29. 07. 73
«История и практика сионизма, замешанная на золоте и крови, неопровержимо свидетельствует, что сионизм, будучи оружием империализма, является врагом всех трудящихся, в том числе и трудящихся евреев». («Советская Молдавия». 1973 год. «Кому он служит». Шульга.)
Иосиф не знает, куда себя деть. Иврит не идёт. Как магнитом тянет к аккуратному домику на улице Пирогова, называемому ОВИРом – Отдел выдачи виз и разрешений при Министерстве Внутренних дел. Пару лет тому назад он ни чем не отличался в ряду ему подобных, но в последнее время возле него, как возле плотины, бурлит человеческий поток. Каждый понедельник и четверг в ОВИРе выдают разрешения на выезд в Израиль. Толпы людей, потому что приходят не только отъезжающие, но и их родственники, иногда даже друзья, не помещаются на тротуаре, выплёскиваются на проезжую часть, перекрывая улицу и останавливая движение троллейбусов и машин. Работники ОВИРа предупреждают не устраивать на улице пляски, но не помогает, и счастливчики с платочками, как принято по еврейскому обычаю, выписывают свою радость на асфальте, демонстрируя принадлежность к своему народу в Израиле. Такого Кишинёв не помнит.
В двадцать пятом году советский поэт еврей Иосиф Уткин написал «Повесть о рыжем Мотэле…», повесть, которая не могла родиться без настроения толпы…. Ирония судьбы – евреи отказывались от религиозного обряда обрезания.
«Это прямо наказанье!
Вы слыхали?
Хаим Бэз
Делать сыну обрезанье
Отказался
Наотрез».
Первый случай в Кишинёве!
Что придумал, сукин сын?!
Говорит:
«Довольно кро-ви,
Уважаемый раввин!!!»
В сороковом году, когда Советский Союз присоединял к себе Бесарабию, евреи, бросая нажитое в Румынии, торопились в советский Кишинёв в надежде приобрести всего лишь навсего... равенство.
Кто подумал бы,
Кто поверить бы этому мог?
Перепутались
Мыши, двери,
Перепутались
Нитки дорог.
В обычные дни возле «домика» тоже полно людей. Евреи собираются в кучки, делятся друг с другом последними слухами, рассказывают людские трагедии и, как это не странно для Иосифа, занимаются новейшим бизнесом – продают очередь в ОВИР. Чего только не наслушаешься!
Женщина-повар попросила характеристику для выезда в Израиль. На следующий день в котёл с пище кто-то бросил пачку каустической соды. Ещё немного и были бы отравлены люди, а повар угодил бы за решётку. Четырнадцать лет на одном месте женщина готовила пищу для людей. Её все знали, и она всех знала. Женщина рассказывала, и слёзы лились из её глаз.
Родители с детьми-молодожёнами решили уехать. Родителям разрешили, молодым отказали. «ОН» пришёл из армии, а это, со слов работников ОВИРа, лишение права на выезд, по крайней мере, в течение пяти лет. Опубликованных и писаных законов никто не видел. Молодожёны разводятся, и «ОНА» уезжает со своими родителями.
Иногда Иосиф встречает знакомых, которым отказали в выезде. Трагедия! На фоне большинства счастливчиков они выглядят одинокими, затравленными, подозрительными. Почти никто из них не работает. Жизнь без надежды. Иосиф им сочувствует и молится, молится Богу не оказаться на их месте.
Сегодня Иосиф провожал Давида Васера. Поезд отходил в полдевятого утра. Возле каждой отъезжающей семьи толпятся родственники, друзья. Иосиф помнит первые проводы 1971 года. Руководители предприятий, проявляя бдительность, посылали на вокзал своих людей с фотоаппаратами, нужно было знать, кто симпатизирует Израилю, кто следующий. Братья боялись открыто провожать сестёр, дети – родителей. Где-то в условленном месте, когда поезд, набирая скорость, отстукивал привокзальные стрелки, стояли родственники, ловя в последний раз родные силуэты сквозь грязно-серые вагонные стёкла.
И теперь фотографируют, но евреи перестали бояться. Они ходят с высоко поднятой головой, а проводы часто превращаются в митинги солидарности с Израилем.
Томительное ожидание отправления. Всё сказано и пересказано. У Давида в Союзе остаются мать и сестра. Смогут ли они увидеться ещё раз в жизни. Пусть будут прокляты «границы на замке»! Сколько они принесли горя и сколько принесут. Объявили об отправлении. Давид и его жена стояли в тамбуре вагона и улыбались. Вдруг Давид соскочил на перрон, обнял мать, покрыл поцелуями лицо, руки, волосы, заскочил назад, двери автоматически захлопнулись. Застывшая улыбка жены Давида превратилась в гримасу плача и боли. Поезд тронулся, лес вытянутых рук, последний вагон скрылся за поворотом. Толпа, как бы отрезанная лезвием поезда, осталась на перроне. Люди, объединённые общим страданием и расставанием, не торопись расходиться.
Почти каждый день Иосиф звонит матери. О ссоре с Миной не рассказывает, но мать по голосу уловила его подавленное состояние. Однажды он выразил мысль, «что столь долгое ожидание может отбить стремление». Мать в резкой форме ответила, чтобы он не смел так думать, и потом долго успокаивала, неизвестно себя или сына.