Дмитрий Тихонов
Камни и Тьма
В этом году исполнилось 70 лет с тех пор, как он оставил нас и ушел скитаться по дорогам Тьмы. Этот рассказ посвящается Говарду Филлипсу Лавкрафту - где бы он сейчас ни находился...
Унылый осенний вечер превратился в холодную беззвездную ночь. Пошел мелкий дождь. За окном один за другим гаснут огни Аркхэма - в наш городок так и не добралась цивилизация с ее суетной круглосуточной жизнью, и с наступлением темноты все здесь мирно укладываются в постель. Я не исключение, но в такие ночи мне не спится. Я сижу в гостиной у камина и смотрю на пламя, и слушаю, как скребутся по стене ветви, и в моей голове толпятся несвязные странные мысли. Я думаю о том, как мало смысла в огне, который человек смог приручить, чтобы не остаться один на один с темнотой. Я думаю о том, сколь ничтожны мы в этой черной бездне, что зовется Вселенной, и сколь крохотное пространство мы занимаем на той линии, что зовется Временем. Как мало знания нам отпущено, и как мало - силы. Как смешны мы в своем самодовольном спокойствии и в нелепой уверенности, будто познали все и вся вокруг себя. Но тьма прячет тайны, даже прикоснуться к которым дано лишь единицам...
Я вспоминаю другую такую же беззвездную и ненастную ночь, и с содроганием думаю о погруженных во мрак лесах и заросших секретных тропах - и о том, куда они ведут. Я думаю о страшных вещах, что хранятся надежно - надежно ли? - запертые в нижнем ящике моего письменного стола. Этот ящик не открывали уже девять лет...
***
К нашей семье в Аркхэме всегда относились настороженно, считая нас чужаками. Даже сейчас, по прошествии многих лет, выезжая в город, я чувствую спиной настороженные взгляды горожан, несмотря на то, что практически каждый день я прихожу в их дома и квартиры лечить их детей. Они не считают меня своим. Старая добрая Новая Англия живет по собственным законам, здесь ничего не забывают и ничего не списывают со счетов. Возможно, такое отношение связано с тем, что мы прибыли сюда одними из последних, возможно - с тем, что наш дом всегда стоял на отшибе, вдали от оживленных улиц и шумных трактиров, возможно, все дело в моих предках.
Моего деда, выстроившего этот дом, я не помню. Жизнь его была посвящена путешествиям, и даже оборвалась она где-то в Тибете, по дороге к древнему монастырю. Он успел объехать практически весь мир, побывал в Индии, Китае, Сибири, Африке, долго жил в крохотном поселке, затерянном среди песков Аравийской пустыни, плавал по ядовитым болотам Бразилии. Он искал ответы, но находил лишь новые и новые вопросы. Однажды, вместе с женой, маленьким сыном и старым слугой он приехал в Аркхэм. Не торгуясь, нанял рабочих и построил большой дом на высоком холме за городом. Человек он был замкнутый и угрюмый, в трактирах не появлялся, ферму не заводил, дела не открывал - мотался целыми днями по округе, бродил по лесам и оврагам. А через пару лет, оставив семью, вновь отправился в путешествие, и с тех пор возвращался в Аркхэм лишь несколько раз, никогда не задерживаясь больше чем на полгода.
Его сын, мой добрый отец, получил прекрасное образование - с отличием окончил Мискатоникский Университет и некоторое время даже преподавал там. Но после того, как его жена умерла, произведя на свет мою младшую сестру - мне было тогда четыре года - он оставил работу и целиком посвятил себя нашему воспитанию.
Отец был веселым и мягкосердечным человеком. Он никогда не повышал на нас голоса, никогда не наказывал за провинности, даже нотации читал крайне редко. Он проводил с нами почти все время, выдумывал множество игр, помогал с уроками, участвовал во всех наших делах. Да и в карманных деньгах никогда не отказывал. Поистине, у меня было счастливое детство.
Но потом наступил год, когда мне исполнилось семнадцать, и счастье превратилось в сон, в пустой звук. Через несколько месяцев после моего дня рождения отцу пришла посылка. В тот день я был дома. В дверь позвонили - на пороге стоял худой старик в поношенном сером пальто. Он согнулся и положил к моим ногам небольшой сверток, а потом, ни слова не говоря, зашагал прочь. К свертку был прикреплен клочок бумаги с нашим адресом и именем отца. Обратный адрес отсутствовал.
С тех пор отец изменился. Он стал раздраженным и задумчивым, на нас с сестрой не обращал внимания, не отвечал на вопросы, не ужинал с нами - вечерами он уходил из дома неизвестно куда, а возвращался только под утро, иногда перепачканный в глине и траве. Дни же он проводил у себя в кабинете, а если и спускался, то задумчиво мерил шагами гостиную, что-то бормоча себе под нос.
Однажды в его отсутствие я забрался в кабинет, и обнаружил на столе лист бумаги со странным рисунком. На листе были изображен большой круг, в середине которого находился второй - поменьше. В центре маленького круга был нарисован прямоугольник и пятиконечная звезда с загнутыми вправо лучами. Еще несколько прямоугольников находились на краю внешнего круга, расположившись неровным зигзагом. Каждый из них тоже был отмечен каким-нибудь символом. Кроме того, по краям листа сверху вниз тянулись цепочки знаков, напоминавших китайские иероглифы. Или японские - мне тогда было все равно. Я понял только, что это какой-то чертеж.
Отца о нем я спросить не решился.
Прошло еще несколько недель, и однажды, темным октябрьским вечером, отец подошел ко мне и сказал:
- Собирайся. Думаю, тебе стоит кое-что увидеть.
Честно скажу, я и обрадовался и испугался. Обрадовался, потому что наконец мне представилась возможность выяснить, что же все-таки происходит с отцом, и проникнуть в тайну той загадочной схемы, а испугался, потому что отец выглядел так, будто его терзала жестокая лихорадка - он был необычайно бледен, хрипел, движения его были неловкими и чересчур резкими, глаза бегали. Он очень волновался. И боялся...
Одевшись, я вышел из дома. Отец ждал меня у крыльца, держа в одной руке фонарь, а в другой - большую крытую корзину. Как только мы отправились в путь, пошел мелкий, моросящий холодный дождь. Отец, шедший чуть впереди, вдруг заговорил:
- Твой дед нашел это место, поэтому и построил здесь дом. Очень древнее... мне это досталось, но против воли - это долг, будь он проклят! Иначе все зря, зря... надо закончить, сегодня та самая ночь, и я решился, понимаешь?
Он пытался объяснить мне, что-то, но волновался, постоянно сбивался, путался, перескакивал от одного к другому, и потому его речь превращалась в невнятный набор фраз:
- Все сошлось, и потому... твой дед мечтал сделать это сам, но не знал порядка. А я теперь знаю. Камни... камни должны быть в определенном порядке. Он их привез сюда - все до единого - они старые, старше мира. Он проник в Ирем, и вытащил их оттуда. А я нашел порядок, мне недавно прислали чертеж...
- Я видел его.
Отец запнулся, странно посмотрел на меня и продолжил:
- Да, наверное... тем лучше. Я положил их так, как требуется... если все правильно, то... то увидим. - и он замолчал.
Мы миновали кукурузные поля, овраг, заполненный холодным ночным туманом, перебрались через ручей и углубились в лес. Вскоре я совсем перестал понимать, в каком направлении мы идем. Вокруг царила тьма, отец двигался, ориентируясь по приметам, известным только ему. Луч фонаря выхватывал из мрака мощные стволы вековых сосен, поросшие мхом и лишайником, палая хвоя мягко гасила шаги. Идти было тяжело, я то и дело спотыкался о толстые, узловатые корни, вздыбившиеся из земли, словно волны в бушующем море. Через некоторое время мы оказались в самом настоящем буреломе - продвигаться вперед стало практически невозможно, в некоторых местах завалы из упавших деревьев почти достигали в высоту моего роста, буйно разросшиеся здесь кусты малины хлестали по лицу, цеплялись за одежду. Отец продирался сквозь них и еле слышно бормотал:
- Где-то здесь, она должна быть где-то здесь... Сейчас...
И действительно, через несколько минут луч фонаря вдруг нащупал впереди просвет - это оказалась довольно широкая, заросшая травой тропа. Она-то и вывела нас к большой поляне, со всех сторон окруженной древними разлапистыми соснами, каждую из которых не смогло бы обхватить и пять человек.
- Вот, - сказал отец. - Вот это самое место. Мы пришли.
В свете фонаря я увидел вытоптанную площадку, обведенную тщательно вычерченным на земле кругом. В центре площадки стоял большой камень, обведенный кругом поменьше. На камне был отчетливо виден знакомый мне символ - пятиконечная звезда с загнутыми вправо лучами. В центре звезды был нарисован глаз. Еще пять или шесть длинных камней лежали на краю большого круга - как мне показалось, в беспорядке. Но отец осветил их и сказал:
- Камни. Главное - правильно положить камни. Я все сделал в соответствии со схемой.
И тут мне наконец стало ясно: рисунок на поляне, состоявший из кругов и камней, полностью повторял тот загадочный чертеж.
- Встань в малый круг, - срывающимся голосом велел отец. - Встань в малый круг, и ни в коем случае, чтобы ни происходило, не выходи из него! Ясно? Ни в коем случае не выходи из круга! Ты понял меня?!
Я поспешно закивал и встал внутрь малого круга. Мои дурные предчувствия все усиливались. Уже стало ясно, что ничего хорошего нас здесь не ждет. Назревала беда. Отец через силу улыбнулся:
- Так. Не покидай его ни за что! Обещай мне!
Я снова кивнул.
- Нет! Обещай! Поклянись! - закричал отец, брызгая слюной.
Я никогда прежде не видел его таким - им словно овладело безумие: глаза налились кровью, зубы оскалены, бледное лицо мокро от дождя. Поистине, в тот миг впервые в своей жизни я был до смерти напуган.
- Да, клянусь!.. Клянусь, что не покину круг... что бы ни случилось.
Казалось, это немного успокоило его. Он вытер лоб и глаза рукавом, осмотрелся и снова спокойно заговорил, тщательно подбирая слова:
- Понимаешь... если все сделано правильно, то сейчас сюда придет нечто... нечто странное... я сам никогда не видел его раньше... это не бог, и не дьявол, это гораздо старше. Люди вроде нас поклонялись ему задолго до рождения Христа. Оно древнее человечества, а возможно, и всей Земли. Но ничего не бойся, на камнях начертаны специальные знаки, они защитят нас. Смотри и запоминай. Как бы все ни закончилось, однажды тебе придется повторить это... Прости меня...
И он побежал к внешнему кругу, к лежащим в сложном узоре камням. В неровном свете фонаря я видел, как отец встал на колени и достал какой-то сверток из своей корзины. Потом фонарь погас. Тишина и темнота сжимали меня со всех сторон, хотелось кричать, и я бы не выдержал и взвыл бы, но тут из ночи раздался голос отца, и я едва узнал его - этот голос был громкий и спокойный, в нем звенела властность и сила, а от страха не осталось и следа.
Но слов было не понять. Отец нараспев говорил что-то на неизвестном мне языке, странные, нелепые звуки лились сплошным нескончаемым потоком, переплетались с шумом дождя и леса, пронзали насквозь окружающий мрак. И сами эти слова были тьма, и леса, и дождь - они были вечностью, страшной первозданной природой. Перевод был не нужен, ибо слова эти не имели значений. Они были ничем и всем, и мной, и отцом, и тем, что шло к нам. Эти слова были звездами и бездонной пропастью между ними, сущностью и бесконечностью, безумным хаосом. И каждое слово впивалось в меня, пробивало душу, наполнялось моей кровью. Страх исчез, дыхание мое участилось. Я не чувствовал ветра, дождя и холода, ибо ночь согревала меня...
- Йа! Шаб-Ниггурат! - вдруг резко вскрикнул отец и заговорил дальше на английском:
- О, Великий Черный Козел из Лесов с Тысячью Молодых! Услышь мой призыв! Тебе принес я в жертву кровь и плоть невинную! Явись же мне, Повелитель Земли, ответь на мой зов! Явись! Явись! Йа! Шаб-Ниггурат!
И тут я почувствовал, как Тьма за пределами внешнего круга пришла в движение. Что-то зашевелилось в ней, что-то поистине огромное - оно начиналось глубоко под землей и достигало облаков. Оно было со всех сторон, нависало над крохотной полянкой, словно гигантская скала - и все росло и росло. Страх вновь колыхнулся во мне, таинственное заклинание выполнило свою задачу, и теперь его чары исчезали. Я напряженно вглядывался в темноту, но совершенно без всякой пользы - мрак был непроницаем. В тягостной тишине, нарушаемой только шумом ветра в кронах сосен, прошло несколько томительно долгих мгновений. А потом внешний круг вдруг вспыхнул бледным призрачным пламенем, и я увидел.
Утром первые лучи солнца, поднявшегося над соснами, коснулись моего лица и привели меня в чувство. Я лежал в центре внутреннего круга, отца не было. Там, где он вчера стоял, в земле осталась глубокая вмятина, рядом с ней - раздавленная окровавленная корзина. Да на камнях я нашел еще несколько засохших пятнышек крови. Милосердное сознание пощадило меня, стерев из памяти ужасы минувшей ночи. Мои воспоминания обрывались на том, как загорелся внешний круг - о произошедшем после я боялся даже подумать. Однако было ясно, что отец больше не вернется. Он допустил ошибку, и она погубила его - все это я воспринимал совершенно спокойно, печаль и радость надолго покинули меня. Равнодушно осмотрев поляну - трава за пределами внешнего круга не была даже примята - я отправился домой. Не знаю, как мне удалось найти дорогу, я просто брел через лес, словно сомнамбула, без чувств и мыслей, пока не очутился у крыльца родного дома. Сестре я сказал, что отец, видимо, заблудился в лесу. То же самое мне пришлось несколько раз повторить и в полицейском участке, который и так был взбудоражен известием о том, что предыдущим вечером у одной молодой четы похитили младенца. Поиски продолжались несколько дней, полицейские прочесали все окрестные леса и поселки, однако все без толку: ни мой отец, ни пропавший ребенок, так и не были найдены. Впрочем, потайную поляну тоже не удалось обнаружить. Вскоре дело было закрыто. А еще через некоторое время вдруг выяснилось, что у нас с сестрой есть дядя - оказывается, у моего отца был брат, правда от другой матери. Узнав о произошедшем, он приехал в Аркхэм и взял на себя заботу об устройстве наших дел. Он многое объяснил мне, и именно по его совету следующей осенью я поступил в Мискатоникский Университет. Но в течение нескольких лет я жил как во сне, в сером безрадостном мире. Все вокруг происходило далеко от меня, будто за толстым пыльным стеклом, будто одна половина меня умерла и высохла, превратившись в бесцветный прах. Однако любовь творит чудеса - с тех пор, как я встретил девушку, ставшую впоследствии моей женой, способность улыбаться начала возвращаться ко мне, а рождение сына и вовсе сделало меня полноценным человеком. В нашем доме надолго поселились спокойствие и счастье...
***
Огонь в камине гаснет. Я ворошу угли и, не зажигая света и стараясь не скрипеть половицами, поднимаюсь к себе в кабинет. Здесь я смотрю в холодную темноту за окном, и такая же холодная, кривая усмешка ползет по моим губам. В нижнем ящике стола заперты две вещи: тот самый чертеж, и лист с Заклятием Призыва, вырванный мной из великой Книги Имен Мертвых, последний в мире экземпляр которой хранится в Библиотеке Мискатоникского Университета. Разумеется, и студентам и преподавателям запрещено даже прикасаться к этому древнему тому - но я был хитер и напорист, и в конце концов добился своего. Долгие годы заняла расшифровка надписи - эта работа была закончена только в день восьмилетия моего сына. И с тех пор я не прикасался к этим проклятым бумагам.
Почти до самого рассвета я стою у окна и думаю о сыне, которому уже скоро исполняется семнадцать. Думаю о кошмарах, начавшихся у меня вскоре после его рождения. В этих ужасных снах я вновь и вновь переживаю ту жуткую ночь - но во сне беспамятство не щадит мой несчастный разум, и сознание не проваливается в небытие. Я вижу то, что невозможно описать словами, я вижу все - от начала до конца.
Вспыхивает бледным пламенем внешний круг, и в голову мою врывается острая боль. В первые секунды мне кажется, будто нас окружает толпа уродливых рогатых существ. Они двигаются в странном, диком танце, то стремительно возникая из тьмы, то снова погружаясь в нее. Тысячи холодных, безумных глаз изучают нас, тысячи отвратительных ртов скалятся в хищных ухмылках. Лишь их вожак, стоящий напротив моего отца, неподвижен. Огромный черный силуэт его вздымается выше сосен, и вверху упираются в темное небо изогнутые рога. Отец поднимает над головой труп младенца - кровь течет по его рукам, капает на лицо. Он говорит еще что-то, но вновь я не могу разобрать слов.
Темный силуэт бесшумно двигается вперед. Внешний круг вспыхивает еще ярче, словно в отчаянии - и тут становится ясно, что явилось нам. Это одно существо, вязкая студенистая масса, охватившая кольцом всю поляну. Десятки щупалец извиваются в воздухе. Сотни глаз у него и сотни оскаленных ртов, что каждую секунду изрыгают полчища мелких уродливых тварей и тут же заглатывают их обратно. Оно омерзительно и прекрасно в своем кошмарном, поистине неземном величии. Тварь пересекает внешний охранный круг, сжимая кольцо - и теперь нависает над отцом застывшей черной волной. Отец кричит, и в следующий миг волна накрывает его, но я успеваю заметить, как смыкаются на его теле чудовищные челюсти.
Шаб-Ниггурат занимает уже всю площадку, кроме крохотного внутреннего круга, в котором скорчился я, ничтожный человечек, не имеющий даже сил упасть. Огромная голова древнего бога, увенчанная гигантскими витыми рогами, поднимается надо мной, из жадно распахнутых пастей сочится слизь, взгляд горящих подземным багровым пламенем глаз сжигает меня, пронзает насквозь, проникает на самое дно души.
И я вдруг понимаю: то, что мне дано видеть, есть лишь крохотная часть Его бесконечного могущества, Его ужасный облик - лишь слабая тень истинного, и человеческий разум не в силах познать его целиком. Придет время, и мир рухнет под Его силой, и слабые новые боги изведают силу Его злобы!
Сознание мое разлетается на куски, я падаю на колени и, воздев руки, клянусь Ему в вечной верности, и молюсь Ему, как молились тысячелетия назад, как молились те, кто владел планетой до прихода людей. Я прошу Его пожрать меня, покарать и очистить, мечтаю принести себя в жертву. Слова давно утерянных заклинаний слетают с моих уст, и на долю мгновения я становлюсь частью бесконечности, и познаю вечность смерти. Горячие слезы благодарности текут по моим щекам, и я кричу, надрываясь, в застывшую вокруг темноту, и смеюсь безумным лающим смехом, и плачу, и вновь клянусь быть Его преданным слугой и жрецом. И мне вторит нечеловеческий смех сотен чудовищных глоток. Игг! Йа! Шаб-Ниггурат!