьер, но ничуть не рассеял этим повисшую напряженность, и, видимо сам это почувствовал, -
 – Давайте-ка приступим к завтраку, я, если не возражаете, тоже присоединюсь, и заодно расскажу вам о своих впечатлениях, а то вчера мы так и не смогли ничего обсудить, - и он снова одарил меня самой радушной из рациона своих улыбок.
На некоторое время за столом воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком ножей и вилок о посуду, и стуком кофейных кружек о деревянную столешницу. Наконец, с едой было практически покончено, и Пьер начал говорить. Суть его речи сводилась к тому, что он очень доволен первой частью, сделанной мной работы, и оценивает ее очень высоко, и тем очевиднее для него, насколько усталость подкосила меня к концу второй части. И, уверял он, если мы объединим усилия, то сможем получить действительно необычную, волшебную – он несколько раз повторил это слово – книгу. Он планировал переехать ко мне и работать в соавторстве, давая мне возможность периодически отдыхать, и на этом он особо остановился, явно планируя меня этим привлечь:
 - Кажется, вам ведь понравились те нехитрые фокусы, которыми я угощал вас в наши прошлые встречи. Уверяю вас, я умею гораздо, несоизмеримо больше, и все мои возможности будут открыты для вас. Вам не понадобятся ни алкоголь, ни наркотики, на даже сон в привычном смысле этого слова, чтобы отдохнуть. По вашему знаку я просто буду переносить вас в другое измерение, и показывать картины, которые вы сами захотите посмотреть. Вся сокровищница мировой мысли будет доступна нам! – он говорил как молодой религиозный фанатик, сам зажигаясь от своих слов. На какой-то момент и я очаровался тем, что он предлагал, ведь это означало, что куда бы ни пошла Эльза, я смогу следовать за ней, смогу видеть ее, хотя бы на расстоянии, знать, что она делает и, может быть, протянуть руку помощи, если я понадоблюсь ей.
 - То, что вы говорите очень серьезно и интересно. Будь я одинок, наверняка не преминул бы воспользоваться вашим предложением. Но, как вам известно, у меня есть дети… - и вот этот момент в замке повернулся ключ, возвещая о том, что Анна и дети вернулись с прогулки, избавляя меня от необходимости пускаться в длинный отказ.
- Однако, обещайте по крайне мере, что будете отдыхать и что если понадобится будете распоряжаться мной и моими возможностями как собой.
 - Разумеется.
На этой чопорной ноте мы раскланялись, и я пошел встречать домочадцев.

Глава 12

На некоторое время я решил взять тайм-аут и вернулся к привычным домашним занятиям, исключая перевод. Я как будто интуитивно понимал, что мне не стоит активно общаться с Пьером и по мере возможности избегал его. Даже мысль о скором окончании работы и грядущим вместе с этим гонораре не вдохновляли меня на продолжение работы. Надо признать, что у меня так бывало довольно часто: переболев чем-то, посвящая этому делу или человеку все свое время и силы, я вскоре остывал и начинал избегать предмет своих увлечений, и даже как будто стыдится. Именно поэтому в ответ на письма на мой электронный адрес, приходило оповещение о том, что адресат находится в отпуске, к телефону я не подходил и проводил время дома с детьми в полнейшей изоляции и праздности.
К этому моменту даже мне, порядком выпавшему из дел семейных, стало очевидно, что Винки высиживает яйца и вот-вот подарит нам небольшой выводок лебедей. Крыло Ласти заживало активнее, чем мы с Николя ожидали и он превращался в удивительной красоты лебедя, хотя еще и совсем молодого. Иногда они с Винки проплывали рядком круг почета по пруду, и нам оставалось только любоваться этой парой, предвкушая, как через некоторое время к ним присоединятся маленькие птенцы.
В эти моменты я снова и снова горевал об исчезновении Эльзы. Мне бы так хотелось поделиться с ней этой картиной. Я представлял, как улыбалась бы моя жена, глядя на лебедей, как волновалась бы за птенцов, и мне ужасно ее недоставало. Да, что и говорить, нам всем ее недоставало. Дети все активнее спрашивали о маме, порой принимались плакать перед сном или даже во сне, и никакие письма из России уже не удовлетворяли их любопытства.
Тогда я решился рассказать им об удивительном сне, который якобы видел, так как картина завтрака Эльзы с неким старцем все равно не шла у меня из головы. Мне пришлось придумать целую сказку о том, как мама попала в волшебную страну и встретилась там с главным ее правителем, который попросил ее о помощи. Откуда я взял сюжет? Почему придумал сказку именно такой? Не знаю, но знаю, что на какой-то момент это сказка заняла нас всех и дети просили все новых и новых рассказов о маме в волшебной стране.
Мне же некому было рассказывать сказки. Поэтому уложив их спать, я снова возвращался к своему виски и фотографиям Эльзы на моем рабочем столе. Проведя таким образом два или три вечера, я вновь решился взяться за перевод.
За пару недель плотной работы, без перерывов на то, чтобы делать вид, что у меня все отлично, я управился с книгой. Мне оставалось лишь навести на нее финальный лоск, и можно было назначать встречу с Пьером. Однако Пьер объявился сам.
Пригласил меня «пропустить по стаканчику», и я снова согласился. Мы немного поболтали для вида о книге, но было понятно, что работа близится к концу, и, ни его, ни меня эта тема уже не занимает. Зато он порадовал меня известием о том, что издательство, ознакомившись с той частью работы, которую я отдал ему в прошлый раз, приняло решение публиковать книгу во Франции и уже выделило ей довольной приличный тираж и бюджет на рекламную кампанию. Мне оставалось лишь решить, планирую ли я становиться соавтором книги  и ставить свою фамилию на титульном листе. Я взял время на размышления и неожиданно для себя снова оказался в той же картинке с Эльзой, о которой рассказывал детям.
Где-то неподалеку шумело море, возле бассейна стоял накрытый стол и Эльза, поправляя двумя пальцами челку, слушала седого человека, сидевшего напротив нее. Затем я услышал шепот где-то внутри моей головы: «Ныряй, ныряй!». Я подумал было о бассейне, который плескался вокруг, но вместо этого провалился глубже в ткань сна и оказался свидетелем их разговора. Они говорили о каком-то магазине, который Эльза оставила и о чем-то, что она собиралась приобрести, еще о какой-то борьбе, которую необходимо вести осторожно…. Я даже удивился, так как до сих пор не слышал от Эльзы ничего подобного. Однако внезапно мне стало неловко подслушивать чужой разговор, и я постарался выбраться из ситуации, но меня как будто удерживали в ней насильно – так держат под водой, рвущегося на сушу, пытаясь пошутить и унизить одновременно. Тогда я нарочно стал думать о другом, не вслушиваясь в разговор Эльзы. Упрямый голос в висках направлял меня, пытаясь заставить меня вернуть внимание к разговору, но я разглядывал окрестности, делая вид, что ничто не занимает меня сильнее, чем то, как же растут пальмы из кафеля возле в бассейна.
Спустя несколько мгновений этой молчаливой борьбы, я вынырнул там же, где и был, и уверенно сказал Пьеру, что готов поставить свою фамилию на книге. Что заставляло меня продолжать эти игры с ним, если я уже чувствовал мало сказать неприязнь к нему, но и подспудное ощущение, что игра эта нечистая и мне не подходит? Не знаю. То ли извечное интеллигентское неумение сказать нет мерзавцу и уйти, хлопнув дверью, то ли детская жажда приключений.
Мы не обсуждали произошедшее со мной в видении, но я понимал, что теперь Пьер будет со мной еще осторожнее, чем раньше и кажется, я начинал понимать, зачем на самом деле я ему нужен. Но пока это были только обрывочные догадки.
Раскланявшись и разулыбавшись друг другу, мы простились теперь уже до окончания работы над книгой. И я снова погрузился в милое моему сердцу затворничество.

Глава 13

Время в работе над книгой и домашних хлопотах летело незаметно. Эльза младшая отпраздновала свой второй день рождения, получила массу подарков и внимания, а я закончил работу над переводом и сдал книгу в издательство.
 Пьер, ознакомившись с копией, которую я прислал ему, сказал, что остался более чем удовлетворен нашим сотрудничеством и тут же отдал мне чек на обещанную сумму. Я почему-то не испытал ни восторга, ни даже удовлетворения, получая эти деньги. Просто открыл на свое имя счет в одном из швейцарских банков и поместил туда средства под небольшой, но регулярный процент. Правда, выписку со счета я не забыла присовокупить ко всем остальным своим выпискам, которые ежемесячно отправлял отцу, что автоматически вводило его в курс всей моей жизни (когда покупал презервативы в аптеке на углу, когда платил карточкой за бензин, а вот оплатил ужин на двоих в ресторане…).
Отец не преминул перезвонить мне и поинтересоваться, откуда деньги. Я объяснил, что получил их за выполнение срочного заказа и пообещал прислать книгу со своим именем, как только получу авторские экземпляры. Он страшно расчувствовался, несколько раз сказал в разговоре, что гордится мной, чего доселе не случалось, и, скомкав конец разговора, быстро попрощался: явно пошел пересказывать разговор матери, подумал я. Несмотря на прожитые вместе 40 лет, и более 50 лет знакомства (мои старики вычислили друг друга еще в младшей школе, и с тех пор оставались вечными Ромео и Джульетой, с той разницей, что те не успели наплодить пятерых детей и скупить всю доходную недвижимость в своем округе) родители не утратили трогательной склонности делиться друг с другом каждой мелочью, и подолгу обсуждать случившееся за традиционным чаем. Единственное, наверное, в чем расходились их вкусы, был сорт чая: отец предпочитал яблочный или фруктовый, а мать пила только черный без сахара, поэтому прислуге приходилось то и дело заваривать оба чайника, вместо того, чтобы обойтись одним. Этих регулярные чаепития на веранде были притчей во языцех  и поводом для бесчисленным шуток и подтруниваний у нас дома уже много лет, но ничто не могло, как мне казалось, нарушить их идиллию. Эти двое всегда были согласны друг с другом. И даже в детстве, получив нагоняй от одного, бесполезно было искать утешения у другого – они всегда играли в одной лиге. Вот и сейчас я представлял, как растрогается мать, услышав взволнованный голос отца, как отставит чашку с чаем, и примется расспрашивать его о подробностях, прикидывать о чем бы могла быть моя книга, а потом станет волноваться, не сделал ли я чего худого, «ведь не могут же в самом деле платить такие деньжищи за какую-то писанину».
В такой предсказуемости была своя удивительная прелесть. Была какая-то невыразимая стабильность, за которую я был очень благодарен своим родителям. В сумасшедшем времени, в котором нам всем пришлось жить, давно уже не было ничего стабильного. Люди легко меняли имена данные им при рождении, фамилии, семейный статус, работу, оставляли детей, заводили новых… И в этих двух бесконечно влюбленных друг в друга французишках, ищущих друг у друга поддержки по каждому пустяковому поводу, за столько лет не уставшими подрезать друг другу ногти, делать массаж перед сном, раскладывать вещи – со временем тоже ставшие походить друг на друга – по двум практически одинаковым шкафам, гуляющих вот уже восемнадцать лет с одной и той же собакой, назначающих друг другу свидания письмом с неизменной частотой  - раз в месяц, знающих в лицо каждого булочника и молочника в своем районе и  историю их семей…. Во всем этом было что-то такое щемящее и пугающее и манящее одновременно, что заставляло горло сжиматься на вдохе, и сердце пропускать такт, и я невольно думал каждый раз: получится ли у меня ну пусть не так же, пусть не совсем так, но близко, хотя бы немного близко… И не находил ответа.
Не успел я додумать эту мысль, то есть не прошло и пяти минут, как мама перезвонила и стала  взволнованно просить меня поклясться, что я не сделал ничего ужасного, и что деньги эти в самом деле получены мной за книгу. Я заверил ее, что все совершенно законно и пообещал, если она захочет прислать ей авторский договор с издательством, с указанием суммы гонорара. И в этот момент я подумал, как странно, в самом деле, что не было никакого издательского договора. Маму зато это обещание совершенно успокоило, и она стала привычно щебетать о том, что происходит у Роберта, Ивон и Мари – моего брата и сестер – как растут их прелестные ребятишки, и о том, что они с папой собираются навестить кого-нибудь из нас в ближайшие выходные, но рассада уже дала всходы, и если придется ее высаживать, то поездка отложится… Я привычно кивал телефонной трубке, расхаживая по кабинету, и, прибирая накопившееся за время работы над книгой, заранее соглашался со всем, что она скажет. Но вдруг она сказала нечто неожиданное:
 - Вы с Эльзой ведь приедете на наш юбилей? – надо сказать, что и дни рождения  у моих родителей были с разницей в один или два дня, но отмечали они всегда вместе как настоящие сиамские близнецы, и я подумал, что вот это, пожалуй, совсем не кстати, но вслух сказал –
 - Конечно, мам. Конечно, приедем.
До юбилея оставалось всего ничего – меньше месяца -  и  у меня не было ни одной идеи насчет того, появится ли Эльза до этого времени, или мне придется ехать одному и рассказывать в который раз историю про командировку в Россию.  От этой мысли меня нехорошо зазнобило.
Договорив с мамой и повесив трубку, я продолжил убираться в кабинете, но в голове моя крутилась только одна мысль: Эльза, вернись, все становится слишком сложным…. Впрочем, я понимал, что никакими заклинаниями вернуться Эльзу не удастся: надо было знать мою жену, чтобы понимать – пока она не доделает то, что решила, ни о каком возвращении домой не может быть и речи. Внезапно я подумал, что, пожалуй, теперь, с окончанием работы над книгой, мне будет не хватать и Пьера с его дурацкими выходками: ведь он давал мне возможность видеть Эльзу, слышать ее голос, а может даже и говорить с ней, если бы я захотел.
И вот эта последняя мысль крепко засела в моей голове, и не давала мне покоя следующие несколько дней. Я понимал, что игры с Пьером рискованны, понимал и то, что ему зачем-то нужна информация об Эльзе, и он только и ждет, чтобы я пришел и попросил его показать мне ее. Но желание увидеть ее, хотя бы так, мельком, краем глаза, почти во сне становилось все более и более нестерпимым. Чтобы я ни делал, как бы ни был занят, мысли снова и снова возвращали меня к этой уникальной возможности, которая доступна мне и которой я почему-то пренебрегаю. Со временем мне практически удалось убедить себя, что я ничем не рискую, и если сумел сопротивляться Пьеру в первый раз, то сумею и повторить это и так, повидаю Эльзу, ничем ее не выдав и не скомпрометировав. Как наивен я был, рассчитывая на это.

Глава 14

Время шло, и я снова погрузился в рутину жизни без Эльзы. Утренние и дневные прогулки с детьми, вечерние посиделки за чем-нибудь горячительным с Анной или в ближайшем пабе, поездки в Университет – все это составляло мои дни.
Сейчас я часто думаю, почему я тогда не попытался сделать хоть что-нибудь, чтобы разыскать Эльзу? Почему был так уверен, что она ушла от меня, а не потому что ее звали какие-то ее собственные дела, о которых я попросту мог не знать, как долгое время не знал ничего ни о ее детстве, ни о ее прошлом? У меня нет ответа на эти вопросы.  Знаю лишь, что тогда я остро, как впервые  потерявшийся в магазине ребенок, ощущал свое одиночество и непринадлежность ничему. Ни дружеские компании, ни семейные праздники, ничто не занимало меня теперь и, если бы не дети и невозможность оставить их на попечение Анны, я, наверное, просто уехал бы опять в Россию в попытке заглушить все ее пьянящим энергичным ритмом жизни.
В свое время я именно так и сделал. Тогда мне было на 10 лет меньше, чем теперь и во Франции меня ни держало ничто, кроме боли. Она была на 18 лет старше меня и пела французский шансон. Как это часто бывает, пела по малоизвестным клубам, от случая к случаю, но мечтала о большой сцене. И если сейчас я понимаю, что в 37 уже смешно мечтать о славе, которая вдруг снизойдет до тебя, решив, что ошибалась все эти годы, то тогда и ее амбиции и планы казались мне достойными восхищения. Я наивный юнец, затаив дыхание, слушал все, о чем она грезила, поддерживал и утешал. Надо признать, она и в самом деле была довольно талантлива. Молодежь ходила на ее концерты, устраивая восторженные овации, и задаривая нарциссами, которые она так любила. А она относилась к тому, что делала более чем всерьез: готовилась к каждому концерту, как будто это последний ее выход на сцену, наглаживала платья, меняла воротнички и манжеты, передумывала и в последний момент шла в юбке в невероятный горох, а то и вовсе в брюках и моей рубашке… Мы жили в Париже, на какой-то невероятной окраине, откуда до любого клуба было ехать и ехать, поэтому она неизменно вызывала такси и просила таксиста ждать ее весь вечер, а потом везти обратно. Набегали сумасшедшие суммы, не покрывавшиеся ее гонорарами даже на треть, и мы вдребезги ругались, чтобы потом страстно мириться в постели. Не меньше, чем таксисты меня раздражали и поклонники, которых она то и дело тащила в дом, питаясь их восхищением, как нектаром. Но стоило ей прижаться к моей спине своим обнаженным  идеально плоским животом, как я совершенно не мог сердиться. Она обвивала мои ноги своими, закидывала свои длинные распущенные волосы мне на плечи, и так мы засыпали, обнявшись. Я толком и не помню теперь, к кому она ушла. Видимо, к очередному поклоннику, осыпавшему ее нарциссами и слащавыми стишками о ее красоте. Но тогда это было серьезным ударом по моему самолюбию, и я решил исчезнуть. Забрав документы из Университета, я приехал в Россию. Меня спас тот факт, что у родителей были там какие-то старые рабочие связи, и им удалось пристроить меня в какой-то третьесортный ВУЗ на факультет французской словесности. Я быстро выучил русский – не столько для учебы, сколько из желания общаться с ровесниками – и влился в компанию молодых студентов. Буквально через месяц я не мог и припомнить не то, что имя своей французской возлюбленной, но и имя той, с кем ночевал еще вчера – приключения столичной богемы захватили меня с головой. Да что там, я, наверное, и остался бы там, если бы не Эльза. Не удивительно, что теперь меня так тянуло обратно.
 Однако об обратно не приходилось и мечтать. Вместо этого я получил, наконец, авторские экземпляры книги, на обложке которой красовались наши с Пьером фамилии (Его, разумеется, была выдуманной, как и в русском издании). И тут меня ждал еще один сюрприз. Вступление к книге было написано Пьером. И вот, что дословно там было написано:
«Эта книга на французском языке появилось благодаря нашему тесному сотрудничеству с господином Андре Феретти, которому я и хочу выразить свою самую горячую благодарность.
Когда мы познакомились с ним, он тяжело переживал уход своей любимой супруги Эльзы, которую на тот момент считал погибшей и только искусство путешествий в снах смогло открыть ему и тот факт, что она жива и ее истинное местонахождение. С этого дня месье Андре стал нашим горячим сторонником, неоднократно выступал для нас рекомендателем и поручителем, за что мы ему так же очень благодарны, и вызвался перевести книгу о Путешествиях в Снах на французский язык, чтобы популяризовать знание, которым он теперь владеет…»
Дальше был длинный список благодарностей каким-то неизвестным мне людям, Издательству и лично Издателю, и прочая, прочая, прочая. Конец текст я пробежал по диагонали. Глаза снова и снова возвращались к первым двум абзацам. Эльза, которую он считал погибшей. Эльза, которую считал. Эльза погибшей. Эльза. Сколько же прошло с момента ее отъезда? Я, наконец, нашел в себе силы посмотреть на календарь. 6,5 месяцев. Почти 7. Черт, мне кажется, что уже целую вечность я не видел ее….Но никогда, бог свидетель, никогда, я не считал, что ее нет в живых!
Черт! Как он мог написать эту чушь? Как мог не согласовать со мной текст вступления? Как он мог? Идиотские вопросы. В конце концов, я давно понял, что он играет в одному ему понятную игру по ему понятным правилам, но я не ожидал, что в своей игре он будет использовать… Хотя собственно чего я не ожидал? Я же знал, что конечной целью его интереса была Эльза. Значит, и это вступление написано… для нее! Эта мысль обожгла меня похлеще всего предыдущего! Что подумает Эльза, когда прочитает это вступление?
До начала официальных продаж книги во всем мире – а издательство и впрямь не поскупилась на массированную рекламную кампанию, и организовало большую интригу вокруг этого дела – оставалось несколько часов. У меня не было никаких идей, как я могу остановить происходящее и – я позвонил Пьеру. Через полчаса я уже сидел с ним за столом в том же кафе, что и всегда.
Когда я шел к кафе, ярость клокотала у меня внутри. Я хотел без лишних слов избить его. Потом я думал вернуться, взять пистолет и выстрелить ему в лицо. Потом я хотел выяснить, что это за игра, которую он ведет. А в итоге я просто стушевался и, открыв перед ним книгу на странице с предисловием, спросил:
 - Что это такое?
Страшно оригинальный ход, конечно же.
Не успел я договорить, мне безумно захотелось пить. Рядом со мной как по мановению волшебной палочки оказался официант, и подал мне стакан воды. Я сделал глоток и вновь провалился в сон.

Глава 15
На этот раз я увидел Эльзу в номере гостиницы. Она сидела на кровати, подперев голову руками, и губы ее шевелились. Уже без напоминаний, я сам просочился глубже в ткань сна, чтобы услышать, что она говорит.
 - Что же мне теперь делать, что делать?
Я принялся оглядывать комнату вокруг и вдруг увидел на кровати рядом с ней… тест на беременность. Он показывал уверенные и четкие  две полоски. Она снова была беременна. Моя жена снова была беременна. Но это известие не вызвало во мне прежней волны счастья, которая накрывала меня каждый раз прежде, когда Эльза сообщала мне о своей беременности. Судя по всему, и она сама была не рада случившемуся. И, разумеется, меня терзал вопрос: кто отец ребенка? Поскольку, как я уже понял, срок давности видений, которые показывал мне Пьер, был ничем не ограничен, то эта сцена могла иметь место, как вчера, так и шесть месяцев назад, когда она только ушла из дома. Я прервал себя на этой мысли, потому что в дверь Эльзы постучали. К ней вошел тот самый пожилой человек, с которым я уже видел ее раньше, и, которого она называла Учителем.
Эльза грустно показала ему рукой на тест:
 - Теперь от меня наверняка не будет никакой пользы, и мне придется ехать обратно.
 - Насколько я понимаю что-то в этих современных штуковинах, это означает, что ты скоро станешь мамой? – широко улыбаясь, и совершенно спокойно спросил ее Учитель.
- Ну, не так уж скоро, - сквозь слезы Эльза тоже улыбнулась, - и к тому же, далеко не в первый раз. Я ведь уже и так мама.
 - О, простите великодушно! -  старец церемонно раскланялся перед Эльзой, шутовски помахивая воображаемой шляпой.
 - Учитель, скажите мне только одно: это означает, что мне нужно ехать домой? – снова заговорила Эльза, после небольшой паузы.
 - Это означает только то, что у тебя есть больше причин быть осторожной и не злить, кого не надо, беречь себя и хорошо кушать. Не хочешь, кстати, пойти поплавать, пока ты еще не превратилась в огромный бочонок? – мужчина снова иронизировал по поводу переживаний своей подопечной, но ему удалось заразить ее своей беспечностью и хорошим настроением.
 - Разумеется, хочу! И еще покататься на водном скутере, и прокатиться с водной горки в бассейне, и еще съесть огромный завтрак! – Эльза явно воодушевилась, и перестала горевать.
 - Вот, такой ты мне нравишься гораздо больше. Я же уже сказал тебе, что слишком поздно выходить из игры. Они вычислили и меня, и тебя и не оставят нас в покое. Не правда ли, дружище? – последний вопрос старец задал куда-то в воздух, но у меня при этом возникло ощущение, что он смотрит ровнехонько мне между глаз.
При этом мне хватило сообразительности понять, что вопрос адресован не мне, а тем, кто наблюдает эту сцену через меня. Я был для них своего рода проводником, прямым доступом к Эльзе, а значит и к тем, с кем они боролись или конкурировали, я уж не знаю, какое слово в этом случае будет наиболее верным. Именно этим и объясняется заинтересованность Пьера во мне, как в переводчике, и баснословный гонорар, и активные предложения работать вместе: все, что ему было надо, это иметь возможность поить меня и через меня узнавать, куда движутся его враги.
Я не хотел вредить Эльзе, но в этот раз моя воля была полностью парализована и я не мог ни перестать слушать, ни переключить внимание. Ощущение было такое, что кто-то крепко держит меня за шею, направляя, как осветитель свет на сцену, фокус моего внимания. Этот невидимый режиссер явно наслаждался игрой, которую он задумал, чего нельзя было сказать о прочих участниках процесса, и в частности обо мне.
Думая обо всем этом, я покорно следовал за Эльзой  и ее спутником к бассейну. Однако они обогнули его и повернули к морю. Эльза бесстрашно подошла к пирсу, возле которого были припаркованы в большом количестве различные плавсредства, и выбрала скутер. Мальчик, обслуживавший это богатство, надел на нее спасательный жилет, и она взобралась на бешеную игрушку. Уже через долю секунды ее скутер резал поверхность моря в 300 метрах от берега. Спутник ее остался стоять на берегу, вглядываясь в точку на горизонте, в которую мгновенно превратилась Эльза. Она гоняла то вдоль пляжа, то приближалась, то удалялась, то описывала на воде невероятные эллипсы и спирали. Казалось, что она сошла с ума или просто дает выход энергии. Наконец, она вернула скутер на место, сняла жилет, кинула его мальчику и нырнула в море. Вынырнула она уже далеко от этого места. Учитель лишь покачал головой и тихо, почти про себя сказал: «Огонь, а не девка!»
И, в общем, я был с ним согласен. В этот момент что-то потащило меня наверх, и я пришел в себя в кафе напротив Пьера. Между нами по-прежнему лежала книга.
 - Что, переживаешь, от кого брюхата твоя женушка?  - Пьеру явно больше не было нужды быть со мной милым и предупредительным. Я с трудом удержался от искушения вскочить и кинуться на него. Я просто понимал, что в этой ситуации нас разнимут охранники, и я ничего не добьюсь, и ничего не узнаю. Поэтому я решил ему подыграть:
 - Ну а ты бы не переживал, скажешь?
 - Именно поэтому я не женат. Чтобы не надо было ни о ком переживать.
Пьер явно не собирался нападать на меня, и я решил вернуться к прерванному моим видением разговору:
 - Так почему ты написал такое вступление?
 - А какая тебе разница? Разве ты не считал ее умершей или хотя бы не думал, что уж лучше бы она умерла, чем такое?
 - Нет, ни одной минуты я не думал ничего подобного.
 - Ну и дурак. Значит, я выставил тебя умнее, чем ты есть, только и всего. Можешь не благодарить.
 - Ты можешь отозвать тираж?
 - С ума сошел? С какой стати?
 - Я кое-что не совсем корректно там перевел. Точнее совсем не корректно. Честно говоря, я ожидал от тебя чего-то подобного, и тоже немножко подтасовал колоду. И, как выясняется, не зря.
 - Блефуешь!
 - Нет.
 - Тогда покажи.
 - И не подумаю. Сначала отзови тираж. Иначе никогда не узнаешь, что не так в твоей книге. А это серьезно.
 - Черт, так я и знал, что с тобой, как и с твоей женой будут одни проблемы! Проще было грохнуть вас и не тратить такие деньжищи на всю эту фигню. Вот черт! Шеф убьет меня, если что пойдет не так! – он явно был в бешенстве и в связи с этим выдавал лишнюю информацию, этим я и воспользовался:
 - Шеф? Это уже интереснее. Хочу с ним поговорить.
 - Да он не будет с тобой разговаривать. О чем ему с тобой говорить, сам подумай?
 - А ты позвони и спроси, будет или нет,  – мой страх и смущение отступили, я был спокоен и собран как никогда.
Уже через 15 минут машина Пьера везла меня куда-то загород. К шефу.

Глава 16
Когда мы миновали сначала пригород Парижа, а потом и Луару, я понял, что встреча, видимо, откладывается. И еще я понял, что свалял большого дурака, решившись на эту поездку. Кем ты себя возомнил, черт побери? – спрашивал я себя, - Чертовым героем из кино, джеймсом каким-нибудь бондом или каким-нибудь спасителем вселенной того круче? Я злился на себя, на Пьера, на книгу, на весь мир и в то же время внешне сохранял абсолютное спокойствие. А что еще остается делать человеку, кроме которого в машине 4 человека, настроенных отнюдь не доброжелательно?
Какое-то время я обдумывал свою грядущую беседу с шефом. У меня и в самом деле было в рукаве несколько мест с перевранным смыслом, но нельзя сказать, чтобы они были так уж принципиальны для книги. И значит, мне нужно было нечто, способное убедить его в том, что тираж нужно отозвать. Но что это нечто? Мой мозг лихорадочно работал, но я так и не мог подобрать подходящей причины.
Потом я стал думать о постороннем, просто чтобы отвлечься от дороги и отвратительного чувства, которое испытываешь, когда с двух сторон к тебе прижимаются двое спортивного плана мужчин, по лицам которых понятно, что они здесь ни для того, чтобы скрасить твое путешествие милой болтовней о политике или погоде. Пьер ехал впереди, но и он молчал, явно не желая никаких более обсуждений или опасаясь сказать лишнее.
Поэтому я думал обо всем подряд. Например, о том, как любил в детстве, когда летом родители варили варенье. Папа разбирал ягоды на веранде, откладывая не идеальные с его точки зрения, на специальную тарелку и их можно было воровать оттуда совершенно безнаказанно. А мама там же, на веранде, на специальной открытой газовой горелке варила сироп в огромном  эмалированном тазу, с нарисованной на боку парой вишен. Играло непременное радио «Новая волна», которое только  вошло тогда в моду, и молодые Азнавур и Монтан пели свои первые хиты. Родители больше молчали, иногда перебрасываясь фразами ни о чем, или прося друг друга о помощи, и в этом синхронном молчании, и в этой музыке фоном, и запахе первых ягод и сахарного сиропа было разлито столько лета, и счастья, и детства, что я, пожалуй, не в силах передать этого в полной мере. Мы с братьями и сестрами носились на велосипедах по поселку лишь изредка подбегая, чтобы стянуть полагающуюся нам порцию ягод или пенок с варенья, и я думал, что теперь, пожалуй, я замер бы на этой веранде и решительно никуда не уходил.
Время шло, и, я понимал, что даже если мой разговор с мифическим шефом и состоится, отозвать тираж они уже не успеют,  а значит, я был нужен им с какой-то иной целью. Но, видимо, все-таки нужен, иначе было бы проще убить меня, а не тратить бензин, пересекая Францию из одного конца в другой. И тогда я решил действовать по ситуации. Для начала я достал из кармана свой коммуникатор под пристальными взглядами, сидящих по бокам от меня молодых людей, и отправил сообщение Анне с просьбой позаботиться о детях, пока меня не будет дома. Мне ужасно не нравилась мысль о том, что сегодня дети заснут без меня, но учитывая мое местонахождение и движущуюся машину, я вряд ли был в состоянии это исправить. Что ж, в конце концов, в доме достаточно людей, чтобы справиться с тремя детьми и, в крайнем случае…. Впрочем, пока еще я надеялся, что крайнего случая не наступит.
Затем я пару часов поспал, машина продолжала двигаться и, наконец, от нечего делать я решил, пользуясь все тем же коммуникатором проверить почту. Там меня ждал настоящий сюрприз, причем такой, которого я никак не мог ожидать – письмо от Эльзы. Письмо было написано по-английски, однако слог письма не оставлял у меня сомнений в том, что письмо это написано моей женой. И, что самое неприятное, очевидно она тоже каким-то образом ознакомилась с предисловием проклятой книги. И приняла на веру все, что там было написано.
Вот, что писала мне моя жена, спустя 6,5 месяцев после ее ухода из дома:
«Андре!
Сказать, что я удивлена это не сказать ничего. Полагаю, ты был не меньше удивлен моим исчезновением, ну что ж, теперь у нас есть все основания считать, что мы квиты.
Как только ты мог принять участие в этом проекте? Ты же всегда с презрением относился к подобного рода литературе. Я и предположить не могла, что что-то в этом духе может заинтересовать тебя настолько, чтобы ты согласился стать соавтором книги, да еще и взяться за ее популяризацию на территории Франции. Впрочем, короткий разговор с твоим отцом сообщил мне, что ты получил за это недурные деньги. Неужели, ты пошел на это ради денег? Андре, как сильно ты переменился за те полгода, что мы не виделись. Узнаю ли я при встрече некогда своего Андре, да полно и нужна ли эта встреча? Тем более, что ты, оказывается, считаешь свою жену мертвой… Что ж, возможно уже и замена мне подобрана?
Нет, решительно я отказываюсь и думать обо всем об этом… Надеюсь, что ты понимаешь, что делаешь и в какие игры играешь. (Вот уж решительно ничего не понимаю, подумал я.)
В любом случае, я хочу, чтобы ты не делал попыток ни найти меня, ни связаться со мной. Это будет опасно как для нас обоих, так и для детей, тем более, что я не испытываю теперь горячего желания тебя видеть.
Если хочешь, свое нотариально заверенное согласие на развод я приложила к этому письму. Вопрос о детях решим позднее.
Э.»

Я еле удержался, чтобы не рассмеяться. И в самом деле, только этого мне и не хватало. Эльза, которая ненавидит меня. Эльза, которая готова развестись со мной. Эльза, которая спустя полгода после нашей разлуки пишет мне лишь о том, что не жаждет встречи и присовокупляет согласие на развод. Вкупе с утренним известием о ее беременности, и моим похищением ( а как еще я мог это назвать?) это было отличным продолжением дня. Во всяком случае, я мог точно сказать, что хуже уже не будет. Но, к сожалению, и в этом я ошибался. Едва я успел выйти из почты и закрыть коммуникатор, а так же оценить по виду из окна, что мы подъезжаем к границе, как я получил откуда-то сбоку мощный удар в печень, заставивший меня резко согнуться пополам. А там внизу, куда теперь переместилось мое лицо, уже ждало услужливо развернутое полотенце с  удушливым запахом хлороформа, отлично знакомым мне из детства. И через мгновение все исчезло.

Глава 17

В этот раз я не видел Эльзы. Я вообще ничего не видел, разве что какие-то цветные геометрические фигуры, сменяющие друг друга, как в калейдоскопе для малышей, но и их в конечном итоге пожирала огромная вязкая темнота. Потом из этой темноты выплывали лица детей, причиняя мне невыразимую душевную боль, и снова исчезали там же.
Когда я, наконец, пришел в себя и выбрался из липкого оцепенения и темноты, было утро. Я лежал на траве, все тело мое затекло, и, мне стоило невероятных усилий выйти из позы эмбриона, и подняться на ноги. Мы стояли около машины, вокруг был какой-то вполне европейский пейзаж, хотя и вполне очевидно не Франция.
 - Приношу извинения за причиненные неудобства, но вряд ли у тебя был с собой загранпаспорт, чтобы официально покинуть страну,  - попытался пошутить Пьер.
Я был мало расположен к шуткам. Голова немилосердно раскалывалась, и, вместо ответа я выдал содержимое своего вчерашнего обеда практически ему на ботинки. Не то чтобы специально, но и не могу сказать, что меня это сильно расстроило. В этот момент один из верзил сморщил брезгливую гримасу и отвернулся, чтобы закурить. Я забрал уже прикуренную сигарету прямо у него из рук, и мысленно отметил, что никому из них не пришло в голову мне помешать.
 - Нам придется пересечь еще несколько границ, но, думаю, там уже мы обойдемся без столь жестких мер. А пока…,  - он жестом показал мне на бензоколонку в 100 м от того места, где мы стояли. Я сообразил, что на бензоколонке видимо есть туалет и раковина, и он предлагает мне привести себя в порядок. Я кивнул, и отправился по указанному направлению. Почему они не боялись, что я сбегу? У меня было два варианта ответа на этот вопрос: с одной стороны, я сам вызвался ехать к этому их шефу, даже не поинтересовавшись, где он, собственно, находится (идиот, идиот, идиот), а во-вторых, я уже зарекомендовал себя в их глазах, как человек не склонный к резким телодвижениям, к которым без сомнения относилось бегство в никуда в неизвестной стране после нелегального пересечения границы. 
Словом, без малейших препон с чьей-либо стороны я дошел до туалета, и смог посмотреть на себя в зеркало над раковиной. Что ж, достойный вид для человека, который, судя по всему, провел ночь в багажнике джипа в компании полотенца с хлороформом. Я обшарил карманы, и обнаружил, что мое портмоне осталось нетронутым, а вот телефон исчез. Тогда я умылся, сполоснул рот и, дойдя до кассы, купил пачку одноразовых лезвий, щетку и пасту. Как следует вычистив рот, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса, я побрился и еще раз сполоснул лицо, не пожалев на него казенного лосьона, бывшего в бутыли над раковиной. Что ж, нельзя не признать, стало ненамного, но лучше. Посетив туалет, я последний раз вымыл руки, почистил ботинки с помощью специальной щетки в дверях, тщась потянуть время и насладиться внезапной свободой, и отправился обратно к своим сопровождающим.
Честно сказать, во мне оставалось мало от того Андре, который еще пару дней назад читал лекции студентам и лениво писал учебник по русской словесности для французов. Совсем мало. Но должно было, видимо, остаться еще меньше.
Мы молча погрузились обратно в машину, и так же молча продолжили путь. Еще несколько раз мы пересекали границы, но Пьер и его спутники как-то договаривались с пограничниками и те усиленно делали вид, что не видят еще одного человека без документов в машине. То ли причиной покладистости их были банальные взятки, то ли связи этой компании, но факт остается фактом –  меня не замечали. Нигде.
Несколько раз мы останавливались в различных городах, чтобы поесть и ни разу, чтобы поспать. Водитель оставался за рулем все это время, так что я даже стал подозревать, что он не совсем человек – ведь не может же нормальный человек не спать несколько суток. Когда я говорю, что мы останавливались, чтобы поесть это вовсе не значит, что мы как ни в чем не бывало, вкушали горячую еду в ресторанах. Как правило, выходил кто-то один и возвращался с несколькими пластиковыми лотками «быстрой еды», из той серии, что продают на улице. Обычно я не ем подобные вещи, но когда кормят только пару раз в день, в общем, не приходится особенно привередничать. Больше всего меня угнетала необходимость находиться постоянно в замкнутом пространстве с посторонними людьми. Однако и тут выбирать не приходилось. Со временем я детально разглядел лица своих сопровождающих, и даже нашел в них что-то милое. Порой я думал о том, что ведь и у них, наверное, есть семьи, которые сейчас ждут их дома, думая, что папа просто уехал по делам и скоро вернется. О своей семье – или о том, что от нее оставалось – я старался не думать, это было слишком больно. Я был даже рад, что они конфисковали мой телефон, ибо мысль о необходимости объяснятся с тещей угнетала меня даже больше, чем все это приключение и все его детали вместе взятые. 
В какой-то момент мне показалось, что мы проезжаем территорию Болгарии, и движемся в сторону России, но я отогнал от себя эту мысль, как безумную. Однако, когда в какой-то момент Пьер повернулся и с почти извиняющимся выражением на лице вновь протянул мне уже знакомое полотенце, эта мысль вернулась вновь. Какую еще границу они не могли преодолеть своим проторенным путем с помощью денег и связей? Очевидно, неподкупной оказалась именно Россия. Но об этом я узнал гораздо позже. Гораздо позже, чем мог бы и явно позже, чем они планировали.
Видимо, второй виток хлороформенного опьянения и несколько часов в душном багажнике машины, оказались тяжелым испытанием для моего сердца. Поэтому в себя я пришел в приемном покое какой-то русской больницы, где врачи пытались с помощью каких-то лекарств и еще чего-то привести меня в чувство. Велико же было мое изумление, когда я услышал русскую речь и увидел характерные для местной провинции зеленые стены, крашенные какой-то невероятной краской, которая не блекнет с годами, но отламывается крупными кусками и растрескивается. С трудом я заставил себя заговорить и сипло сказал наклонившемуся надо мной человеку:
 - Здравствуйте, доктор!
 - Однако! Я уж было сомневался, что мне удастся достать вас с того света! Вы это сами себя так или кто помог?
 - Сам, сам, не сомневаетесь.
 - Ну, смотрите. Так что, пишу отказ от госпитализации? – доктор явно было не новичок в этих делах, и, увидев трех дюжих мужчин, джип и меня, все понял.
 - Именно так.   
Через полчаса заполнив бумаги – я понял, как я соскучился по российской фирменной бюрократии – мы продолжили путь. Менее чем через сутки мы были уже где-то в Подмосковье, мне казалось даже, что я начинаю узнавать Рублевку, но в этот момент мы свернули с дороги и, петляя, поехали через лес какой-то тропинкой. В конце этой тропинки нас ждал огромный дом. Практически как в русских сказках. Я понял, что на этом моем путешествие окончено.

Глава 18

Ждать «шефа» - никто так и не сообщил мне его имени – мне пришлось в характерном для новых русских убранстве дома. Пока хозяин заканчивал свои срочные дела и добирался до той комнаты, в которой я находился (а я думаю, ему пришлось пройти с полдома, то есть с полкилометра), я успел достаточно хорошо ознакомиться с пейзажем.
На самом деле, дом этот вполне мог располагаться и не на Рублевке, а скажем на Селигере, или под Калугой, или в Финляндии, Турции, Франции, и где угодно еще. Просто владелец его представлял собой определенный тип людей, которые все свои дома, сколькими бы они ни владели, отделывают с одинаковой пышной помпезностью фараоновой гробницы. Они насыщают отделку таким количеством позолоты и ярких красок, смешивают в причудливом танце  такие элементы декора от классицизма до барокко, обожают тяжелую и громоздкую мебель в псевдоклассическом стиле, что случайном зрителю остается только пораженно хлопать глазами и говорить, как это принято в России (единственная страна, где я слышал подобный комплимент): «Богааато!». Слово это произносится весомо, раскатисто, с этакой фирменной оттяжечкой и ударением  на «а», причем говорящий начинает басить, как дородный купец на ярмарке, зазывающий посмотреть на калачи или сукно.   Вот, и это был тот самый богатый интерьер.
После того, как я изучил все детали – от росписи на потолке, до причудливых витражей на комоде, и обивку диванов и кресел -  а хозяин так и не пришел, мне пришлось вступить в неравный бой с неумолимым желанием сна и отдыха. Дело в том, что как только я оказался в доме, меня первым делом препроводили в душ и я смог, наконец, смыть с себя последствия нескольких дней пути, часть из которых были проведены в багажнике. Но теплый душ, коим я с наслаждением воспользовался, коварным образом навеял на меня сон, которого я фактически все это время был лишен, и теперь мне предстояло изобрести нечто, должное меня взбодрить. Я попробовал еще раз подумать о ходе нашего разговора с «шефом», но решился положиться на случай и природное красноречие.  И тогда мои мысли как-то сами собой вернулись к письму Эльзы… До сих пор я то ли был в шоке, то ли был слишком занят собой, чтобы думать о нем, но мысли эти как-то вытеснялись из моей головы, а тут я остался с ними один на один. Я не мог вообразить себе никакой жизни без Эльзы даже в самом страшном сне, до сих пор меня держала лишь надежда на ее возвращение, и теперь это письмо лишало фактически меня этой надежды. Не мог я  представить себе и никакого раздела детей – для меня это было равносильно предложению распилить себя пополам, и выбрать половину получше. Зябкий ужас пробрал меня от всех этих мыслей, так что я даже невольно поежился под одеждой (на удивление, кстати, комплект одежды, которую я обнаружил у себя в комнате после душа, оказался моего размера и даже любимой мною фирмы). Поэтому, когда скрипнула дверь, возвещая о посетителе, я был даже рад. Но увидеть того, кого я увидел, я не ожидал никак. Явно судьба еще не исчерпала сюрпризы, которые заготовила про мою честь. Передо мной стоял … отец Эльзы. Мы, к слову, никогда раньше не виделись -   он даже не приехал на свадьбу, лишь передал подарки и цветы через помощников -  и лишь иногда говорили по телефону. Но тут и не нужно было никаких слов или представлений. Передо мной стояла Эльза, только на 40 лет старше, на 60 килограмм тяжелее и с окладистой бородой священника. Ни борода, ни мужской костюм, ни разница в комплекции не могли скрыть фантастического, почти фотографического сходства отца и дочери. Единственное, что можно было отметить, что ее андрогинность в нем обретала законченность линий и образов, преображаясь в идеальную мужественность. В нем действительно было много общего с волшебным dues ex machine, как и говорила Эльза. Поэтому ни мало не сомневаясь, я поднялся ему навстречу и протянув руку для пожатия произнес:
 - Добрый день, Георгий Александрович!
 - Значит, узнал? Что ж, тем лучше. Ну-с, с чем пожаловали?, - сказал он совершенно в манере какого-нибудь гоголевского чинуши.
- Я думаю, вас вряд ли заинтересует то, что я сказал Пьеру, не так ли? В книге действительно есть несколько искажений, сделанных мною нарочно, но их нашел бы для вас грамотный переводчик, всего лишь прочитав оригинал и мою версию. Да и время начала продаж уже прошло. Значит, это у вас была какая-то причина, по которой вы попросили Пьера привезти меня сюда. Что ж, тогда это я вас слушаю.
 - Слушай, да ты, зять, совсем не глуп! Понятно, почему тебе удалось прижать этого мальчишку, Петьку! Что ж, и это хорошо. Тогда, я думаю, ты  поймешь, что мое предложение несет для вас  с Эльзой только выгоду. Скажи, ты же хочешь, чтобы Эльза живая и невредимая вернулась домой?
 - Разумеется, хочу. Только Эльза, судя по всему, этого уже не хочет. И не в последнюю очередь благодаря Пьеру, хотя…
 - Это ты о чем? А, о том ее письме. Ерунда! Напишешь в ответ, что не принимал никакого участия в создании книги, что все это поклеп, а деньги дал тебе я, как давно обещанное приданое за Эльзой, словом, соврешь что-нибудь и все дела. Так как, согласен?
 - Но я никогда не врал Эльзе, у нас с женой нет тайн друг от друга!
 - А вот этому придется срочно научиться. Потому что работа на нас предполагает некоторую таинственность и недоговоренность. Короче. Перейду прямо к делу. Так вышло, что мы с Эльзой оказались в разных лагерях одной войны. И война эта, судя по всему, только разгорается и мне, разумеется, совершенно не хочется, чтобы моя дочь пострадала. Поэтому моя задача состоит в том, чтобы как можно быстрее расстроить ее планы и, как следствие, закончить войну.
 - Но как я могу вам в этом помочь? Ведь я не знаю, ни где она, ни о чем собственно война, ни….
 - Дослушай.  Вы с Эльзой идеально настроены друг на друга. Я выяснил это совершенно случайно, когда Пьер показывал тебе свои эти фокусы в кафе и нарвался на вещи, которых ты никак не мог знать об Эльзе. Потом, как ты помнишь, он проверил тебя еще раз, и ты снова выдал ему информацию, которой не мог знать. А значит, вы с Эльзой можете общаться…  - он на мгновение замялся, явно не желая говорить всего – ну что-то вроде телепатического общения, или общения во сне. Таким образом, с твоей помощью мы можем знать и где она, и что планирует делать, а значит, можем опередить ее на шаг, а то и на два. При наличии такого оружия, война очень быстро будет закончена, и вы с Эльзой вернетесь к обычной жизни. Да, разумеется, я оплачу твою помощь по самому щедрому тарифу. Для Эльзы объясним это все тем же приданым. Ну как, согласен?
Я онемел. Совершенно не представлял, что говорить и делать. Фактически мой тесть предлагал мне предать жену и, используя нашу близость играть в игры, которых я по-прежнему не понимал, более того – на стороне ее противников. И, судя по выражению его лица, он никак не ждал отказа. Но я молчал. И сомнения явно отразились на моем лице, потому что он продолжил говорить, уже более громко и тоном более угрожающим:
 - Учти, что отказываться бесполезно, потому что я-то все равно получу то, что мне нужно. Как ты понял, погружение в это самое состояние передатчика никак не зависит от твоей воли. Поэтому все, что мне нужно это чтобы ты был жив, ну и чтобы Петька не разучился мастачить эти свои фокусы со снами, а уж это я думаю, могу как-нибудь обеспечить. – Он погладил свою бороду обеими руками по очереди, и нехорошо усмехнулся.  – Так что выбирай, зятек. Или работаешь с нами по доброй воле и быстро и с деньгами возвращаешься с женой домой, или работаешь с нами, но забесплатно, и так сказать, на свой страх и риск. А потом я тебя убираю, ибо лишние свидетели с длинным языком нам ни к чему.
И мне снова было нечего сказать. Потому что с одной стороны, выбора и правда не было. А с другой… Я вспомнил, как мы с Эльзой были в Израиле в музее Катастрофы. И вспомнил, как впечатлила нас тогда Аллея Праведников, укрывавших евреев, не смотря на то, что за это им грозила прямая дорога в Освенцим, Бухенвальд, Треблинку и прочие лагеря, куда ссылали самих евреев. Именно тогда у каждого человека был выбор: сделать вид, что трагедия его соседа и его семьи его не касается, то есть предать или пойти на смерть вместе с соседом. Кто-то выжил сам,  и ему даже удалось помочь другим. Кто-то погиб, и погубил свою семью вместе с семьей соседа. Но если бы не было таких отчаянных безумцев, насколько больше людей удалось бы уничтожить Гитлеру? На сто? На тысячу? Или на сто тысяч? Счет открыт…
И я ответил медленно, словно каждое произносимое мною слово весило минимум тонну, и оттягивая неминуемый финал, который уже предвидел:
 - Нет, Георгий Александрович. Я не буду с вами работать. Нет.
И мир снова сузился для меня до одной точки, изменил форму, цвет и запах и, наконец, исчез.  Меня больше не было.