Сказать честно, оно приходит изредка.
Сперва ты помнишь человека каждый день: на пыльных улицах, в окнах монолитных домов, в песнях, оставшихся в бардачке, в голосе сына, в глазах, его потерявших...
Потом меняется время года. Вместо горечи теперь стынет молчание. Никто об этом не скажет вслух, потому, как говорить - это помнить. А помнить - это уже сложно.
Но я не могу не сказать.
Мне четырнадцать лет.
Я только что коротко подстриглась, и ненавижу себя в зеркале. Я боюсь идти в школу. Там меня увидит мальчик, которого я люблю, и он уже никогда никогда такой меня не полюбит. С таким ежиком на голове, я грубый обрубок, я пацан.
Ты забираешь меня с парикмахерской, ахаешь и восторгаешься, я, надутая, сажусь назад и молчу. Ты пытаешься шутить, а мне на всех злостно. Еще мне не весело оттого, что это выходной, и дома меня ждет большая большая взбучка от младшей тети.
Не то, чтобы я что-то натворила, просто она любит ругаться по воскресеньям.
Мы забираем братишку, и я закрываю глаза, чтобы не видеть дороги. Когда едешь с закрытыми глазами, можно думать, что ты едешь в другие края. Что тебя везут куда-то далеко, туда, где ты будешь гостем, где не надо будет убираться или мыть посуду, туда, где тебя примут как принцессу, и даже с такой прической.
Братишка не умолкает, он задает миллионы вопросов, в его голове всегда тысячи комбинаций, заканчивающихся "Да, папа?". Иногда он может смолкнуть, но это всего мгновение, после чего последует новая и новая комбинация:
- Да, папа?
- Да, сына.
Одна из его комбинаций касалась исключительно меня:
- Пап, а когда у нее вырастут волосы, она снова будет подстригаться?
- НЕТ?! Я не буду больше никогда подстригаться, НИКОГДА, - ставлю я свою печать.
И вдруг за окном начинаются мосты. За ними - степь. И я понимаю, что мы едем вон из города!
Мои глаза начинают загораться. Мы с братишкой становимся на колени и начинаем махать едущим сзади машинам, мы кувыркаемся и громоголосим. Звучит единственная кассета, сборник из Romantic Collection, песни, которые мы выучили наизусть:
I'll meet you at midnight!
Uuuuuuu
За окном лето и полдень. Мы едем в другие края. Счастливы.
Прибываем на заброшенный завод. Там живет твой друг, и он открывает нам ворота.
Старинный огромный завод, что видится нам целым замком.
Из багажника ты достаешь огромный арбуз, пару дынь и свежие блестящие булки. Мы располагаемся на траве, в тени от железных арматур, заржавевших обломков и сломанных машин.
Старый друг рассказывает байки о своих владениях: про заблудших к нему собак и кошек. Про то, как скрипят ночные ворота. Про то, как сверкает молния. Мы слушаем, обомлев, уплетая арбузы с летним, природным аппетитом.
А потом нам открылся замок. Просто, старый друг сдернул замок и сказал - вперед. И мы понеслись. Мы взбежали на крышу, и оттуда неожиданно открылся вид на золотистый город. Мы видели голубей, и крошили им хлеб. Мы носились по узким железным лестницам, хитро переплетавшимся на полуэтажах. Мы пачкались обугленными перилами, находили потайные двери, мы изпересекли весь замок, и никогда не уставали.
Потом, на самой высокой крыше, к нам пришел ты и все вместе встретили закат. Мы счастливы.
Домой ехали молча. Братишка уснул, со своим последним:
-Пап, а ты меня домой возьмешь, на руках, да папа?
-Да сына.
Я знала, что дома нам дадут большую взбучку. Нас не было целый воскресный день, мы пробездельничали, мы бежали, уехали отшельниками. Но ты смотрел на меня через переднее зеркало и подмигивал. Ты молча говорил: пробьемся. Я тогда не умела подмигивать и только жмурилась в ответ.
Потом была взбучка, после которой нас отправили смывать с себя уголь и все что налипло. В ванной я снова увидела себя обстриженной, мокрых волос стало еще меньше, я стояла лысоголовой, и снова хотелось плакать. Я врубила фен, осунула голову и начала бессмысленно водить им по голове. Волосы обсохли за минуту и стали ежиком. Пришел братишка, и начал водить руками по моим волосам. Ему видимо нравился мой новый имидж. Потом пришел ты и обомлел. Я помню четко как ты сказал:
- Изюминка. Моя черная черная изюминка...
Тогда я конечно, надулась еще больше. Никакие уговоры и похвалы не меняли моего скорбного положения. Еще долго в те дни я не любила себя в зеркале. И больше никогда не повторяла такого трюка.
Но вот сегодня, смотря на себя в зеркало, иногда заглядываясь и любуясь собой, я слышу как ты зовешь меня: моя черная черная изюминка...
И да, это случается изредка.
Но каждый раз это ярко, это слепит, и немного колит.
Я больше не встречала таких взрослых, как ты.
И даже не хочу.
Ты никогда не повторишься. И никогда не забудешься.