Дмитрий Тихонов
СЕДЬМОЙ ДЕНЬ
Чума проснулся в половине шестого утра. Предрассветная тишина звенела вокруг, заполняя собой все пространство палаты. Казалось, двинь рукой - намертво завязнешь в тишине и пойдешь на дно. Поэтому Чума осторожно лежал, глядя в потолок и изредка моргая, до тех пор, пока не зашевелился его сосед по палате, Дядя Прохор. Прохор в жизни любил только две вещи: чесать левое ухо и ковырять в зубах. Все остальные проявления бытия вызывали в нем глубокое неприятие. Он годился лишь на эксперименты. Когда Дядя Прохор зевнул и, хлопнув себя по лицу, перевернулся на другой бок, Чума понял, что тишина больше не опасна. Он сел на кровати, достал из-под подушки пачку сигарет и вышел в коридор. Дурдом медленно оживал после очередной бесхозной ночи. То тут, то там раздавались шаркающие шаги и приглушенные голоса. Кто-то из самых сознательных больных разносил лекарства.
Чума облокотился о подоконник и затянулся. Сегодня обязательно должно было что-то произойти. Что-то важное. Потому что это будет седьмой день. Седьмой день после того, как наступил Конец Света. Ровно неделю назад сбылось предсказанное в Апокалипсисе: загорелись земля и небо, вострубили ангелы в медные трубы и все мертвецы восстали из могил, дабы держать ответ перед Последним Судом.
В психиатрической лечебнице ?16 на это никто не обратил внимания - там видали вещи и позабористее. Врачи - те, конечно, подкачали. Когда с неба полился свет, они все куда-то исчезли. Психи обшарили больницу и обнаружили только начавшего уже попахивать главврача, который наглотался таблеток у себя в кабинете, предварительно сожрав отчетность за последние месяцы.
Больные собрались на совет у тела своего бывшего бога и общим голосованием постановили:
Первое. Больницу не покидать - чтобы чего не вышло. Второе. Тело главврача предать публичному сожжению. Второй пункт был приведен в исполнение на заднем дворе тем же вечером в присутствии всех, кто захотел погреться у огня. Первый пункт выполнился как-то сам собой. Никто из пациентов не спешил покидать спокойные знакомые стены ради окончательно съехавшего с катушек внешнего мира. Можно сказать, что психиатрическая лечебница ?16 стала последним оплотом тишины и прежней жизни в бушующем океане хаоса...
Чума выкинул окурок в форточку и пошел в соседнюю палату проведать Иоанна Все Четыре Колеса, единственного человека здесь, которого мог без зазрения совести назвать другом. Прошлой ночью они до хрипоты спорили, что же теперь нужно делать и как дальше жить. Николай все настаивал на том, что необходимо написать письмо.
- Кому? - спрашивал его Чума.
- Кому-нибудь важному и сильному! - отвечал Иоанн, задрав к потолку палец.
Они так ни к чему и не пришли. В конце концов, Чума плюнул и пошел к себе спать. Теперь он жалел, что погорячился. К больным людям нужно относиться с терпимостью. Сам-то он психом, естественно, не был, просто всю жизнь выглядел и существовал как-то бессмысленно. От этого и оказался здесь.
Войдя в палату Иоанна, Чума увидел, что тот спит, положив под голову листок бумаги. Наверное, все же начал писать письмо кому-то важному и сильному. На листе было накарябано карандашом "ДОРОГАЯ АМЕРИКАНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ. ВЫШЛИ МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ЕЩЕ ПАТРОНОВ".
Чума улыбнулся и на цыпочках вышел в коридор. Насчет патронов - это Иоанн не прогадал. Патроны бы не помешали. На войне без патронов никуда. Он достал вторую сигарету и стал смотреть в окно. Перед воротами, среди аккуратно постриженных кустов и выцветших скамеек возвышалась виселица. Заскорузлая веревочная петля медленно покачивалась под ветром. Чума закрыл глаза.
На третий день после конца света и сожжения главврача в больнице появился ангел. Он был высок, светловолос, одет в аккуратный мундир, расшитый серебряными нитями. За спиной красовались большие белые крылья. Ангел подошел к воротам, постучал по прутьям решетки тростью и, когда, из дверей показались любопытные психи, спросил:
- Живые есть?
- Что? - не поняли вопроса больные.
- Я говорю, живые есть?
- Дык мы это, - пробурчал старый дед по имени Женя Политик. - Того, умалишенные...
- Ясно, - процедил ангел. - Отсиживаетесь, значит, в закоулках своего больного сознания. Ну ничего, мы до вас еще доберемся.
Он круто развернулся и зашагал по дороге прочь.
На следующее утро ангел появился вновь. На этот раз мундир был порван в клочья, крылья обожжены, под глазом красовался синяк, из многочисленных ран сочилась огненная кровь. От высокомерия не осталось и следа, ангел постучался в окно и хриплым голосом попросил впустить его внутрь. В вестибюле он разрыдался и запричитал:
- Спрячьте меня, умоляю вас! Пожалуйста, спрячьте... они идут за мной. Не выдавайте!
Психи пожали плечами и отвели ангела в чулан.
До самого обеда все было тихо, а потом пришли черти. Были они пьяные, лохматые и веселые, пели похабные песни. Один из чертей ударил рукой в ворота и гаркнул:
- Эй, больные! Здесь ангелок не пробегал?
Женя Политик высунулся из окна и заулыбался беззубым ртом:
- Пробегал, миленькие, пробегал. Вон в чулане сидит.
Черти переглянулись:
- В чулане говоришь?
Ангела выволокли во двор, ткнули лицом в траву, заломив руки за спину. Черти работали быстро и красиво, больные аж залюбовались. Всего через полчаса перед воротами выросла виселица. Ангела поставили на табуретку и накинули ему петлю на шею.
- Ну давай, - пробормотал старший черт, кудрявый и загорелый. - Жахни по нам последним своим словом.
- Да пошли вы, - прохрипел ангел.
- Вот ведь, блин, интеллигенция! Ничего хорошего от вас не дождешься! - черт смачно плюнул в траву и ногой отбросил табуретку в сторону. Ангел задергался в петле.
Психи, не отрываясь, следили за его агонией. Пожалуй, только Чума испытывал от происходящего какой-то легкий дискомфорт в области совести. Он подошел к черту и спросил шепотом:
- Скажите пожалуйста, а ведь ангел - он же не может умереть?
Черт скривился и снова плюнул:
- Конечно, не может. Небожитель, сука... что ему сделается...
Ангел содрогнулся в последний раз и затих. Крылья безжизненно обвисли. Через несколько мгновений оглушительной тишины тело ангела вспыхнуло ярким синим пламенем и в мгновение ока сгорело дотла, не оставив даже пепла.
- Ну ничего, сволочь заоблачная, - проворчал кудрявый черт. - Найду тебя еще раз, снова вздерну.
Демоны отдохнули пару часов и ушли, забрав с собой две коробки особо действенных и опасных препаратов. Поле них остались разбросанные по всему парку окурки, следы копыт и клочья шерсти на кустах. И виселица.
Чума открыл глаза. Виселица никуда не делась, все так же возвышалась среди нежной зелени бессмысленным памятником постапокалиптической бесшабашности, петля, поскрипывая, качалась под ветром.
А вот за воротами появились трое. Худые, высокие и мрачные, они неподвижно стояли и смотрели через парк на него. Каждый из них держал под уздцы коня. У первого конь был рыжий, у второго - вороной, у третьего - бледный, странного зеленоватого оттенка. Еще один конь стоял чуть в стороне - молочно-белый, с длинной пышной гривой.
- Это для меня, - прошептал Чума. - Это мой конь, мой белый конь... Случилось, случилось... седьмой день, мать его... седьмой день.
Не переставая бормотать, он бросил пачку в мусорное ведро и неуклюже побежал по лестнице вниз.
Громко хлопнула входная дверь, и от этого проснулся Иоанн Все Четыре Колеса. Он протер глаза, задумчиво уставился на листок с началом письма. Потом тщательно стер написанное и, высунув от усердия язык, вывел карандашом:
"...я услышал одно из четырех животных, говорящее громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить..."