Чужие синяки

Геннадий Крук
 - Вот, Мишаня, вновь  заговорили мы с тобой насчет верности человеческой...  Идеалам, любимому человеку, Родине, наконец. У каждого о верности  свои мысли и понимания... Одному верится в любовь на всю жизнь, другого – силком туда не затянешь. Знаю только, что не терпит верность мелких людишек. На Севере часто мы говорили о делах этих праведных, времени  зимними вечерами было достаточно! Да и о чем говорят трезвые мужики? О бабах, конечно!  Это выпившие – о службе. А  собирались люди разные, от явных армейских маргиналов до особ, приближенных... И порой приходилось выслушивать такие откровения, что волосы дыбом вставали! Лучше бы их не слышать вовсе! Это как в питерскую кунсткамеру перед свадьбой сходить – на всю жизнь рожать заречешься. Можно было бы не обращать ни на что внимания - и жить спокойно, довольствуясь тем, что мордой лица вроде как вышел, и женщины тебя отмечали – живи в свое удовольствие! Хватай дефицит, копи деньги на машину...

    А можно было говорить с людьми, слушать, переживать вместе с ними, впитывать... в общем, быть человеком, а не жвачным. Вот и пытался понять, кто и что есть женщина. Да совсем, видимо, не простая это задача ... Понимаешь, Мишаня, рассказы мои – они о женской верности. Ты спросишь – почему о женской? Отвечу – мужской не бывает в принципе. Можешь силой воли подавить в себе стремление к другой женщине, но стремиться будешь всегда... И если нет у тебя такого стремления, значит не мужчина ты, и угас в тебе огонь страсти к продолжению рода своего! А рассказываю потому, что хочу, чтобы ты сам ответил на свой вопрос. Спорь, ежели не согласен. В споре рождается истина! Не мной сказано, но мной принято и в нее уверовано. 

...Был у меня один случай, который поставил все точки над i в моей недавней личной жизни. Жил я одной женщиной, ништяк баба, вся из себя. Встретились мы с ней, когда совсем ей было тяжко - ни работы, ни денег, сына сама кормила, жили на картошке да на капусте. Сынок ее был, почитай, на грани - посадят или в СИЗО, или на иглу. Через своих друзей помог ей устроиться на хорошие деньги, пацана привел в божеский вид - рука у меня тяжелая была. В общем – работали и жили. Сам пахал с утра до ночи, перца одного возил. Домой только ночевать приходил. Как ушел в семь утра, так до одиннадцати – двенадцати ночи. Уставал здорово, за день в Москве по пробкам километров по четыреста пятьдесят наматывал. Прикидываешь?  Время такое было – ни работы, ни заработка, а тут – повезло, устроился. Хоть и не сахар, но  все ж работа!  Ну, и на жену, сам понимаешь, не всегда времени хватало. Хоть и конь я был тогда – будь здоров!

   Так вот, возвращаюсь как-то вечером, поздно уже. Думаю, позвонить надо домой, чтоб пожрать что-нить приготовила, а то спать уже хочу, устал за день. Позвонил, а она что-то как-то растерянно, мол, а ты где? А я уж почти под домом, у подъезда. Говорю, мол, поднимаюсь уже, ставь разогревать. А сам остановился около подъезда, на улице погода – красота! Тепло, бабье лето в самом разгаре! Встал около подъезда, докуриваю, мечтаю, значит, об ужине и всех вечерних прелестях. Вдруг рядом со мной ботинок – шлёп на асфальт, за ним – второй! Задрал голову вверх, смотрю - штаны как кленовый лист, крутяком вниз летят. А на моем балконе, на пятом этаже хрущобы, мужик вещи вниз кидает и через перила – шасть!  На балкон четвертого! Оттуда раскачался – и на третий! И так – до земли!

   Спрыгнул с последнего, и ко мне, мол, мужик, ботинки мои не видел? Я ему - а что случилось–то?  Муж, говорит, пришел! Поднял я его ботинок, да врезал  ему разок по морде, мол, не пришел я еще, иду тока! Твое, мол, счастье, что я еще домой не пришел, да балконов застекленных нету. Жалко мне его стало, вспомнил я еще один случай с моим корешем на севере, потом расскажу. Короче, он – в оторопь, я – домой.  Захожу, а моя, извините за выражение, благоверная цаца в душе стоит. Кабина у меня была американская, прозрачная. Стоит там под душем, а на обеих ногах, спереди,  в том месте, которым ногами об стол опираешься, когда к нему лицом стоишь – синяки. Видать, хорошо ее отымели к пиву в соответствующей позе! Спрашиваю, что, мол, случилось, откуда синяки? Она в ответ – зацепилась случайно! К девчонкам ходила, об стол и зацепилась. Сразу обеими ногами!

   Я ей, мол, как будто кто тебя к столу  прижал. В порыве страсти! А она мне – как ты про меня думаешь, что за дела, да я ни слухом, ни рылом…. Я смотрю, на стиралке – трусики ее лежат, все сам понимаешь, в чем! Была у нее такая привычка сразу их натягивать, после кончины-то. А это, говорю, что? А она мне, как Карцев с Ильченкой – это полотенце! То бишь трусики. От нее только что мужик по балконам прыгал, а ей – хоть кол на голове теши, не знаю, и вся недолга. А мужик, говорю, что на нашем балконе делал? Голый, почитай? Какой, говорит, мужик? Я в душе уже час, как стою!
Ну, ткнул я ейными трусами ей, да в морду лица. И ушел, в никуда. Чего с меня возьмешь? Не люблю я чужих синяков на собственной жене...