классической литературе посвящается
«Смотрите же, что зачитал мне мой «Пушкин» ...
... Нечто чудовищное в своём цинизме» —
Саша Соколов «Палисандрия».
Вообще-то меня печатают с большой неохотой. Меня это всегда раздражало. У меня высшее университетское образование, я коренной петербуржец, да и пишу я, если без ложной скромности, хорошо. Куда я только ни совался! Иногда, бывало, что уж и заплатят, а книгу не издадут. Я даже на некоторых петербургских издателей написал эпиграммы. Каждый раз, когда меня отказываются издавать, моя коллекция эпиграмм увеличивается. Уже немало скопилось.
Вот, например, эпиграмма на редактора издательства «Наука». Оно мне больше всего жизни попортило, потому что я считаю себя очень умным и знающим человеком. Но все мои попытки «онаучиться» (эта плоская шуточка, кстати, из арсенала сотрудников «Науки») были радикальным образом отвергнуты. Фамилия редактора – Камнев. Скажу так, что я горжусь этой эпиграммой.
Камневый шум
Камневых дум.
Камневый лик
Камневых книг.
Другое издательство, выпускающее научную и научно-популярную литературу – это издательство «Алетейя», что в переводе с греческого означает истина. Я, грешным делом, польстился и имел на него виды, но был самым жестоким образом разочарован. Потом я узнал, что «Алетейя» имеет не самую лучшую научную репутацию, потому что в издаваемых там книгах обычно встречается много ошибок. И я попенял себе, мол, вот, все, что ни случается – к лучшему. Но эпиграмму все же написал. Смешную и обидную. Уж больно в строку встала фамилия директора издательства.
У издателя Абышки
Все ашыпки, да апышки,
Все аблыжки, апышатки,
Абыши, да абышатки.
Есть еще эпиграмма на очень крупное издательство «Азбука». Они заказали мне перевод философической книги, заплатили, а перевод – не вышел вовсе. Не издали! Случилось это давно, в начале моей писательской карьеры. Я лично считаю, что они хотели меня на взлете — и подсечь! Типа, мол, знай свой шесток. Я ответил им злой эпиграммой на главного редактора.
Когда издатель Крютченко
Свой ставит закорютченко,
Не факт, что и писютченко
Получит свой книжютченко.
По-моему, это вполне остроумно и злободневно.
А вот эпиграмма на другое известное издательство – Ивана Лимбаха. Этот заносчивый человек не постеснялся назвать издательство своим именем и фамилией. Я почти уверен, что он втайне завидует нам, писателям, чьи имена напечатаны на обложках на самых видных местах. Дай, думает, хотя бы внизу, где клише издательства стоит, свою фамилию тисну. И, хотя, отказал мне не он, а его сотрудница, кстати, очень невежественная дама почти уже не средних лет, я написал эпиграмму лично на Лимбаха. В эпиграмме художественно высмеивается его имя, которое он так любит. Но что значит его имя пред лицом Маргерит Юрсенар, Лакана или Набокова? Фью! Пустой звук! Вся эпиграмма представляет собой этакий безудержный хохот.
Лим-папа, Лим-баба,
Лимхихи, Лимхаха,
Лимхохо, Лимхуху,
Лимстихи Лимбаху.
Теперь вы видите, что я человек талантливый. У меня есть много очень хороших стихов, которые я и предложил напечатать в издательстве Лимбаха, зная, что он хорошо издал, например, уважаемого мною поэта Олега Григорьева…
Вот только с дамой этой мы, как бы это помягче сказать, разосрались. Я сказал, что они, очевидно, издают только покойных поэтов, и посоветовал в шутку напечатать сказки Пушкина. А она мне в ответ сказала, что я не Пушкин. Ну, этим-то меня не проймешь. Я даже не обиделся.
Поговорили о том, о сем…. И разошлись, очень друг другом недовольные.
Пришлось эпиграмму писать, хоть я и не Пушкин.
Эх! И чего это, скажите на милость, с Пушкиным все носятся, как с писаной торбой? Прямо зло берет. И ругаться тянет.
Пушкин! Пушкин!!
Вот уж, право слово, к каждой бочке - затычка. А издавать меня кто будет? Пушкин?
Пушкин, говорите? … А вот вы возьмите его собственные ранние стихи. Что же вы там увидите? И какая же такая там поэзия? Обосрать всех покруче — вот какая! Главное — это чтобы все рядом были обосраны, а ты — как есть в белом и на коне!
Не верите? Да вы почитайте!
Я лично прочитал все пушкинские стихи с 1813 по 1820 год. Это значит, что Пушкину было от четырнадцати до двадцати одного года. И что же? Ни одного хорошего стихотворения он еще не написал. Кроме конечно того, где «на обломках» его имя напишут. Зато вот дерьма вылил на окружающих! У-уй, сколько…
Если не брать так называемое полное собрание сочинений, которое есть не у каждого, так ведь даже в десятимиллионном красном трехтомнике можно такое найти… Послушайте, я вам врать не стану. Если вдруг – что – все страницы указаны. Хоть сейчас посмотрите.
Пу-у-у-шкин… Засранец он был!
Державина — обосрал: «Но ах, почто так долго жить!» — это про него, учителя обожаемого! «Старик Державин нас заметил» и приказал нам долго жить. Чуете, запашок? А еще «татарин бритый» .
Жуковского обосрал. Об одном его стихотворении талантливый юноша так написал:
«Приходит мысль: что, если это проза,
Да и дурная?»
Карамзина — дважды обосрал:
«И-и, бабушка, затеяла пустое!» - это остроумное замечание молодого Пушкина о замысле карамзинской «Истории Государства Российского». И в том же духе далее .
А вот оба классика обосраны уже вместе, причем в самом светском тоне:
«Какой святой, какая сводня сведет Жуковского со мной?
Скажи (обратите внимание, это обращение к Жуковскому, а не к сводне), не будешь ли сегодня с Карамзиным, Карамзиной?»
Впрочем, это еще цветочки. Министр народного просвещения князь Голицин и архивист Бантыш-Каменский, спасший во время пожара 1812 года архив Коллегии иностранных дел названы педерастами впрямую. Вот призыв к Бантышу касательно князя: «Не попробовать ли сзади? Там всего слабее он» .
Прекрасного поэта-сатирика Сумарокова назвал «завистливым гордецом с посредственным умом». Автора басен Крылова — обосрал.
Мировой классике тоже порядком досталось. В одной единственной строчке будущий гений умудрился обосрать разом Тацита, Сенеку и Канта.
«Под стол ученых дураков —
Без них мы пить умеем!»
Попробовал бы лучше попить с ними!
Горация назвал «бессмертным трусом», Вольтера — «злым крикуном». Да что там говорить, Гомера припечатал не иначе, как «болтуном страны Эллинския» !
Безобидного дилетанта графа Хвостова обосрал семнадцать раз! И ничего, - не устал, не надоело. Он ему и потом, будучи в расцвете творческих сил, при любом удобном случае говнеца подпускал. Сумарокова — обосрал два ажно раза, Батюшкова — тоже обосрал. Кюхельбекера — друга лучшего — пять раз обосрал, - «Вильгельм, прочти свои стихи, чтоб мне заснуть скорее» – например.
Трех поэтесс — обосрал по разу, а одну — дважды подряд . А вот из послания к другой девице:
«Ради резвого (!) разврата,
Приапических (!!!) затей,
Ради неги, ради злата,
Ради прелести твоей».
Приап – это то самое, что и фаллос в состоянии, так сказать, полной боевой готовности.
И концовочка – «Ночь восторгов, ночь забвенья нам наверное назначь» . А что? Неплохо. Затейливо и со вкусом.
Или вот - о неплохой трагической актрисе Колосовой: «Размалеванные брови и огромная нога» . Может быть, это и гениально, но я бы на месте актрисы обиделся. Шлюшка почему-то прелестна, а она – какой-то урод на сцене.
А вот о другой молодой актрисе: «Жестокой суждено судьбой тебе актрисе быть дурной» . Честное слово, обидно. А вот еще из женского:
«Как легко сию мадаму
Нам принять за обезьяну,
Иль за сводню древних лет.
Но за грацию – о, нет!»
Имеется и оригинал на французском языке . После таких «юных» экзерсисов почему-то не очень верится в искренность «онегинских» восторгов: «и легкой ножкой ножку бьет». А вдруг нога-то огромная?
Всех обосрал. Классиков, учителей, любовниц, дружбанов… И ведь это только те, кто к юному пииту относился по-божески или хотя бы ничего плохого ему не сделал по причине малознакомства (например, три «ученых дурака» или «древнегреческий болтун»). А если, кто нашего гения осмелился критиковать? — и подумать-то неудобно, как Пушкин их глазно и заглазно ублюдил!
Издателя журнала «Вестник Европы» и одного из основателей российской скептической школы в истории - Каченовского, человека, между прочим, уважаемого, - молоденький Пушкин в стихах так обласкал: «Плюгавый выползок из гузна Дефонтена!» .
Поименованный здесь Дефонтен, из задницы которого якобы был высран российский издатель Каченовский, это французский писатель начала XVIII века, издавший одну из не самых лучших поэм Вольтера, сопроводив ее обстоятельной и остроумной критикой. Изобретательно, юноша, ничего не скажешь! А сколько обосранных просто так, попутно, ради красного словечка!
А, власти! Сенат обосран восемь раз. Синод — дважды. Митрополит лично — трижды (например, как вам такая двусмысленная фразочка; «Митрополит, хвастун бесстыдный, тебе прислал своих плодов» - это из послания к девице Огаревой. А ведь архиереи в России есть и были обязательно монашеского чина! Уверяю вас, эту пушкинскую шпульку насчет митрополичьих «плодов» все тогдашние читатели прекрасно уловили). Или еще об одном священнослужителе: «Когда б писать ты начал сдуру, тогда б наверно ты пролез сквозь нашу тесную цензуру, как внидешь в царствие небес» .
Сколько обосрано генералов и офицеров — сбился со счету. Лицейские учителя — обосраны одиннадцать раз, не считая устных эпиграмм, которыми, по свидетельству товарищей, сыпал не переставая.
Ну и, наконец, добрались мы до самых верхов! Императора и русского царя Александра I, победителя Наполеона, молодой Пушкин обсирал пять раз открыто, а аллегорически — по подсчетам, основанным на демократической критике — двадцать один раз, а либеральной — девять. Как вам такой портрет коронованного, как бы это сказать - лица?
Ешь ты сладко каждый день,
Тянешь вины на свободе,
И тебе нередко лень
Нужный долг отдать природе.
Окружен рабов толпой,
С грозным деспотизма взором,
Афедрон ты жирный свой
Подтираешь коленкором;
«Афедрон», между прочим, это научное название жопы обыкновенной .
И вы после этого удивляетесь, что Пушкина сослали на юга? На молдавские фрукты и вина? А я так удивляюсь, почему не сослали в Сибирь! Будь я царем, - повесил бы сразу. И не было бы в Петербурге Пушкинского Дома!!!!!!
А дальше в том же опусе о себе и, как всегда, о безответном графе Хвостове:
Я же с черствого куска,
От воды сырой и пресной,
Сажен за сто с чердака
За нуждой бегу известной!
Ну а грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жесткой одой,
Хоть и морщуся, да тру .
Да уж, что там, - любил Лексан Сергеич хорошенечко просраться на ближнего своего! Кстати, а почему он свою «дыру» назвал «грешной»?
Вот вам и Пушкин.
Пушкин — хуюшкин.
Я имею все основания считать, что мои эпиграммы на этом засраном фоне смотрятся почти что высокой классикой. Цель достигнута, противник аккуратненько обосран, но никакие «гузна» и «афедроны» слух читателя не смущают. Да и пишу я эпиграммы исключительно по делу.
Так что я сегодня — единственный в России поэт.
Могу обосрать. Надо же поддерживать традицию.
Эх! Хорошую же я историю придумал, сукин сын!