Глава восемнадцатая. ВОСЬМИМАРТОВСКИЕ ПОСИДЕЛКИ
Ирина в сенях снимала сумку с продуктами со стены, как скрипнула соседняя дверь. Сурков зачем-то выходил в свои сени, в распахнутую дверь и вырвались Игоревы слова, брошенные раздраженно-взвинченным тоном:
- Почему я что-то должен объяснять, оправдываться?! – фраза эта резко плеснула в уши…. Ирина замерла. Дверь захлопнулась, звуки погасли.
О чем это он? О ней? Или она тут совсем ни при чем? Боже мой, когда ж это закончится?
Он тут, рядом, и она все ждет, что он зайдет, и скажет… Что? Что она ему не нужна, и прочее? Нет, тогда пусть не заходит, сидит за стеной.… Иногда ей кажется, что Игорь ненавидит ее, и себя тоже, и всех вокруг за то, что все не так, как надо. А как надо?
Не слишком давно Юрич, забежав в начальную школу, сказал, усмехнувшись криво:
- Знаешь, как Игорь называет вашу с Сурковым половину дома? «Дом святых»!
- Почему это? – растерялась Ирина.
Тот скривил губы и пожал плечами.
Ирина, замерзнув стоять в сенях, вернулась в комнату и включила магнитофон, погромче. Вот, пусть музыка играет. А она тем временем займется чем-нибудь. Стиркой, например.
Да, послезавтра – восьмое марта. После Нового года – самый отмечаемый праздник в школе. Всю неделю готовили подарки мамам и бабушкам. Завтра будет в их честь концерт и чаепитие…
… Вот и праздник «отработали». Все остались довольны. Чаю хватило, постряпушек осталось целое блюдо, наугощались «до пуза»… Гостям показали кукольную сказку, читали стихи и пели песни под аккордеон Клавдии Ивановны.
«За окном воробушки
Зазвенели весело,
Потому что мамочке
Мы запели песенку…».
Ирина шла домой, и детский праздник пел в ней. Не хотелось идти в «большую школу», на тягучий, темный, приправленный выпивкой, праздник взрослых.
Дома она вспомнила, что перед уходом Клавдия Ивановна, таинственно улыбаясь, вручила ей что-то, упакованное в цветной целлофановый пакет:
- Дома развернешь. Просили тебе передать.
Ирина достала пакет из сумки. Там оказалась коробка конфет, какие никогда не завозят в райповский магазин, и цветастая открытка, которую она с любопытством прочла.
«Простите, Ирина Витальевна, что не могу пока представиться. Вы меня не знаете, а я Вас знаю давно. Кажется – всю жизнь. Примите от меня этот скромный подарок. Счастья Вам!».
Первая мысль была, конечно – Игорь! Но как-то странно все это. «Вы меня не знаете»… И с Игорем они всегда на ты…
Да, загадочки… Она обследовала коробку. Точно, куплено не здесь, в городе, должно быть. А кто у нас был недавно в городе? Юрич! Нет, что-то снова не то. И уж точно не Сурков. Да и сказано – «не знаете». Но он-то ее – знает.… Или это вообще – она? Бред какой-то!
Ирина отложила коробку. Нужно было торопиться, а то опоздает на «Восьмимартовские посиделки», как выразилась Клавдия Ивановна. Кстати, надо там ее и порасспросить, как следует…
… В коридоре сразу бросилась в глаза красочная газета. Срисованное со знакомой открытки женское лицо восточного типа, в обрамлении завитушек и багровых роз. И стихи, отпечатанные на школьной печатной машинке. Стихотворения классиков и, надо же, собственного сочинения! Игорь написал стих, посвященный бабушке Ульяне, очень трогательный… Ирина так умилилась, что забыла о таинственном подарке.
В кабинете физики накрывали на стол. Закуски, в основном, принесли из дома, хотя и прикупили кое-что. В самом центре, посреди снеди, высилась батарея бутылок, на нее вожделенно посматривал Олег Степанович. Оживленный географ расставлял стулья, Игорь колдовал над хрюкающим магнитофоном. Юрич и Рудольф куда-то срочно удалились. Как пояснила Рената Гордеевна, бывший учитель истории:
- За гармошкой! Мы, старшее поколение – петь будем!
«А мы – пить, - с горечью подумала Ирина, - сейчас поют дети и старики. Хотя есть вот молодежные бардовские песни. Мы, студентками, тоже пели в колхозе «Виновата ли я»… А ведь в песнях – душа народная. А мы молчим и слушаем глупую попсу…».
Женщины гомонили, пахло духами и салатами. Наконец появился Сурков, за ним Юрич с кожаным футляром. Расселись за столом, и началось. Мужчины без устали произносили тосты «за милых дам», присутствующие дружно звякали рюмками и вразнобой постукивали приборами. Магнитофон осипшим голосом выводил: «Ва-ажней всего погода в доме…»
Юрич первым вымелся из-за стола:
- Танцы, танцы…
Пока он суетился, Ирину галантно пригласил… Рудольф Борисович. Они танцевали, он вел неплохо, только чуть напряженно. А Ирина подумала, что вернется он на завод, «к своим», в теплую рабочую компанию, и будут они там его, родного, промасленного, звать просто «Борисычем»… И семья у него будет, и все хорошо сложится, а эту школу будет вспоминать как страшный сон. И она радостно улыбнулась.
Олег Степанович топтался возле англичанки, та хохотала, запрокидывая голову. Игорь вел в танце величественную математичку, хотя скорее – это она его вела, как послушного школьника. Кислое лицо Юрича выглядывало из-за плеча Ады, у которой были теперь локоны до плеч, рыжие, как и раньше. Остальные сидели за столом вполоборота и смотрели на танцующих. Сурков проводил Ирину до места, танцем довольны остались оба.
Еще коллективно подвигались под зажигательные ритмы, снова ели, пили, подпевали кассете «Золотое кольцо», а потом пожилые учителя затянули песни, в которых молодые не знали ни строки. Рената Гордеевна и Клавдия Ивановна пели так душевно, так слаженно, что воцарилась тишина, и даже Ада перестала о чем-то уговариваться с англичанкой…
Напелись, Рената Гордеевна принялась наигрывать на гармошке плясовую. Ирина прыгала со всеми, отбивая каблуки, рядом бухал ботинками Юрич. Рудольф Борисович стоял в стороне, и на лице его можно было прочесть красноречивое: «Я в этом коллективном безумии участие принимать не собираюсь!».
Снова включили магнитофон и объявили: «Белый танец!».