Когда я училась во ВГИКе, нам было предложено посетить районные суды, чтобы набраться драматургического опыта. Об этих посещениях была написана эта работа. Кажется, это был 2007 год.
Отчет о практике
ПРОЛОГ
В один почти пасмурный день не по странному стечению обстоятельств, а вполне преднамеренно, две студентки Института Кинематографии оказались в Протопоповском переулке. Переулок тот находился в Останкинском районе, и именно в этом районе совершенно неслучайно расположился Останкинский районный суд.
Двум студенткам пришлось совершить вполне обстоятельную экскурсию по этому похожему на аппендикс переулку, чтобы разыскать грязноватый двухэтажный корпусок районного суда, а точнее, его Уголовного отделения. И когда корпусок был отыскан, и открылась железная дверь, их там встретил рыжеватый и пьяный милиционер, пахнущий чесноком и водочкой и, удивленно покачиваясь на пороге темноватого коридорчика, спросил их: «Какая практика?» Они ответили, что самая обыкновенная и дело в том, что очень хочется попасть на процесс. « На сегодня все кончено, слишком поздно, впрочем, вот вы..» И он остановил в темном коридорчике мужчину с красноватыми глазами, который отчаянно прорывался к выходу, защищаясь от задержек дипломатом. «..Вы не поможете ИМ?» «Да приходите в любой день, только пораньше. В любой день бывают у нас слушания, кроме ПОНЕДЕЛЬНИКА и ЧЕТВЕРГА. Впрочем, нет, приходите в ПОНЕДЕЛЬНИК к 11…» Был ответ. Студентки призадумались и пошли обратно плутать по переулку. Место уголовного суда показалось им каким-то неприятным и страшным, и рыжеватый милиционер никак не способствовал рассеиванию самых мрачных о суде представлений. Тем не менее, в суд идти надлежало…
ЗАСЕДАНИЕ ПЕРВОЕ – что вы защиту мучаете?
В понедельник идти было непонятно и страшно. Страшным был сам корпусок, а непонятным было то, что в понедельник же заседаний не бывает, так откуда ж там быть в этот день заседанию? Оттого, что было все так непонятно и страшно, еще несколько однокурсниц было привлечено к походу в суд в понедельник к 11-ти часам.
Темный коридорчик был преодолен в этот раз безо всяких проблем, и не сторожил его никакой рыжеватый милиционер, а сидел за столиком вполне будничный и деловитый другой, и этот другой без проблем пропустил уже не двух, а трех студенток Института Кинематографии.
Нестрашным был корпусок изнутри, а вполне чистым и будничным. Ходили по второму этажу какие-то тихие люди, и студентки разглядывали их с большим любопытством, вероятно, отыскивая среди них преступника.
Вдоль коридора тянулись двери, и на тех дверях ничего не написано было и сложным казалось понять, за какой из дверей гулко будет стучать сегодня судейский молоток. Непрерывно в голове возникали картины самых громких процессов виденных с экранов кино, были в этих картинах огромные судейские залы, и кафедра, едва достающая говорливому адвокату до подбородка, и на ней кучка строгих судей, темнокожих весьма, а вдалеке тучка присяжных со строгими но справедливыми лицами. Ничто в этом коридорчике такого не предвещало. Были и другие картины, из фильмов советских, но там было как-то все путано и некрасиво, и картины исчезали сами собой.
На стене написано было: МАТВЕЕВ – судья. И из двери, рядом с табличкою этой, вышла молодая и беспечная секретарша и премного удивилась такой многолюдной публике, собравшейся у двери ее секретарской. Студентки Института Кинематографии стали для нее в этот день развлечением, а для них стал в этот день развлечением районный Останкинский суд.
И вот двери в зал заседаний были открыты, и в них роем влетели студентки Института Кинематографии и увидели, что зал тот пуст безнадежно. Зал был почти большим и с меблировкой деревянной и новой. И высились в одном конце три пустые судейские кресла, а слева, как положено, была решетка, а за решеткой пустая скамья, и справа – стол секретарский пустой и напротив пустой же стол адвокатский. И столь же безнадежно пустые скамьи, для кого? Для них в этот день.
Следом за ним неспешно вошел адвокат в очках с толстенными линзами и неохотно бросил усталое свое адвокатское тело на стул адвокатский. И тут же лениво скосился на студенток, успевших щелкнуть мобильником и снять на мобильник и его, и три пустые судейские кресла с флагом российским над ними.
« Сейчас будет жалоба» - студенток предупредила молодая и беспечная секретарша. «Это скучно так, зачем вам это?» Но им это было нужно зачем-то. И вошел в зал МАТВЕЕВ – судья в черной, как положено, мантии, и, войдя, глухо гавкнул: «Встать, суд идет!» И в восторге взлетели с мест три студентки, и неохотно так поднял свое усталое адвокатское тело адвокат, опять покосившись на них.
И войдя, судья сел на центральное судейское кресло и глухо так забубукал что-то, косясь на студенток в другом конце почти большого зала, потому что были они для него в этот день публикой, а для студенток МАТВЕЕВ – судья был в этот день развлечением.
Адвокат неохотно поднялся с адвокатского стула и рассказал судье бесцветнейшим голосом о жалобе некоего ХАЗАНОВА – подсудимого, который жаловался на то и на то и, в том числе, на здоровье, а еще, бесцветно говорил адвокат, оказалось, что непонятно было ХАЗАНОВУ каковы его права, потому что ничего не удосужился объяснить ему некогда следователь. Быстро вскрыл непорядок МАТВЕЕВ – судья с неразборчивой дикцией и вину всю, как есть, свалил на усталую адвокатскую личность. Тот ухмыльнулся и со знающим таким видом покосился опять на студенток. «Да время он тянет, Ваша честь, что вы защиту мучаете?» - бесцветно так прокряхтел адвокат и присовокупил к жалобе подсудимого свою адвокатскую жалобу.
ЗАСЕДАНИЕ ВТОРОЕ - не бросал бы участковый окурки в чужую пепельницу.
Следующими зал заседаний тот же посетили двое, и оба уселись за стол адвокатский. Один был седой, в костюмчике и с остреньким носиком. Другой – грузный, в серых штанах, обреченно обвисших как-то, и с ежиком серым на голове. Оба сели за стол адвокатский и косились на студенток опять же, и улыбки скользили по ним.
Снова стремительно в зал вошел МАТВЕЕВ – судья, и все стремительно так подскочили. И забубукал глухо и грозно он с центрального судейского кресла. С места поднялся тот, что в обвисших штанах и встал к студенткам спиной, а к судье – лицом – со всем к его сану почтением. Стало известно, что этот в штанах и есть обвиняемый БУРДЯКОВ, оператор-котельник с улицы Королева, женатый и никогда до сих пор не бывавший в таких строгих районных, к тому ж, заведениях.
С остреньким носиком же был его адвокат, странным он был и совсем не таким, как все адвокаты приличные в фильмах. Речью своей он едва ли владел, тихо так говорил, и дрожали в руках его несолидно какие-то бумажонки. Видно, совсем строгим гавканьем застращал адвоката МАТВЕЕВ – судья с неразборчивой дикцией. Тихим голосом говорил адвокат, спиной к студенткам бухтел что-то БУРДЯКОВ – обвиняемый и совсем неразборчиво гавкал МАТВЕЕВ – судья, так что сложно им было разобраться в криминальной этой истории. Наконец, факт за фактиком, стала история проясняться.
История же была вот в чем: существовала где-то на улице Королева одна крикливая дамочка, и дамочка эта как-то раз раскричалась на оператора-котельника, обвиняемого же, БУРДЯКОВА. Оператор-котельник, он же и обвиняемый, страшно так раздосадовал на эту вот дамочку и вслед ей пульнул под рукой оказавшей пепельницей. Пепельница ж эта, роковО просвистев в напряжением сдавленном воздухе, угодила в голову дамочки той, кричавшей так громко. Пепельница ж эта, совсем того не хотев (полагаю), вызвала страшный такой резонанс и пропуском стала оператору-котельнику в строгий сей зал. Крикливая ж дамочка та, столько наделав хлопот, в суд упорно никак не являлась, а моталась куда-то зачем-то с каким-то любовником. Так, по крайней мере, усмехаясь, сказал БУРДЯКОВ – обвиняемый. МАТВЕЕВ – судья лишь с досадой развел тут руками – требовал суд переноса, заседание строгое это переносилось теперь на недели вперед. Но не спешил БУРДЯКОВ – обвиняемый садится обратно за стол адвокатский, оператор-котельник выдвинул судье непростое ходатайство: пусть, говорил БУРДЯКОВ - обвиняемый, участковый, и он же свидетель скандального этого дела, вернет ему, оператору, роковую ту пепельницу, потому как совсем незаконно была изъята она из его операторского обихода, и случайный свидетель тот бросал в нее, обнаглев до безумья, милицейские окурки свои!
На этом и закончилось посещение зала, где дежурил сегодня грозный МАТВЕЕВ – судья.
ЗАСЕДАНИЕ ТРЕТЬЕ – Андрюшка.
Скучным и в самом деле оказалось заседание первое, курьезным весьма заседание вышло второе и настоящим подарком вдруг заседание выдалось третье.
Холодно как-то было в первом зале заседаний, теплей оказалось в другом. То и не зал был вовсе, а так – небольшая комната. С кафедры, под криво повешенным флагом российским, несолидно смотрелись три судейские рваные кресла. Прямо к кафедре тесно прижался стол адвокатский, целуясь с столом прокурорским. Так же тесно лепился и стол секретарский к решетке с скамейкой зловещей, за ним секретарь там сидящий спокойно бы смог подсудимому руку пожать, коль влеченье такое б возникло. НО не возникало.
В комнате этой вначале все было пусто, но тут суеты было больше. Иногда то туда, то сюда пробегал секретарь молодой – белокурый и в белом. Тут же ходил высоченный такой, с добрым лицом и в очках - молодой Пьер Безухов из уголовного отделения - в бледно-желтой рубашке, в рубашке цвета старых советских наволочек. Скоро ясно стало студенткам, что это и есть БАХВАЛОВ – судья. Он позволил им в комнате этой сидеть без присмотра, ожидая весьма интересного дела – убийства. УБИЙСТВА, развеселившись к чему-то, ждали студентки, и, пока в коридорах носился каких-то БАХВАЛОВ – судья, студентки, не думая долго, залезли в судейское кресло и посидели немного на священном судейском столе, а потом за решетку сходили и там, веселясь, посидели. И все это, щелкнув, заснял аккуратно мобильник.
Но вот объявили, что привезли. Так и сказал им БАХВАЛОВ – судья, влетев торопливо: «Привезли», и заботу тем самым о студентках он высказал. Сразу серьезными стали студентки. В зал же серьезно вошла ПРОКУРОР – строгая дамочка в черном костюме, с острым и очень серьезным лицом. Села и сразу раздался по комнате шелест бумажный. Следом за нею вошел АДВОКАТ, с весьма утонченным лицом, в голубом свитерке, и галстук под шеей лоснился такого же цвета. Сели оба они, не смотря друг на друга, и студенток, как будто, не видя совсем. Каждый молча смотрел на бумаги свои, и в бумажный блокнот посмотрела, робея, каждая из студенток пришедших.
Серой стала какой-то за миг до того так приятно от солнца теплевшая комната. Торопливо, все в сером, вошли два высоких и грубых, российских два конвоира, и в клетку впустили сероватого старика с сероватым лицом, прикрепив за ним дверцу ободками железных оков. ПРОКУРОР с АДВОКАТОМ туда не смотрели, а серьезно уткнулись в бумаги. Тут как вихрь ворвался БАХВАЛОВ – судья, так что встать хорошенько никто не успел. Видно было, что он не любил церемоний. Да, БАХВАЛОВ – судья не любил церемоний, проще был он, чем строгий МАТВЕЕВ – судья, но каким-то велением судеб вместе оба они оказались в одном заведенье, заведением ж этим был районный Останкинский суд. Здесь же принято было не мешкать, потому и БАХВАЛОВ – судья бормотал очень быстро и глухо, соревнуясь, с МАТВЕЕВЫМ, видно, судьею. Как врачу заповедан от Бога запутанный почерк, так судье заповедана, видно, такая же речь.
ПРОКУРОР зачитала для всех обвинение резко и внятно – не ее прокурорская должность нещадно коверкать слова. За решеткой сидел и спокойно смотрел мужичок лысоватый – почти уж старик. Он смотрел сквозь решетку, как спокойно работа велась, потому что ТАМ где-то тихо шуршала в руках старых мойр суховатая нить, где-то ТАМ грохотало – не здесь. Здесь спокойно свершалась работа. Каждый здесь был на месте своем, каждый делал, что дОлжно и мало смущался, что ТАМ где-то вьется в руках суховатая нить. Между тем прошуршавшая нить здесь вязалась в узлы. Обвинение длилось.
О том, что на свете бывают такие места, где жили БАЛЯВИН с РОГОЖИНЫМ, не знали студентки, но места эти были. И есть. Места эти – социальные гостиницы, в которых ютятся такие, как здесь сидящий БАЛЯВИН. Четвертого мая этого года вышли из такого вот места БАЛЯВИН с РОГОЖИНЫМ, купили, что пьют все обычно, в местах же таких пьют обычно немало. Дело такое точности просит в районном суде: две пива баклажки и три для распития водки. РОГОЖИН с БАЛЯВИНЫМ знали друг друга, так как были соседи – рядом, должно быть, стояли их койки. Вместе пришли в Ботанический сад и вместе за пенсию выпили – получил эту пенсию в этот же день злополучный РОГОЖИН. Злополучным он был, потому, как носил роковую фамилию, и с фамилией той в этот раз так тесно сплелась БАЛЯВИНА роковая теперь же фамилия. Знал ли РОГОЖИН, что скоро про смерть его слушать здесь будут четыре студентки, ПРОКУРОР, АДВОКАТ, СЕКРЕТАРЬ и БАХВАЛОВ – судья? НЕ знал, потому и сказал БАЛЯВИНУ, что теперь сквозь решетку смотрел - на лице же его в красных веках запали от грусти глаза - много бранных и весьма оскорбительных слов. У БАЛЯВИНА, что грустно смотрел так ПРОКУРОРУ в лицо, много на сердце лежало тогда (а сейчас, можно думать, лежало чуть больше), 9 раз был судим и на старости лет обитал в тех местах, о которых доселе не знали студентки, потому он не выдержал брани РОГОЖИНА и вмиг оборвал эту брань за костыль алюминиевый взявшись. Так костыль изначально бывший РОГОЖИНУ в помощь, в мае, когда сессии стали страшно бояться студентки, смерть ему в мае принес.
Знаем из книжек, из фильмов опять же, что пафосно всюду мелькают с экранов, что духом силен необычно человек одной нации. Нация эта, если верить и книжкам и фильмам, - русская нация. У русской у нации еще есть секрет: сила вся духа переходит, бывает, в кулак и кулак тут гвоздит всех, кто силой с ним мериться вздумал, а часто гвоздит он и тех, кто не думал об этом вообще. В силе духа – секрет, ну а в силе другой – только русская водка. БАЛЯВИН на вид был весьма хиловат, едва до плеча бы достал самой средней по росту студентке, РОГОЖИН же так был уделан БАЛЯВИНЫМ, что всех утомил ПРОКУРОР, читая отчетливо список увечий. Больше устал все ж БАХВАЛОВ – судья, грустно сидел он, очки подперев, так что те ненароком на лоб наползли на судейский, странно сдвинув лицо.
«Обвиняемый, встаньте», - устало проговорил БАХВАЛОВ – судья, на лице его было написано: ЗДЕСЬ ВСЕ УЖЕ ЯСНО ДАВНО, но, справедливости ради, спросил, признает ли БАЛЯВИН себя виноватым. Виноватым БАЛЯВИН себя признавал, НО частично. «Частично – это как?» - БАХВАЛОВ – судья сделал кислую мину, словно говоря себе: «Вот народ! До последнего отпираться ведь будут!» «Я это… ну, в общем, когда я его побил…он, это… живой еще был..» «Сядьте». Здесь был призван свидетель. Так себе свидетель, в общем, что мог засвидетельствовать тот, кто ничего не видел и не был там вовсе?
НО он вошел и предстал пред судом спокойный и тихий. Были в нем и покорность и достоинство все же, прямо держалась седая совсем голова. КОРНЕЕВ Валерий Васильевич – кто он? Просто сосед. Просто жилец социальной гостиницы, нищий, работал всю жизнь, и вот НА тебе – здесь, по повестке пришел, чтоб БАХВАЛОВ – судья узнал от него про соседа. А что он знал? Ничего – сущую малость: как БАЛЯВИН вставал по утрам, умывался со всеми, надевал свой какой-никакой, но костюм и куда-то, как все исчезал. На черных ботинках КОРНЕЕВА ясно виделась черная нитка, заботливо сшившая разошедшийся сзади башмак. Так себе это был свидетель и так себе дал показания.
Дело длилось. БАХВАЛОВ – судья это понял и с тоскою назначил еще одно слушанье.
«Приложим все усилия, Ваша Честь» - мушкетерски захлопнула дело ПРОКУРОР, странно так в этой комнате дернулась мушкетерская фраза, так что дернулся даже БАХВАЛОВ – судья, водрузивши на место очки. Конвоиры подтянули с пола свои длинные ноги и быстро в наручники взяли БАЛЯВИНА с грустно запавшими в красных веках глазами. На прощанье, надев в пол лица повязку из марли, пробубнил он что-то про здоровье, загубленное в «вашей тюрьме». Никто не слушал БАЛЯВИНА,
Ушел, с ним, как будто, ушло преступление. Собираясь, БАХВАЛОВ – судья протараторил, косясь деловито, студенткам, что еще интереснее дело будет после обеда – дело о продаже девочек в проституцию. Сказал, и все поняли: надо прийти, а не то заскучает БАХВАЛОВ – судья – для него в этот день развлечением были студентки. Студенткам же стал развлечением добродушный БАХВАЛОВ – судья. Да какой он судья – он БАХВАЛОВ Андрюшка и к нему они будут ходить – так, смеясь отчего-то, решили студентки.
ПЕРЕРЫВ – коровы и быки.
Серый кузов, с зарешеченным серым окошком – ведь должно для порядка там быть и окошко – уезжал в никуда с конвоирами грустный БАЛЯВИН. Там же, в маленькой комнате – она же зал заседаний – к новому делу готовился славный БАХВАЛОВ – судья. И кругом обычная завертелась жизнь – жизнь, в которой студентки сидят себе в теплом «Макдоналдсе», пьют себе кофе, положим, и, положим, говорят о диете, о проблемных зонах на теле у женщин.. а вы думали, о кино они говорят? И пока катился себе в никуда серый кузов и в нем, отрешенный, катился БАЛЯВИН, студентки в блокнотике играли в коров и быков – обычная жизнь продолжалась.
ЗАСЕДАНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ – приходите смотреть кассеты!
И опять – районный Останкинский суд! И опять – комната, ставшая странно знакомой четырем подоспевшим студенткам Института Кинематографии. В ней, впрочем, уже сменились действующие лица, но главным лицом оставался все же БАХВАЛОВ – судья или просто Андрюшка. У Андрюшки, наверное, тяжелый был день или так заморочила голову молодой ПРОКУРОР – копия той, что была в прошлый раз: тот же строгий костюмчик, тот же крашеный хвостик на самом затылке, но вот молодая. И с Андрюшкой была в секретарской. Из-за нее уж, наверно, или просто, задумавшись, или так – пренебрегши просто церемонией всякой, Андрюшка вышел без мантии. Никакого скандала.
За решеткой теперь в физкультурном обычном костюме томилась новая жертва. Жертва собственных козней. КОЛОСОВА – обвиняемая, с острым коварным лицом и голосом тонким и нежным, но по лицу было видно – умеет рычать. Этим голосом тонким и нежным КОЛОСОВА – обвиняемая зазывала в Москву из провинции маленьких девочек, и охотно так верили мамы маленьких девочек, что добрая тетя с таким нежным голосом дочкам найдет их работу. КОЛОСОВА – обвиняемая не только работу, но и квартиру нашла маленьким девочкам, и из этой квартиры недавно прибежала в милицию молодая гражданка Андреева, в рваной одежде она прибежала. Об этом побеге рассказал всем пришедший свидетелем молодой и ответственный следователь – ГРИГОРЯН, смущенный и полный, в костюмчике. Он с Андреевой вместе на Курский приехал вокзал и извлек из вагона почти уж сбежавшую КОЛОСОВУ – обвиняемую.
А больше свидетелей не было.. Никто не являлся, и напрасно куда-то ТУДА отправлялись повестки.
«Ничего…- Андрюшка прямо в глаза посмотрел тут студенткам. – В следующий раз будем кассеты смотреть… Мммм.. с оперативной съемки кассеты».
И раз несколько повторил, чтоб студентки, такое кино едва ли смотревшие, ни за что не смогли пропустить назначенный следующий день заседания. Потому что в тот день развлечением были студентки для простого, с паршивою дикцией Андрюшки – судьи. А для них развлечением был – районный Останкинский суд.
Так себе, развлечение, в общем.
НОВЫЙ СУД – пахло краской в Басманном суде.
В день не особенно светлый три студентки решили проверить еще один суд – суд Басманный. Идея эта казалась не очень хорошей, но идея возникла.
Пахло краской в Басманном суде и первое, что можно было там сделать – вляпаться в краску. Там все было новым, не таким добродушно советским, как в Останкинском, скажем, суде. В каждом этаже пахло краской, и никто не горел желанием видеть студенток. Перед каждой дверью пришлось посидеть им. И вот, постучались к очередному очень важному, видно, судье. За новенькой дверью казенной сидела весьма пучеглазая, с тяжелою челюстью, секретарша. Придирчиво так она осмотрела студенток из целого царства бумажек, линеек и ручек – негативной оценкой окрасился выпуклый взгляд. Все в кабинете ее было новым, и бойкий из двери соседней подглядывал новый РАСНОВСКИЙ – судья. Речь его была не по-останкински запальчивой, быстрой и внятной. Бойко чеканил слова РАСНОВСКИЙ – судья. Дело, однако ж, свое слушать он не советовал: дело тянется долго, и вы ничего не поймете. Мы поймем – решили студентки и ждали, пока снизойдет их впустить пучеглазая секретарша. Секретарша впустила, сделавши кислую мину.
В новенький зал в этот раз набежало.. Набежал все народ непонятный, отекший слегка, с перегаром слегка. Над народом так весело властвовал маленький рыжий РАСНОВСКИЙ – судья.
Должностное здесь слушалось преступление. Слушалось здесь четыре долгие года. Поначалу в полном недоумении сидели студентки: казалось им, что каждый пришедший сюда заранее трижды учебник прочел по гражданскому праву – юридическим термином так бойко сыпал, каждый, до трибуны добравшийся в зале суда. Со скукой безмерной слушала всех фуриобразная ПРОКУРОР в строгом с искрою костюмчике, со скукой зевала она и украдкой звонила кому-то по мобильному телефону. С напряжением слушали, что-то пытаясь понять, студентки. С величаво-довольною миной слушал РАСНОВСКИЙ - судья.
Обвиняемой с красными от волненья щеками была ВОРОБЬЕВА – аферистка, наверно. Говорила так бойко и складно о каком- то письме, о каком-то концерне, призывая в защиту адвоката с багровым лицом. Говорили все долго и много, покрикивая безобразно со скамей – как в школе, ей Богу. Всех величавою ручкой усмирял добродушно РАСНОВСКИЙ – судья. ВОРОБЬЕВОЙ – большая была тут поддержка. Накалялись здесь страсти.
Лишь к концу заседанья чего-то смогло проясниться студенткам. До этого плавал все больше в словах какой-то загадочный МАТУС. МАТУС то, МАТУС се, спросите у МАТУСА… Кто такой МАТУС? Студенткам известно же стало лишь вот что: ВОРОБЬЕВА была и, по счастью, еще оставалась в басманном же этом районе следователем по уголовным, вот совпаденье!, делам . ПРОКУРОР, скажем, ИКС поручил ей расследовать дело о некоем должностном преступлении, и она это дело исправно вела. Но ИКСа вдруг сменил ПРОКУРОР, скажем, ИГРЕК, и поспешно то дело прикрыл, не сказав ничего ВОРОБЬЕВОЙ. К ответственной женщине этой продолжали идти показанья от жертв так подло прикрытого дела. Продолжала расследовать дело она, и тут ИГРЕК взбесился, и во всем обвинил ВОРОБЬЕВУ и в Суде так Басманном оказалась, увы, ВОРОБЬЕВА. Все здесь понял разумный РАСНОВСКИЙ – судья, все здесь стало понятно студенткам, непонятно одной оставалось лениво зевавшей за столом оскорбительно так ПРОКУРОРУ. Пропустив доказательства все и словесный весь дискус, она поднялась и, невозмутимо так брови взметнув, обвинение все зачитала. Как-то глупо звучало теперь обвинение. На завтра приговор был назначен. На завтра студентки, увы, не пришли, но хотелось им думать, что будет РАСНОВСКИЙ – судья справедлив.
Возбужденными все в коридоре столпились – так подействовал там разгоревшийся дискус. Все зачем-то к студенткам вдруг кинулись, стали пичкать визитками, приглашали прочесть документы. Всем поспешно кивали студентки и были довольны, что сложное дело к концу так ловко подвел справедливый РАСНОВСКИЙ – судья.
Не заметили, как позади уж остался Басманный и пахнущий краской районный тот суд.
ПОСЛЕДНЕЕ ЗАСЕДАНИЕ – утомились студентки ужасно.
И опять, словно не в сладких, но в грезах, перед студентками в полдень возник районный Останкинский суд. Ничего в этот раз не было новым, и текшая по переулку толпа казалась рутинной толпой, и рутинной казалась работа охранника, стерегшего вход в районный Останкинский суд. Но для него в этот день развлечением были студентки, и потому осторожно и тщательно зафиксировал их паспорта на казенной бумаге.
По-приятельски встретил студенток БАХВАЛОВ – судья, но рутинным казался теперь зал заседаний, похожий на комнату. Все же по-прежнему рад был Андрюшка своей новой публике и суетливо забегал по комнате, пока дело об убийстве РОГОЖИНА близилось. Весело хлопнул бумагами БАХВАЛОВ – судья и головой покачал: «Избил его так, что глаза даже вылетели. Хотите фотографии посмотреть?». «Хотим» - заерзали тут на местах три любопытных студентки. С удовольствием странным Андрюшка приблизил к троим фотографии тела РОГОЖИНА, и от страха они содрогнулись – помрачнела тут комната.
Вновь ввели в зал в марлевой так же повязке БАЛЯВИНА. Все так же, как раньше, уселись друг к другу лицом ПРОКУРОР с АДВОКАТОМ, рутинный весьма у обоих был вид. Снова рукою подпер очки БАХВАЛОВ – судья, и странно скосилось лицо.
В зал степенно вошла седоватая тонкая женщина в нарядной советской рубашке желтоватого цвета. Это фельдшер была и социальной гостиницы – Губайдуллина. Говорила тихо, ссутулив тонкие плечики и, как будто, слегка улыбалась. От нее как-то тихо, особенно тихо, стало в маленькой комнате с криво повешенным флагом российским.
«Не бойтесь – расскажите все, как было» - кто-то сказал ей за дверью.
- Скажите, как вел себя подсудимый БАЛЯВИН 4-го мая, вы помните?
- Я заметила.. он всегда был трезв, а теперь, то есть тогда.. он пришел выпимши. Одет он был в прилично, в сером таком костюме.. Я спросила даже: «Что вы такой сегодня нарядный?», а он ответил, что был на свадьбе…
- Заметили ли вы какие-нибудь пятна на костюме?
- Нет, все было чистым… рубашка у него такая была светлая.. Очень красиво выглядел – я заметила.
- Вы его осмотрели на предмет наличия чесотки и педикулеза? А вы заметили, в какой степени алкогольного опьянения он был?
- Ну, пьяный был.. насколько, я не заметила.. На вопросы он все отвечал… РОГОЖИН? Он последнее время часто пьяным приходил… Я ему скорую вызывала, врачи ему говорили, что это опасно.. Он был послушным, все выполнял… Нет, к подсудимому у меня претензий нет.. Вы уж извините, что я вас «подсудимым» назвала…
- Вы чего-то боитесь?
- Нет, я правда так думаю.
- Утром, когда пришла милиция, вам показывали вещи БАЛЯВИНА?
- Да, костюм я посмотрела, он был мокрым… его, видимо, стирали… На манжете я увидела такие коричневые точечки…
Потом из свидетелей была женщина – администратор, типичная женщина. Не сказал ничего путного, ничего, чтоб от фельдшера Губайдуллиной отличалось.
Третьим был сотрудник угрозыска – смуглый и крепкий парень, слегка квадратный в строении. По делу он точно все разъяснил. Он был вызван в составе оперативной группы по факту обнаружения трупа.
- Как вы установили, что нужно ехать в гостиницу?
- Ну, как... Там собираются бомжи, пьют – решил проверить.
- На волосистой части трупа что-нибудь было обнаружено?
- Там вообще головы не было…
Скоро свидетели были свободны… Сгустились в комнате какие-то странные сумерки. Жалко согнулся в углу подсудимый БАЛЯВИН, потом встрепенулся, когда ПРОКУРОР дала ему слово. Стал он эмоционально так изображать, как сидел на скамейке РОГОЖИН и как он «раз пять» ударил его. Темнота тогда сгустилась над детской площадкой. «Да я ведь, когда уходил, - он еще живой был»… «Он сказал мне еще: «За что ты меня, Толя?»»
«Там и говорить было нечему» - тихо заметил БАХВАЛОВ – судья и скосился на студенток, так робко притихших в своем уголке.
Говорить было нечему, но кто-то сказал... когда в темноту уходил в нарядном сером костюме БАЛЯВИН. Кто сказал ему в спину? В сумерках комнаты вдруг тускло блеснуло кольцо на адвокатском пальце: «Спаси и сохрани».
Долго, монотонно перечислял потом усталый Андрюшка длинное дело о смерти РОГОЖИНА. Двести пунктов из толстой тетради. Все устали, утомились студентки ужасно, утомился в углу БАЛЯВИН, и, наконец, его увели. Сгорбившись, он семенил в больших коридорах – за ним топотали два конвоира.
Так не терпелось это дело прикончить Андрюшке, но тут ПРОКУРОР с АДВОКАТОМ, как будто, проснулись: вызвать еще бы надо свидетелей Синицына и Воробьева – птичьи какие-то всплыли фамилии. С ужасом взглянул на них БАХВАЛОВ – судья. Дело о смерти РОГОЖИНА длилось.
Но студентки устали ужасно. Преступно над ними насупился мир. Каждый встречный смотрелся преступно. От суда они уходили. Позади оставался Останкинский суд – впереди была одна беспросветность.