Парижанка

Вместо пролога
Она стояла на втором ярусе Эйфелевой башни и рыдала. Счастье, безмерное и безграничное, переполняло ее. «Вот оно! То, к чему надо стремиться. То, что станет моей целью на долгие годы. Вперед. Любой ценой».
Глава 1.
Город Мечты
- Элька! Вставай!  На вокзал пора! – голос младшего брата был пронзительным и резким, как велосипедный звонок.
- Какой же ты противный, Эдька! Я спать хочу!
- В Москву не поедешь, мать говорит, что ты сама будешь виновата.
- Ах, да…

Элеонора вспомнила, что надо успеть сделать за утро, и вскочила, как ошпаренная. Не забыть подоткнуть в чемодан голубенькое платьице – она в нем особенно эффектно выглядит. Вытащить из тома Толстого «заначку» – накопленные за год 10 рублей. Позвонить Ленке Покровской – вот удивится. У нее нет в Москве бабушек. Никто ее туда не пригласит. Важно ведь было выждать «до последнего», удержать в тайне предстоящую поездку – слишком уж хотелось, чтобы все получилось. Суеверие, конечно. Но Ленка не обидится. Она добрая и – что ценно! – не завистливая. Гм…
Повод для поездки, конечно, грустный. Бабушка умирает. Она старенькая. Давно с постели не встает. Но это ее проблемы. Зато удастся побывать в Городе Мечты. Там, откуда так опрометчиво уехал папа, женившись на маме. Как можно было променять Москву на Липецк?! Никакая великая любовь того не стоит. Это-то уж точно известно.
Они бродили по Москве. Волнуясь, отец показывал свою школу, место, где когда-то стоял дом, в котором он родился, пустырь, где играл с друзьями в футбол. На его глазах блестели слезы. Во время этих экскурсий Эдик особенно остро скучал по своему двору и друзьям. Эля впитывала в себя новые подробности отцовской жизни и думала о том, как вернуться в город его детства. Мама с ними не ходила – она была очень занята покупками. По вечерам, встретившись наконец с семьей, в бабушкиной квартире,  она жаловалась на страшную усталость. Папа говорил, что мама жертвует своим культурным досугом ради их же блага. Бабушка угасала. Ничто не могло спасти. Однажды утром, войдя в ее спальню, папа обнаружил, что она умерла. Элеонора  смутно запомнила беготню, толпу родных, пришедших помянуть усопшую. Только одна фраза запала ей в душу. Троюродная тетя, сидевшая на поминках  рядом, вздохнув, прошептала:
- Такая квартира государству отходит, а ведь она могла быть твоей. Жаль, Элечка, что бабушка не дождалась твоего совершеннолетия и не прописала к себе. Не судьба, придется в Липецке вековать.
- А это мы еще посмотрим, тётя! Я способная. Все у меня будет. И работа, и образование, и московская прописка.
- Какая умница, - прошептала тётя. Подумав при этом, что провинциалы всегда почему-то энергичнее, чем москвичи, пробивают себе дорогу.

Вернувшись, она принялась за учебу с утроенной силой. Золотая медаль была вручена Собакиной Элеоноре вместе с характеристикой, в которой значилось, что девушка обладает прекрасными организаторскими способностями, активно участвовала в комсомольской работе, политически грамотна и т.д.
ВУЗы родного города ее не привлекали. Не престижно. В Москву! Стать ближе к Мечте. На карту поставлено все.  Единственный экзамен был сдан на «Отлично». Зачислена! До дома долетела лишь радостная телеграмма - Эля решила не приезжать в Липецк как можно дольше – перенять московский акцент, общаясь только с москвичами. Посмотреть, что носят в столице. Выведать, на какие спектакли и фильмы принято ходить. Прочитать те книги и журналы, которые обсуждают сейчас в Москве. Но самое важное – завязать контакты не с приезжими девчонками и парнями, а с коренными столичными  жителями. Окружить себя интересными людьми означало стать привлекательной для многих. Но как это сделать? Маленького роста, полноватая – не то, что джинсовые московские барышни. Да и лицо ее никогда не было прекрасным. Лишь молодым и свеженьким. Каких много. Нос – картошечка, круглолицая, пучеглазенькая.
Глава 2
Чем живете, москвичи…
Для того, чтобы воплотить план в жизнь, потребовалось внимательно прочитать телефонную книжку. Наутро, выменяв целую горсть двухкопеечных монет, она отправилась звонить всем своим знакомым москвичам. Было лето. Многих не оказалось дома, и все же выбранная тактика дала свои результаты. На звонок откликнулась Ульяна, или просто Улька Соркина, с которой она познакомилась прошлым летом в лагере комсомольского актива.
- Эля? Рада тебя слышать! У меня как раз сегодня собираются друзья. Приезжай. Да, адрес запиши…

Улькина компания оправдала ожидания липецкой гостьи. Все ребята и девочки уже учились в лучших московских ВУЗах, ходили в байдарочные походы и увлекались бардовской песней. Эля тихо сидела в уголке. Улыбаясь, она старалась запомнить всё – имена, рассказываемые истории, названия песен… «Какие они разные, - думала она. – Вот этот, справа, высокий худой парень, которого почему-то называют Феликсом… студент-медик... Вроде бы не подпевает, только едва заметно прищуривает левый глаз… Или Ленин... Надо же, у него такая фамилия! Вот повезло парню…Девочки … раскованные, так лихо прикуривают… В Липецке таких отродясь не бывало. Какой-то клан небожителей».
Раздумья были прерваны боем старинных часов, доносившимся из бабушкиной комнаты. «Вроде бы десять. Странно. Поздно, а домой не расходятся.»
- Ну что ж, пора собираться, - будто отвечая на ее мысли, произнес Феликс. – А то опоздаем на поезд.
- Вы живете в другом городе? – разочарованно поинтересовалась Эля, сокрушаясь, что приняла таких же приезжих за самых что ни на есть настоящих москвичей.
- Нет, мы в лес.
- А почему так поздно?
- Мы доберемся до Васиного дома в Твери к двум часам ночи, поспим на сеновале и, достав спрятанную в сарае байдарку, пойдем по Селигеру…
- Так вы же в лес… - удивилась Эля.
- Ну, да. Там потрясающие не тронутые цивилизацией леса. И рыбы полно, и ягод, и грибов.
- Еще там можно гулять по берегу и собирать кремни, керамику и неолитические топоры, - пропищала из своего укромного угла Наташа, студентка исторического факультета.
- А это как?
- Очень просто, водой размываются древние стоянки… В моей коллекции уже целых три топорика, куча неолитической керамики и без счета кремней со следами обработки.
- Ну, по поводу керамики ты хватила. Вечно забавляешь народ крошечными, с пятачок, черепочками.
- Сколько вам объяснять? Обжиг был неравномерным, поэтому древние посудины были хрупкими и …
- Лекция отменяется. Мы действительно можем опоздать на тверской поезд. – Подытожил Ленин. Упадешь нам на хвост?
- Я бы с удовольствием. Но… - Эля задумалась и покраснела. - У меня даже одежды  подходящей нет.
- Подумаешь, проблема! – ухмыльнулся Феликс. – У меня в рюкзаке всегда есть лишние «треники» и свитер.

Народ расхохотался. Эля была ровно вдвое ниже своего благодетеля.
- Нет проблем! – откуда-то из глубины платяного шкафа до собравшихся донесся голос Ульки. – Все есть - и размерчик подходящий. Вот мамины резиновые сапоги, мои старенькие джинсы и свитер. Остальное – поправимо. Тебя никто не хватится?
- Телеграмму своим предкам отбила, а больше никому я здесь неизвестна.
- Что ж, в путь!

Так Эля отправилась в свой первый в жизни поход. Конечно, случалось путешествовать и ранее. Но это были ознакомительные экскурсии или вообще военно-патриотические мероприятия  в рамках школы комсомольского актива. Сердце пело, она ощущала себя Наташей Ростовой на первом балу. Впрочем, никто из новых друзей этого не понял.
В поезде было решено не спать, потому что ехать не очень долго, а если разоспишься, тяжело вставать. Всю дорогу они провели в тамбуре, распевая замечательные незнакомые Эле песни.
Тверь встретила «походников» моросящим дождем, прохладным ветром. На Элю навалилось какое-то странное чувство бесприютности, щемящей тоски. Но она быстро вспомнила о том, что дома - хуже и бодро зашагала за своими новыми знакомыми.
Идти пришлось долго. Лямки рюкзака въелись в плечи, липкий пот расползался по спине. Но разве можно показать усталость? Как ребята, явно не новички в туризме, отреагировали бы на появление нытика в своей команде? Эля терпела из последних сил и молчала.
Ну вот и маленький домик Васи. Ночь. Окраина. Фонари не горят. Лай собак, свист ветра и прочая романтика. Впереди ночевка на сеновале! В этакую-то холодину…
Калитка оказалась заперта. Звонок искали вместе, уничтожив практически все спички. Стучали и кричали. Без толку. Никого. «Или дома нет – или кофе пьют» - пошутил кто-то.
- Остановимся здесь? – поинтересовалась Улька.
- А собаки? Тебя не утомит непрекращающийся собачий лай? Ты сможешь забыться даже в таких условиях? – уточнил Феликс. – Впрочем, в этот солнечный день … Все возможно.
- Как это – «в солнечный день»? – не поняла Эля
- А, это он всегда так говорит. По любому поводу, – вздохнула Наташа. - Но силы-то иссякли.
- Вот почему я не очень люблю, когда в категорийные походы топают девочки и хвосты. – Подытожил Ленин. – Как вождь мирового пролетариата, беру командование на себя. Васька – ренегат. Мы – обманутые им наивные обуржуазившиеся обыватели. Поделом нам. Встаем. Прекращаем штурм дачи и… вперед на автовокзал. На первый автобус до Селижарово. Там и отдохнем.
- А байдарка?
- Значит, будет пеший поход. Ничего. Больше песен споем. И потом… собирать байдарку и спускать ее в ледяную воду после сегодняшнего визита к Васе неохота.
Кавалькада полусогнутых туристов мрачно ввалилась в здание городского автовокзала. В этот предутренний час там было пустынно. И только ветер, дувший из многочисленных  щелей, шуршал по полу бумажками. До автобуса оставалось два часа. Было решено устроиться на рюкзаках. Эле не спалось. С ней уже бывало такое – стоило устать и перенервничать, как наваливалась бессонница. «Странные они какие-то. Посмеялись над Васиной необязательностью и ушли. И что это за тип такой – байдарку у себя запер, подвел людей… Может быть, с ним что-то случилось?»
Оказалось, что последнюю фразу Элеонора произнесла вслух.
- Нет, с ним все в порядке. – Усмехнулся бодрствующий рядом Феликс. - Он вообще такой. Или сам ушел на байдарке, не дождавшись нас, или просто расхотел и сделал вид, что его нет.
- А разве это нормально?
- Вася живет в своем особом измерении. Он так всегда и со всеми поступает. Вот недавно собирались в Питер на собаках.
- Это на тех, что лаяли там? – не поняла Эля.
- Не, это сленг такой. На электричках, бесплатно. Как студент может оплатить билет, если и на еду не остается? В случае прохода контролера выскочить или просто выйти на ближайшей остановке и сесть на следующий поезд.
- Вы добрались тогда до Питера?
- Мы – да. И Вася, как ни странно, тоже. Только встретились на Московском вокзале, когда мы уезжали, а он приехал. Не удивительно. Обычное для Васи явление – ошибся на три дня.
- Какой-то он ...
- Да, у него вся семья такая. Мама, к примеру, недавно нашла у него ленту презервативов... – Феликс не заметил, как вспыхнула Эля, пораженная такой пошлостью. – Так что ты думаешь – все десять штук распечатала, выстирала аккуратненько и повесила на прищепочках на окошечке. Васька приходит домой с девушкой… комсоргом его группы, между прочим, по совсем другому поводу, а тут такое…
- Да уж, - еле смогла выдохнуть Эля, совсем недавно получившая общие теоретические сведения о том, что такое презервативы и для чего они нужны. (С ней поделилась столь конфиденциальной  информацией подруга детства, Ленка Покровская, поступившая тем же летом в Липецкий Мед.).

Феликс ухмыльнулся и, подвинувшись поближе, предложил Эле свое плечо в качестве подушки. Еще не пришедшая в себя от рассказа о Васиной маме, девушка покорно кивнула и согласилась. Плечо было костлявым даже через несколько рубашек и свитеров.  Но от его обладателя исходило такое доброе тепло, что Эля перестала смущаться и уснула.
 
Глава 3
Селигер
Старенький автобус, чихая и охая, тащился в свой первый утренний рейс. Туманные сумерки постепенно превратились в белые рыхлые струи, проплывавшие то здесь, то там. Они  пересекали дорогу, по которой двигался реликтовый даже для этих мест транспорт, спускались в придорожные канавы, обвивали нижние лапы огромных елей. Элька то засыпала, то просыпалась под болтовню товарищей. Ей хотелось домой, в теплую постель. Туда, где сидел ее любимый плюшевый мишка с полуоторванным ухом. Где из кухни доносилось позвякивание тарелок и другие утренние мамины шорохи. Но увы. Вероятно, в качестве издевки или подначки из водительской кабины гремела песня: «Крепись, геолог, ты ветру и солнцу брат».
«Пусть так. Я сама решила построить Будущее. Как сложится жизнь, если я сразу же сверну с этого пути? Стоит ли размышлять об этом?»
- Эля! Ты что это, спать собралась? – Феликс в этом походе взял шефство над новенькой. – Мы подъезжаем. Да и вообще… рассвет надо встретить…
- А разве он еще не наступил, ведь светло?
- Ожидается восход солнца. Во-о-он там, над озером. Честное слово, не пожалеешь…
- А нам удастся сегодня где-нибудь поспать?
- Теоретически – да. Впрочем,  лежебоки обычно отсыпаются дома, а настоящие походники радуются рассветам и закатам.

Жалость к себе, такой маленькой и слабой, снова захлестнула Эльку. Ввергла в свои ласковые, но такие никчемные объятья. Горькие слезы навернулись на глаза. Но до появления удушающего комка в горле дело не дошло. Автобус резко затормозил и остановился. «Как здорово: мотор перестал работать. Надоел его назойливый рокот. Здравствуй, тишина!» - думала полусонная Элька. Воцарившееся было спокойствие нарушил скрип открывающейся автобусной двери, и в салон ворвались петушиные крики, мычание коровы, старушечьи голоса. А какие дивные запахи посетили их ! Всю дорогу Элеонора старательно прятала свой розовый носик в воротник свитера (она надеялась, что этот нехитрый прием спасет ее от запаха водительских папирос (хуже папиного «Беломора», ей Богу). Но здесь… И дымок  только что растопленной печки, и полынь, и свежесть – утреннее дыхание древнего Селигера…
- Вставайте, това-гищи! – Бодро прокартавил Ленин. – Красная гвардия выступает в очередной победоносный поход.
- Штурм Перекопа местного значения, - прокомментировал Феликс.

Подхватив рюкзаки, группа выбралась из автобуса и остановилась для осмысления дальнейшего маршрута.
Солнце лениво выползло из-под своего облачно-пухового одеяла и  принялось за ежедневную художественную работу. Как преобразились скромные окрестные домики под его волшебной кистью! Все они казались новыми, только что построенными особняками, окруженными изысканными садами, нет скверами или даже приусадебными парками. И только сломанные полусгнившие заборы, только они выдавали истинное положение вещей. Впрочем, деревню туристы миновали довольно быстро.
- Но где же лес? – шепотом поинтересовалась Эля у семенившей рядом «исторички» Наташи.
- Километрах в трех отсюда, - так же тихо ответила девушка.

«Вспомни о Цели, возьми себя в руки!» - Элеонора старательно уговаривала себя. Впрочем, нет худа без добра. За время пути внутреннему голосу  удалось убедить ее,  строптивейшую и упрямейшую гражданку Собакину! Она, улыбаясь,  шагала по грязной каменистой дороге вдоль карьера, с хохотом уворачиваясь от проезжавших мимо грузовиков с песком и щебнем .
- Вот какие замечательные у нас девушки! Настоящие борцы! – Радовался Ленин. – Другие бы стонали и капризничали после бессонной ночи…
- Гвозди бы делать из этих ледей, в смысле – леди, только во множественном числе, - подытожил чей-то незнакомый ехидный голос.
- Васька! Смотри-ка Васильич! – Заверещала Улька. – Какими судьбами?
- Партийный долг и верность заветам Леннона. Вот что привело меня к вам, друзья мои.
- Откуда ты взялся? – Улька вцепилась в рукав его штормовки и явно не собиралась отпускать, пока не услышит вразумительного ответа.
- Все просто! Спустился с гор, – ехидничал Феликс.
- Спал. Проснулся от грохота нашего уникального автобуса. Узрел в окно вашу кавалькаду. Не спеша, принял ванну, накинул махровый халат, выпил чашечку кофе, переоделся  в смокинг и отправился встречать дорогих гостей. Тебя устроит такой ответ? Короче, мама варит кофе в самой большой кастрюле, какая есть в нашем доме, так что разворачивайтесь! Пошли. Мама у меня - сами знаете - гостеприимная… Не поймет, если не заглянете.

И народ отправился за Васильичем греться. «Хм, походнички… - Думала Элька. - Романтики показушные. Поманили их горячим кофе и теплым домом, так сразу отказались от своей великой цели…»
- А тебя как зовут, красавица? – до Эли дошло, что вопрос адресован ей.
- Элеонора Михайловна Собакина. – Чинно промолвила она, тщательно проговаривая слова.
- А я Василий… Васильич, - как меня тут называют. – Ты нашим на хвост упала?
- Типа того. И на собаках сюда приехала.
- Сечешь. Ты бедовая, - и Васька манерно покачал головой. – У меня будет с тобой головокружительный роман, Элеонорочка…
- Маловероятно, - холодно отрезала Эля. – Романы я предпочитаю читать.
- А нам нельзя отказывать. Мы обидчивые! – Вспыхнул Васильич.
- Да вас к тому же много, если говорите во множественном числе.
- Мы одни – у нас просто царское имя, вот почему мы так говорим о себе.
- Слава Богу, деточки, Васенька вас догнал! – мама Васильича стояла на пороге, такая родная и теплая, что глаза  гражданки Собакиной снова оказались на мокром месте.

«Ну и утречко, - думала Эля. – Впрочем и ночь была не хуже. Скорее бы выбраться из-за стола и лечь спать. Где угодно, хоть… на скотном дворе» .
- Девочки-мальчики. Позавтракаете и – милости прошу на полати, отдыхать. Вы всю ночь колобродили, мыслимое ли дело? Это мой Васька дома отсыпался, а вы-то ехали.
Пухлые белые лепешки, невероятно вкусные, напомнившие  фирменные «собакинские» оладышки, были съедены в один миг. За ними последовало ведро кофе (оказывается мама Васильича, пока тот догонял друзей, перелила ценный продукт в ведро и доварила его). Вопроса о том, как заснуть после «кофе», не возникло ни у кого. На пустой железной банке значилось: «кофейный напиток Дружба».
Сон перешел «в победоносное наступление». Впрочем, Феликс даже успел еще что-то рассказать, а Васильич – ехидно посмеяться. Элеоноре их болтовня показалась трогательной колыбельной песней. «Вот сумасшедшие, - думала она, –  после такой дороги…»
 
Глава 4
Белые палатки – синие леса
- В эфире «В рабочий полдень».   Передаем программу по заявкам трудящихся.  Для героя Социалистического Труда, комбайнера Василия Петрова, по просьбе товарищей прозвучит его любимая песня  «Валенки»…
- Ну, товагищи, подъем! – Прокартавил Ленин. – Пора выдвигаться на штурм Зимнего.

«Ну вот, мучения продолжаются.» - подумала Элеонора. Она встала и подошла к  окну.
- Ах, как красиво! Прямо из окна видно озеро! Какой здесь воздух. Его не вдыхать, а есть и пить хочется. – Сказала она вслух.
- Клёвая ты чувиха, - услышала Элька одобрительный возглас Василия. – Ну, точно закручу с тобой роман.

Народ пробуждался. Ульяна, самая волевая из девушек, уже бодро командовала Васиной мамой на кухне. Наташа, нацепив очки, изучала какую-то ветхую карту и радостно кивала головой, вероятно, обнаруживая на ней знакомые названия.
Феликс спал. Лицо его было младенчески-безмятежно. «Какой маленький, - с нежностью подумала Эля. – Наверное, он страшно болен. Никогда в жизни не встречала таких худеньких. Вот кого хочется кормить и кормить.»
Фила вся эта беготня явно не затрагивала. Да и  о чем, собственно, беспокоиться? Так хорошо, когда один отслеживает маршрут, другой отдает команды на камбузе, третий - шнурует рюкзаки.
Они шли по берегу древнего озера (или реки). То и дело историчка-Наташа, взвизгивая, поднимала (нет, выхватывала) с влажного прибрежного песка то кремневый наконечник, то темно-коричневые кусочки (ИЗВИНИТЕ! «фрагменты лепных сосудов»).
Улька с неожиданной серьезностью распекала кого-то, давая советы, как настоящий психолог.
Узенький Фил уверенно шагал первым. На его спине «сидел» громадный рюкзак. Он опирался на суковатую палку, слегка обточенную волнами, явно подобранную на берегу. «Странно, - Думала Эля. – Ему будто не двадцать, а три тысячи лет… Такой спокойный, и плевать ему на  все. Точно – не от мира сего… Вот, наверное, настоящий москвич. И на меня, хи-хи, запал кажется… Да и Василий тоже на меня поглядывает. Всем я нравлюсь. Конечно, на кого тут смотреть? На Соркину что ли? Она - слишком умная, любого мозгами задавит. А на Наташку без стона не взглянешь - крепкая такая, коренастая, а голосок - тоненький. Да и кроме своих обожаемых наук - истории с археологией - ничего знать не желает. В итоге, я – Собакина Элеонора – единственная и неповторимая красавица на этом балу жизни…»
Вот так, в общении с лучшим в мире собеседником, Эля прошагала еще километров пять.
- Пришли! За работу, братцы!
- А что делать-то? – Неуверенно спросила Эля.
- Как что? Палатки ставить, душа моя! – пробасил Васильич, возникнув у Эли за спиной.

Какое дивное место! На высоком берегу озера, поросшем березками, на крошечной полянке, в траве, среди земляники и грибов, выросли три белые палатки. Они похлопывали своими линялыми боками, будто диковинные птицы – крыльями. Вот и маленький костер задымил в аккуратном очаге, выложенном большими валунами. Феликс извлек гитару из чехла и принялся ее настраивать. Наташа подошла к нему, обняла за плечи и шепотом попросила:
- Споем про пароходик?
- Запевай… - Улыбнулся Фил. – В этот солнечный день…  надо петь радостные песни.
Голос занудной исторички оказался неожиданно приятным. Она пела, поглядывая куда-то в заозерную даль, улыбаясь словам:
Не тает ночь и не проходит
А на Оке, а над Окой
Кричит печальный пароходик,
Надрывный, маленький такой
И все подпевали ей, каждый занимаясь своим делом. Эля поняла, что писклявая историчка – уважаемый всеми человек. Когда песня закончилась, Собакина захлопала (очень удивив собравшихся) и попросила слова и аккорды (что было воспринято вполне естественно и  тут же выполнено)...
Вечерело. Уже была проглочена перловая похлебка с грибами, собранными практически под ногами. И чай с дымком из котелка показался обжигающе-вкусным. Эле мучительно захотелось спать. Но никто не собирался ложиться. Ленин читал, низко склонившись над книгой «своих» трудов. Феликс обстругивал палочку, мечтая создать настоящую антикварную трость. Смешная толстушка Наташа бродила у самой кромки воды, и время от времени наклонялась, поднимая и пристально разглядывая какие-то камешки.
- Наталья! Темно же! Иди к нам! – позвала Улька. Голос ее прозвенел отдельной мелодией и, отразившись то ли от высоких берегов, то ли от вековых деревьев, то ли от самой кромки воды растворился в вечернем тумане.
Васильич криво ухмыльнулся и предложил «благородному собранию» собраться у костра как стемнеет, чтобы отметить  «встречу на Эльке». (Элеонора этого не слышала. Она спустилась к озеру, чтобы помочь Наташе донести находки. ) Улька, прищурившись, погрозила Васильчу кулаком, а Фил с Лениным пробурчали что-то нечленораздельное.
Тем временем Василий извлек из кармана телогрейки – вероятно, в качестве решающего аргумента - настоящую армейскую флягу («дед с ней всю войну прошел»).
Ночь сошла бы за сказочную, «когда б не мошкара» - как пелось в одной из  Наташиных песен - и сырость, пронизывавшая до костей даже в спальнике. Эля так и не смогла согреться, ее зубы выбивали барабанную дробь. Решив, что дальнейшие попытки уснуть – бесполезны, она выбралась из спальника и подошла к костру.
У самого огня развалился Васильич. Он напомнил ей чеширского кота из сказки про девочку Алису. Громадное лицо его осклабилось в довольной улыбке:
- Сама пришла, ах ты умница! Садись поудобнее. Вот здесь. Я тебя ждал.
- Мы разве договаривались? – удивилась Элеонора.
- Зачем договариваться о встрече двум симпатизирующим друг другу индивидам? Я же сказал тебе, еще утром, что приударю за тобой?
- Но я… - промямлила Эля, - я замерзла.
- Так ведь и я замерз. А согреться можно только вдвоем. Первый закон туриста. Причем вдвоем с хорошенькой барышней это произойдет гораздо быстрее, чем с пьяным соседом по палатке. – Физиономия Васильича сделалась еще противнее.
- Но я шла греться к костру, а не к тебе, - прошептала Эля и попятилась.
- Селянка! Ты что – не хочешь бо-ольшой и чистой любви?
- Представь себе, - нет!
- Ну да ничего. – Васильича отказ нисколько не смутил. Он достал свою верную (вероятно, бездонную) флягу. - Давай тогда хлопнем по крышечке – за дружбу. Будем друзьями. И вообще, как говорит Ленин: «любовь – это буржуазный предрассудок».
- Ну, если по крышечке? Наливай.
Элеонора очнулась в палатке Васильича рано-рано утром. Хитрый кот храпел рядом, обнимая ее так, как никто еще не обнимал. Она сразу поняла, что прошедшей ночью между ними произошло нечто серьезное, только вот, увы, не могла ничего вспомнить.
«Скорее, пока никто не видит моего позора, встать и бежать умываться…»
Эля выбралась из цепких объятий Васильича и, разыскав свои вещи, часть которых валялась прямо у костра, спустилась к озеру. Отойдя на приличное расстояние от лагеря, она разделась и прыгнула в воду. Какое чудо! Это была теплая приятная ванна, над которой вместо горячего пара клубился утренний туман. Где-то в лесу просыпались птицы, чьи голоса звенели лучше любой музыки. Пахло водорослями и просто утренней свежестью. Голова была абсолютно пуста. Эля плыла вдоль берега, наслаждаясь Утром. Вероятно, первым утром ее взрослой самостоятельной женской жизни.
- Элька! За буйки не заплывай, - откуда-то из тумана прозвенел голос Ульяны. – Там ключи холодные, ногу сведет.
- Не буду, - откликнулась Эля.
Как ни в чем не бывало, они встретились вокруг костра за завтраком, сваренным хозяйственной Улькой. Никто никого ни о чем не расспрашивал. «Какие воспитанные люди, эти москвичи, - подумала Эля. – наши бы уже все косточки перемыли и в глаза бы какую-нибудь гадость сморозили.»
Между тем, разговор все-таки состоялся. Просто Элька при нем не присутствовала. Ульяна пообещала Васильичу за растление подруги «уши повесить на сук», на что блудливый кот немедленно отреагировал, продолжив слова популярной песни: «и тихо станцую вокруг». В ответ Ульяна, явно разозлившись, пригрозила, что в случае повторной «встречи на Эльке» попросит «помощи клуба» и ему мало не покажется.
Вероятно, остальные действительно ничего не заметили. Впрочем, проходя по лесу, Васька в тот же день получил травму – шедший впереди Фил «случайно» резко отпустил ветку, которая рассекла бедолаге бровь.
Две недели у озера пролетели как один миг. Купание, дежурство у костра, пешие прогулки вдоль берега, грибы… А какие закаты они наблюдали… Эля узнала множество новых песен и даже научилась мастерски подпевать! Причем слушатели оставались в полной уверенности, что она знает все эти песни. «Не зря, не зря я «музыкалку» окончила» - думала Элеонора.
Васильич, возможно опасаясь Улькиного возмездия, или по какой-то другой неизвестной причине, больше к Эле не подходил. Впрочем, она старалась держаться от него подальше. Ей вовсе не нравились его шутки, а все, что он рассказывал, казалось враньем или, как минимум, было уже кем-то написано и даже опубликовано. О том, что между ними что-то произошло, она старалась не думать.
 
Глава 5
«Воскресенье в Москве»*
(*Название песни Ю.И.Визбора)
Воскресное утро впервые за долгие месяцы учебы выдалось абсолютно свободным от каких-либо дел. Соседка по комнате в общежитии еще в пятницу уехала к маме в Калугу. Друзья и знакомые, вероятно, вершили свои неотложные дела. Проснувшись в 10 утра, Элеонора решила посвятить этот день (скорее, абсолютно бездарный, в ее понимании) написанию писем друзьям и подругам.
«О, свет очей моих, Елена Михайловна! Приветствую Вас!
Какие заботы омрачают ваше прекрасное чело? Что учеба? Радует ли возлюбленный?
Здесь, в  Москве, все не так просто, как когда-то нам с тобой казалось. Окружающие меня люди суетны и ненадежны. Разве можно назвать подругами всех этих Наташек, Ульянок и Вероничек? Подругами с большой буквы, такими, как ты? Они просто отягощены своими комплексами. И один из самых главных – комплекс превосходства. Они с каким-то  нескрываемым подозрением относятся к нам, выходцам из Российской Провинции. Рассказывают друг другу истории об иногородних женихах-проходимцах, уверены, что мы, провинциалы приехали сюда, чтобы ходить по их трупам… Какая чушь! Разве можно судить о человеке по штампу о прописке? Чем, спрашивается, отличается человек, родивший на четыреста пятьдесят километров южнее Москвы? Ан нет! Скольким моим знакомым этот московский «пунктик» сломал жизнь!? Полюбил наш с тобой одноклассник Гришка Курочкин Веронику Шишову (ты знаешь, мы с ним учимся в одном институте). Привела она его домой, с родителями знакомить. Те сразу в крик: «Тебе не Никочка нужна, а московская прописка!» И все. Запретили им встречаться.
А уж как они бездарны! Ты помнишь наши самодельные выпускные платья? Как мы их «сваяли на живую нитку» буквально за одно воскресенье?
Эти жалкие курицы на такие подвиги не способны – они не умеют держать в руках иголку и даже элементарным вкусом не обладают. Представь, Наталья, к примеру, до сих пор ходит на танцы в платье, купленном ей к выпускному вечеру в валютном магазине «Березка». Да еще хвастается, что шить не умеет. Она способна только какие-то камешки непонятные собирать, уверяя всех, что это орудия труда древнего человека. Да у нас по берегу Воронежа таких камней завались, да?
Как прошла твоя первая сессия? Как анатомия, которую ты так старательно зубрила весь семестр? Сдала? Как всегда – на «отлично»?
У меня тоже все неплохо. Без «четверок». Не то, что у столичных девиц. Им же не важно, какие отметки получать, папа-мама накормят. А мне нужна стипендия повыше, чтобы жить.
На личном фронте – разнообразно. Оказывается, пользуюсь успехом… миллион поклонников, каждый за честь сочтет сводить меня в «Шоколадницу» (это кафе такое). Но я – придирчива. Да и действительно: один – с кривыми зубами, другой – ростом маловат, третий… фу, у него изо рта пахнет. Скажи мне, как медик, он что - зубы не чистит по утрам? Как ты думаешь?
На этой высокой ноте я прощаюсь с тобой, о, любимейшая моя подруга!
Твоя верная Элеонора.»
С удовлетворением поставив точку, Эля задумалась. Полгода в Москве. В Городе Мечты. А что сделано? Почти ничего. Среди знакомых так мало перспективных женихов. Да и вообще москвичи отличаются завидным непостоянством. Сегодня пылко целуется и обещает злотые горы, а завтра не замечает и даже забывает придержать дверь в метро. А они здесь ой какие тяжелые. Есть один замечательный человек – Феликс. Он бы, возможно, женился. Но уж больно худенький. Да и из института его выгнали за что-то. Работает санитаром в больнице. Не солидно будет с таким в люди выходить. Да и в Липецке засмеют. Скажут, что откормить не смогла.  М-да.
Элеонора обнаружила, что писала письмо два часа. Пожалуй, пора пройтись. В этот «солнечный день» было особенно одиноко и хотелось повидаться с папой. Ну, это-то поправимо. Как бывало в таких случаях, Эля отправилась на Лесную улицу. Вот школа, где учился отец. Дом культуры имени Зуева, куда он бегал каждый день, в театральную студию. И самодельный дворовый стадион - в юности папа был лучшим вратарем района. Элин любимый сквер… особенно пустынный в это время года. Она нашла относительно чистую скамейку. «И снегопад на этом свете, снегопад…» - как в песне Визбора, которую она недавно разучила. Ни души. Даже с собаками никто не гуляет. Когда-нибудь «вверну» в разговор эту картинку. Как иллюстрацию к теме моего одиночества. Многих наверняка растрогает. Особенно таких жалостливых и добрых, как Наташка.
Зачем? Да чтобы не оставляли меня одну в воскресенье, терзались муками совести, в случае моего отсутствия. Пусть привыкнут к мысли, что я им необходима. А там, глядишь, найду хорошего человека и навсегда поселюсь в Городе Мечты.
Раздумья были прерваны появлением очень пожилой женщины в черном, которая медленно переставляла свои тяжелые ноги по заледеневшей дорожке, опираясь на неказистую палку. Эля с досадой вспомнила свою умершую московскую бабушку: «сколько моих проблем разрешилось бы, если бы она была жива…»
- Деточка, - Элеонора неожиданно услышала приятный и не характерный для столь пожилой особы голос. – Позволите ли Вы нарушить Ваше одиночество на этой скамейке?
- Конечно-конечно, - закивала Эля и даже, привстав, помогла даме сесть.
- Видите ли, наша булошная сегодня закрыта – воскресенье – а в дежурной хлеба не оказалось. Отправилась на Тверскую, к Филиппову. Ох, ну и путешествие! Под ногами – лед. Голова идет кругом. Ноги разъезжаются.
- Может быть, Вас проводить? (Эля почувствовала симпатию к незнакомке. Ведь такое произношения слова «булочная» - как говорил папа –это «старомосковский диалект». А уж упоминание о Филипповской булочной выдавало в ней настоящую старую москвичку. «Так говорила бабушка Анна» - вспомнила девушка.)
- Ну что Вы, это неудобно! – манерно отказывалась Дама. – Кстати, мы уже пять минут беседуем, а я не знаю, Вашего имени.
- Элеонора.
- Очень приятно. Меня зовут Анна Аркадьевна.
- Вот и познакомились. А летом наша встреча вряд ли была бы возможной. Здесь обычно такое столпотворение – все скамейки заняты.
- Да, тем более что лето я предпочитаю проводить на даче, в Красково.
- Это Казанское направление?
- Да, деточка. Вы там бывали?
- Нет, - смутилась Эля. – Просто одна моя приятельница живет неподалеку, в Томилино.
- Какое меткое слово Вы употребили, Элеонора. «При-я-тельница». – Анна Аркадьевна сознательно растянула слово, будто спела его. - Недавно мы поспорили с моими внучками. Представляете, всех, даже мимолетных знакомых, они сразу называют подругами.
- Но разве это правильно?
- Конечно же, нет. – Анна Аркадьевна погрузилась в свои мысли. – Если хотите, представлю на Ваш суд свое понимание этого вопроса.
- Пожалуйста, прошу Вас! - Глаза Эли лучились искренней симпатией и интересом. «Не случайно я отправилась на эту странную прогулку!»
- Так вот, - осанка Дамы изменилась, лицо сделалось горделиво-величавым. – У человека не может быть много друзей с самого детства идущих вместе, правда? С годами по разным причинам их остается все меньше и меньше. Вряд ли все те, с кем Вы играли в младшей группе детского сада оказались в одном классе? А те, с кем сидели за одной партой, отправились в один и тот же ВУЗ? Жизнь разбрасывает людей по разным городам и странам, причудливо выписывая самые невероятные жизненные сценарии. Новые впечатления, а также расстояние и время практически бесследно стирают из памяти давних друзей, да и о чем с ними говорить, если Вы уже изменились? Все это так похоже на просеивание муки. Редкая дружба «проскочит» через такие ячейки! Действительно интересных Вам людей, с которыми вдобавок Вы были вместе в детстве и юности с годами остаются единицы. Но это самые важные люди в Вашей жизни. Не так ли?
- Действительно… - Эля в задумчивости принялась покусывать губу. Есть ли у нее такой друг? Действительно есть. Один. Та самая Ленка Покровская, которой она сегодня написала столь откровенное и пространное послание. – Но почему они все-таки остаются с нами?
- Они помнят Ваше и свое детство. Вы для них – главный свидетель того, что их детство и юность ВООБЩЕ БЫЛИ. Вами очень дорожат. Прощают мелкие колкости, хвастовство и даже то, что Вы забыли поздравить их с днем рождения. Все эти мелочи не имеют значения, потому что каждый любит свое прошлое. Или… пожалуй не так… каждый из нас по сути своей эгоист. Он любит себя в своем прошлом.
- Но мы общаемся с множеством других людей, кто же они?
- Я называю их попутчиками. Мы встречаем их на каком-то этапе своего пути, некоторое время идем вместе. А потом, когда поднимаемся на следующую ступеньку, прощаемся.
Эля увидела, как в глазах ее новой знакомой промелькнула грусть. Или ей это показалось?
- Но ведь у людей бывают мужья, дети, внуки… Они тоже попутчики?
- Представь себе, да. А уж мужчины… Они норовят проехать с нами лучшую часть пути, а потом выходят на понравившийся им перрон, оставляя нам лишь наши болячки и скорбь по ушедшей юности.
- Неужели ничего нельзя изменить? Может быть, попробовать выходить самой?
- Эх, молодость! Конечно, сначала ты будешь выходить сама. Но с годами все меняется. И выходят от нас. – Анна Аркадьевна опустила голову. Ее палочка принялась выстукивать какую-то грустную мелодию.
- А если посмотреть на это с другой стороны? – В тот момент Эля так хотела, чтобы жизнь ее случайной знакомой наладилась… - Ведь человек – сам кузнец своего счастья? Вот и здорово, что они ушли, значит, оставили нас в покое.  А мы посвятим освободившееся время какому-то делу.
- Откуда только силы взять? – монотонно постукивавшая палочкой Дама стала превращаться в уставшую от долгого пути старушку.
- Может быть, это только мое мнение… Но я бы почитала какой-нибудь романчик Франсуазы Саган или вообще… поставила бы пластинку Джо Дассена. Гарантированный результат - и настроение другое, и попрактиковаться в языке всегда полезно.
- Как это мило, деточка! – старушка исчезла. На скамейке, словно на троне, опять восседала Дама – Вы франкоманка?
- Да, в какой-то мере.
- Для меня французский – это жизнь. Я работала переводчицей.
- Вы были в Париже? – с восхищением принялась расспрашивать Эля. – Вы разговаривали с настоящими французами?
- Да, представь себе. Французы – такие же люди, как мы. В Париже бывала несколько раз. Но остальная часть Франции меня заинтересовала даже больше, чем столица. Однажды пришлось переводить на русский язык один из романов упомянутой тобой Франсуазы Саган. Довольно любопытной вышла и наша встреча. - Анна Аркадьевна с улыбкой  взглянула на Элю. – правда, я не люблю «Житан» без фильтра, с некоторых давних пор предпочитаю наш отечественный «Беломор».
Эля была потрясена. В заснеженном сквере, рядом с ней, непринужденно общаясь, сидит фактически Историческая личность! Нет, стоило поступать в московский ВУЗ, ютиться в общаге, хотя бы для того, чтобы состоялся этот разговор.
- У тебя, Элечка, есть шанс – через меня пожать руку Франсуазе. – Палочка в руках Анны Аркадьевны приобретала обличье если не скипетра, то - по крайней мере - жезла церемониймейстера или волшебной палочки феи из «Золушки».
- Как?
- Один недавно ушедший от нас историк литературы, с которым мы отдыхали в Гульрипше, подарил мне теорию рукопожатий. Например, ты пожимаешь руку мне – а я пожимала руку Франсуазы. Значит, от твоей любимой француженки тебя отделяет одно рукопожатие. Мой знакомый рассказал тогда, что соприкасался с Пушкиным (всего!) через два рукопожатия. Кто-то из его собеседников общался с сыном Александра Сергеевича.
- Фантастика! Значит, если следовать этой логике, история – скорее не академическая наука, а окружающая нас жизнь?
- Помнишь, стихотворение Шпаликова «Я к вам травою прорасту»?
- Да, эти стихи положили на музыку и исполняют Никитины.
- Может быть. Помнишь первые строчки?
«Я к вам травою прорасту,
Попробую к вам дотянуться…»
История прорастает в нас. Вот скажи мне, почему ты сидишь в этом скверике одна, в пасмурный воскресный зимний день? – Анна Аркадьевна хитро ухмыльнулась.
- Я гуляла по местам папиного детства. Мне его очень не хватает, вот, пришла туда, где он часто бывал.
- Что же произошло? – Анна Аркадьевна, вероятно, подумала о самом плохом.
- Он больше… - Эля потупилась и покраснела. Ей вдруг стало мучительно стыдно признаться в том, что она – не москвичка. – Папа больше не живет в Москве. Они с мамой в Липецке живут. А я здесь только учусь.
- Извини, что придираюсь к словам – такая у меня работа. Что значит «больше не живет»? Еще как живет. Если ты приходишь сюда, фактически, чтобы пообщаться с ним, значит, он еще гуляет по этим улицам, живет, возможно, в давно снесенном доме, в школе учится. Да, кстати, какой язык он изучал в школе?
- Французский. Он очень хотел со временем найти своих родственников, которые эмигрировали после революции. Почему-то он уверен, что они – во Франции.
- А фамилия его, не Собакин, случайно?
- Да… Откуда Вы знаете, Анна Аркадьевна?
- Ну конечно, ты и похожа на него и на Аннушку. – Дама хитро прищурилась. – Все-таки Москва – большая деревня. Все всех знают. Видишь ли, деточка, когда-то я была его учительницей французского. В те далекие годы у меня не было возможности заниматься переводами, и я пять лет проработала в школе, тут недалеко.
- Какая у Вас память! – только и смогла прошептать Эля.
- Твой папа был уникальным учеником. Внимательным и аккуратным.
- А Вы, Анна Аркадьевна, были замечательным учителем. Папа до сих пор много читает по-французски.
- Вряд ли. Я тогда только вернулась в Москву после восьмилетнего отсутствия и долго не могла отделаться от ощущения, что оказалась на другой планете. Так трудно было возвращаться к обычной жизни. Собакины меня очень поддержали. Мы были дружны. Я частенько заходила к ним попить чайку, взять книгу из их библиотеки, поговорить по-французски с твоей прабабушкой. И твою замечательную бабушку я не просто знала – мы многое пережили вместе.
- Бабушка умерла два года назад.
Анна Аркадьевна, казалось, не услышала печальной вести. Ее переполняли воспоминания.
-. Это была удивительная семья. Настоящая старая московская Фамилия – с десятилетиями выверенными традициями. С кодексом чести. Насколько я помню, твой прапрадед перебрался в Москву из Ярославля в середине XIX столетия. Так вот, став москвичом, он передал всю свою библиотеку в Исторический музей. До сих пор там существует фонд его имени. По меркам нашего города, где большую часть населения составляют приезжие; Собакины, безусловно, - коренные москвичи. У вас должны храниться старые фотографии, которые мне показывала твоя бабушка, Анна Александровна.
- Увы, не знаю. Может быть, у папы?
- Дай Бог. – Всю жизнь жалею, что потеряла Аннушку. Телефон у них сняли, а у нас в бараке его и вовсе не было. Той зимой, когда ломали их дом, страшно болела моя дочь. Я могла выбежать из дома только в аптеку или за хлебом… После их переезда мы потеряли друг друга.
Анна Аркадьевна задумалась. Множество давно забытых людей окружили их скамейку. Заполнили весь замерзший старый сквер. Слышались голоса, клубился сигаретный дымок, даже казалось, что снег поскрипывает под ногами. Признаться, она забыла о том, что рядом сидит некая Элеонора и внимательно слушает ее рассказы. Девчонка, так похожая на своего отца.
Раздумья были прерваны топотом чьих-то быстрых ног, громким вскриком:
- Бабушка! Слава тебе Господи! Уже темнеет. – Тараторила крошечная темноволосая девчушка, завернувшаяся в огромный белый шарф, накинутый поверх дутой куртки. - Тебе стало плохо?
- Нет, Лёлечка, все в порядке. Я даже купила свежий батон у Филиппова.
- Мы волнуемся, мама собирается идти в милицию. А ты ведешь благодушные беседы в заснеженном сквере? Ты ушла в полдень, а сейчас уже пять!
- К чему такая паника? Я – свободный взрослый человек. Имею право пойти, куда захочу, не отчитываясь перед вами. Со мной ничего не может произойти. – Завершая  грозный (вероятно, привычный) монолог, Анна Аркадьевна вспомнила о своей новой знакомой. Царственно повернувшись к внучке, Дама представила их друг другу: - Знакомьтесь! Эля – это моя внучка Лёля. Деточка, перед тобой – Элеонора Собакина.
«В лучших традициях дипломатического этикета», - подумала Эля.
- Из той потерявшейся дружественной семьи? – удивилась девушка.
- Да! Они нашлись.
- Мама обрадуется, - улыбнулась Лёля.
- Что ж, оказывается, меня «ищут пожарные, ищет милиция»… А посему - пора прощаться. Детка, запиши наш телефон и адрес. Мы будем очень рады увидеться с тобой и, конечно, с папой, когда он приедет в Москву. Пусть обязательно мне позвонит. Не откладывая в долгий ящик. Все-таки, мне уже много лет.

Счастливая Элеонора возвращалась в общежитие, в буквальном смысле слова не чуя под собой замерзших ног. По дороге она забежала на телеграф и отправила отцу пространное послание: «Нашлась твоя француженка зпт Анна Аркадьевна тчк Телефон АВ74702 тчк Все хорошо тчк целую тчк Эля»
Отцу, наверное, будет приятно, а уж я для себя такую замечательную ниточку ухватила! Раз мои родные ей когда-то помогли, она сочтет за счастье помочь мне. Уж я-то знаю таких людей. На них можно опереться в трудную минуту. Вот и обопрусь.
Вечером у нее поднялась температура, и всю следующую неделю Эля провалялась в постели.

Глава 6
«Мешает жить Париж»

За окном «вправду кончается март». Еще лежит снег, а проталины - только там, где проходит теплотрасса. Морозец напоминает о том, что сапожки надо выбирать по сезону, а не только по внешнему виду. Да и шарф вряд ли оказался бы лишним. Противная простуда не проходит. Два месяца насморка придают ее речи салонный французский акцент. О –ля-ля!

- Такое глубокое АН характерно только для парижского диалекта! – это одногруппники, АНтошка с АНдрюшкой насмехаются. Имеют право, ведь они притащили настоящий АНанас. Где достали – непонятно. Как есть – тоже. Она пробовала раньше только вьетнамские – в банках, уже очищенные и законсервированные. Жесткие бока ананаса не сразу удалось взрезать единственным ножом.  Почетное право разделать африканское чудо было безоговорочно отдано единственной даме, и вот теперь парни с упоением наблюдали за процессом, комментируя и давая советы.
- Говорят, что ананас - это очень сочный плод! – подначивал Антошка. Его прозрачно-серые глаза просто излучали ехидство.
- А витаминов в нем… Говорят, что все голливудские красотки обожают эти сочные плоды и питаются только ими – ведь от них не толстеют. – Вторил Андрюшка.
- Ой, мальчики ! Получилось! Только почему-то сок не брыжжет, - удивленно протянула Элька.
- Вероятно, он притаился где-то в глубине плода, - задумчиво предположил Андрей.
- Очень глубоко! – подытожил Антон.
Вкус  экзотического плода оказался совсем не таким, как у его консервированных вьетнамских собратьев. Увы! Он был незрелым. Странная жидкость (вероятно, обещанный сок) жгла и колола губы и десны. Было решено оставить его на подоконнике («Чтобы дозрел!») и выпить чаю…
О, эта славная московская привычка! Наилучший чай («со слоном»!) был по обыкновению заварен Антоном, который слыл знатоком  чайных восточных хитростей. 
И началось общение. Ребята рассказывали обо всех последних новостях, а потом Антоша, загадочно улыбаясь, посвятил их в страшную тайну – сегодня утром он решил написать фантастический роман о героях-звездолетчиках, покоряющих неизведанные миры. Конечно, им троим отводились главные роли. Со временем предполагалось создать на основе романа киносценарий и заделать наконец брешь, которая явно виднелась в отечественном кинематографе.
- Нам не нужны «Отроки во Вселенной», - разглагольствовал Антоша. – Отречемся от «Туманности Андромеды». Наш фильм увидит вся страна, да что там страна – весь мир будет рукоплескать героям нашего фильма. То есть нам, ребята! Нас сыграют лучшие актеры. А еще… Я знаю, я чувствую, какая музыка будет звучать за кадром. Я сам ее сочиню.
- Подожди, дружище… - удивленный размахом Антошиных планов, Андрей решил вмешаться. – Как тебе удастся написать музыку к фильму, если ты не композитор?
- Пустяки, я напишу. Кстати, недавно я придумал новый способ игры на гитаре.
- Но ты же нот не знаешь.
- И это тоже пустяки. Я тут позаимствовал у Володьки гитару и три ночи рассчитывал математическую модель звучания гитарных аккордов. У меня же получилось! Скоро я сыграю вам свою первую мелодию.
«Ну и друзья у меня, - вяло текли Элеонорины мысли. – Болтун и его подпевала. Смех, а не друзья…»
Она явно заблуждалась. Спустя еще полчаса Антон сбегал в соседнюю комнату, чтобы «занять гитару на минутку». По комнате поплыли удивительные звуки. Это было гораздо приятнее, чем дегустация экзотического плода и дальнейший «бенефис хвастуна». У него действительно здорово получилось. Но когда Эля попросила подыграть мотив одной  недавно узнанной ею песни, у гитариста ничего не вышло.
- Я же предупреждал - пока не все могу. Но если ты еще раз напоешь мотив, можно будет попробовать…
- Слушай, это же один из самых простых мотивов – в ритме вальса:
«Ну что, мой друг, свистишь? Мешает жить Париж?
Ты посмотри – вокруг тебя – тайга. А-а-а» - пропела Элеонора.
- Попробую еще разок. Андре, поддержи меня.
- Вот болван, блатные же аккорды. Элементарно, Ватсон.
- Сам дерево. Я же сказал, надо потренироваться, формулами все это  записать. Забыл, что у меня, в отличие от вас, слуха нет. Слышал про медведя, который на ухо наступил?
- Ребята, зачем ссориться? Этот и я сыграю. На скрипке.
Любуясь собой, она достала из-под кровати потертый коричневый футляр, явно позируя, немного подстроила скрипку и воспроизвела мелодию.
- Сударыня, я сражен Вами наповал. – Андрей преклонил колена пред юной скрипачкой и поцеловал ее руку со смычком.
- А что? Это – мысль. Все придумано – создаем ансамбль. Это – последний писк «кспшной» моды. – Задумчиво пробормотал Антоша.
- И как ты себе это представляешь?
- Очень оптимистично, уважаемые коллеги по цеху. К примеру, ты, Андрюха, играешь на ударных…
- Совсем свихнулся! На каких-таких ударных? На барабанах что ли?
- Это было бы здорово, но ведь с ударной установкой в лес не пойдешь. А, следовательно, это должны быть подручные материалы, простите, инструменты. Перевернутый кан, детский молоточек-пищалка (я видел у «Последнего шанса» такой), деревянные ложки. Смотрите, как здорово – все легкое и с собой всегда носимое.
- Болтун ты все-таки. Я же никогда не играл на таких инструментах!
- Равно, как и на ударной установке.
- Пустяки, дело житейское, как говаривал товарищ м-м-м Карлсон. Сыграешь, если мы попросим. Вы же, сударыня, со скрипочкой, как настоящая выпускница консерватории или Гнесинки, на худой конец…
- Но разве я соглашусь тащить в лес свой единственный инструмент?
- А куда тебе деваться, еще как согласишься. Ты, кстати, становишься неотразимой с этой штукой на плече. Я просто влюбляться начал потихонечку.
- Стало быть, Вы, Антон Владимирович, возьмете на себя скромную роль первой гитары.
- Без слуха и голоса…
- Ну, типа того, если все меня попросят и дадут достаточно бумаги  хоть какой-то «куркулятор», то… я гарантирую через месяц узнать десяток песен нашего дивного коллектива.
- А петь кто будет, когда мы все станем играть?
- Ну, это уж вовсе пустячное дело. У меня красивый баритональный тембр.
- Все бы ничего, если бы не медведь, когда-то случайно прошедший мимо твоей колыбели…
- Но ведь настоящие друзья никому не доверят такой страшной правды. А если и проболтаются, то никто им не поверит.
- Скорее всего, это правда.- Кивнули головой Элеонора и Андрей.
- Тогда – в путь, господа. Дорогу осилит сами знаете кто. Поговорим о репертуаре. – Невозмутимый Антон извлек из кармана блокнот и ручку.
- А это еще зачем? – Недоуменный вопрос ребят повис в воздухе.
- Господа! Я предлагаю утвердить репертуар! Первой песней станет та самая, про Париж.
«Эх, если бы они знали, как я люблю этот город. Кажется, я жила там когда-то давно, в прошлой жизни. Бродила по его улицам, сидела в бистро и говорила… блестяще говорила по-французски. Как жаль, что все это – лишь муки моего скудного воображения…» - думала Элеонора.

- Отлично, репертуар утвержден. Соло-гитарист удаляется на репетицию. Просьба неделю не беспокоить.
- Интересная получилась встреча, - задумчиво сказала Эля, прощаясь с ребятами.
Засыпая она представляла себе, как они, трое, одетых в одинаковую одежду, не хуже «Биттлз» или «Песняров» выходят на сцену. Зал взволнованно ахает, увидев девушку со скрипкой. Цветы, поклонники, огни рампы, наконец! Под утро ей приснилось, что они выступают в Париже. Впрочем, у сна оказалась неожиданная развязка. Они действительно в Париже, на сцене легендарной Олимпии, но она почему-то в переднике, изукрашенном какими-то цветочками, а зал состоит из знакомых – одноклассников, однокурсников и родственников. У каждого из них в руке – подгнивший помидор, и ее главная задача – не упасть под их тяжестью, которая вот-вот обрушится. Грянет, как гром среди ясного неба…Или как будильник?

Глава 7
О любви, смерти и опять о любви

Однажды утром Элеонора опоздала в институт. Странно, именно в тот день ей, отличнице, нельзя было так поступить. Но она разговорилась в метро с одним парнем и… Да, вероятно, оно настигло ее. Что «оно»? Святое, иррациональное, абсолютно бессмысленное чувство. Вначале ей показался странным его облик – «джентельмен» был облачен в строгий костюм-тройку и белую рубашку. Но на голове юноши весьма органично смотрелась кепка с пластмассовым козырьком. Обут же он был в самые обыкновенные  вьетнамские кеды. Причем, в правом был белый шнурок, а в левом – черный. Эля сама к нему подошла и заинтригованно спросила, почему в его кедах разные шнурки. На что получила не менее странный ответ:
- По всему.
«Нахал», - подумала она, но промолчала.
Но обладатель столь экстравагантной одежды решил продолжить разговор:
- А почему на Вас, мэм, такие странные, не по погоде, туфельки? Вы Золушка и возвращаетесь с бала?
- Действительно, с бала, но вот в имени Вы ошиблись! – Элеонора просто задыхалась от его наглости. - Я – Наташа Ростова.
- Куда смотрят Ваши дворянские родители? Неужели нельзя купить дочери приличные кеды?
- И вдеть в них разноцветные шнурки для пущей индивидуальности? Мои родители смотрят в будущее. Им неважны условности современной моды. Подумаешь, обувь неподходящая… Главное, чтобы в голове было достойное содержание.
- Тоже неплохо. Да и действительно – при чем тут обувь?
- Мне интересно, как Вы представитесь – ведь наше знакомство почти состоялось?
- Хорошо, я буду Пьером Безуховым, уговорили. – Улыбка незнакомца явно показывала, что ему нравится такая перепалка. – Только не говорите, что опаздываете в институт. Не убивайте меня банальностью!
- Не скажу, - улыбнулась Эля. – Я собираюсь в Нескушный сад. – Она отчетливо, по-московски, произнесла название своего любимого места для прогулок.
- А где это? – похоже, незнакомец о нем прежде не подозревал.
- Какое это имеет значение? У меня запланирована прогулка...
- Могу ли я, как Ваш давний знакомый, составить Вам компанию?
- Я подумаю.
Она вдруг захотела пройтись с незнакомцем по любимым аллеям. Пусть он не москвич и вообще за гранью, но ее всегда интересовали нестандартные личности.
- Пойдемте же, Пьер!
- О, Наташа, Вы интригуете меня.

И была замечательная прогулка. Чудесные ароматы талого снега, посвисты синиц, яркое март-апрельское небо. И солнце! Таким и запомнился тот чудесный день.
Закончился он весьма возвышенно – поцелуем на пороге общежития, обещанием ждать каждое воскресенье в 11 утра у входа в Нескучный сад и грезами… Загадочное томление поглотило Собакину Элеонору. Лишило ее сна и отбило всякое желание учиться. Ее сердце так сладко замирало при одной лишь мысли о Нем. И голова плыла…
Однажды весной они отправились в Ярославль. Просто плюхнулись в поезд и… не заметили, как он добрался до конечной станции. На полутемном вокзале им удалось обнаружить старушку, которая сдавала комнатку для приезжих. Крошечный уголок в покосившемся старом домике на окраине. Там, на старинной никелированной кровати «с шишечками», провалившись в жаркие перины, они впервые заснули вместе.
Наутро влюбленные выпили по кружке молока и, заплатив бабушке за день вперед, отправились осматривать город.
- Знаешь, ведь это родной город моих прадедов, - вскользь заметила Эля.
- Надо же! А кем они были?
- Купцами. Как рассказывала бабушка, очень зажиточными.
- Ты не знаешь, где они жили?
- Увы, нет. Но ведь можно довериться генетической памяти?
- Тогда вперед! Веди меня к хоромам предков…
- Что ж, пойдем. Они обошли город вдоль и поперек и на одной ничем непримечательной улочке увидели Дом. Построенный явно в начале 20 века, деревянный особняк в стиле модерн явно доживал свои последние дни. Дверь, украшенная причудливыми стеблями лилий, почти не закрывалась. Давно выбитое овальное окно лестницы было заменено листом фанеры, грубо вырезанным чьей-то неумелой и оттого недоброй рукой.
Ох, какое тоскливое зрелище! Рядом с кнопкой давно сломанного звонка едва виднелась полу-истертая табличка «Почетный гражданин Ярославля Варфоломей Викентьевич Собакин».
- Ох, - только и смогла выдавить из себя Эля. – Это тот самый дом.
- Представь себе, каким прекрасным был этот особняк эдак в 1902 году… Дыши глубже, приступ удивления пройдет быстрее, чем ты думаешь.
- А может быть, стоит войти внутрь?
- Может быть… Хотя… Там внутри наверняка страшнее, чем снаружи.

И то оказалось правдой. В нос сразу же ударил жуткий запах кошек, плесени и чего-то не менее отвратительного. На покосившейся лестнице со сломанными перилами сидел, обхватив голову руками, пьяный старик. Он покачивался в такт своему свистящему дыханию.
- Дедушка, Вам плохо? – Элеонора почувствовала такую жалость к несчастному старику, как будто он был ее родственником.
Старик как-то неловко откинулся назад, приоткрыл глаза:
- Кто тут шастает спозаранку? Муська, шла бы ты домой. Отдыхаю я. Со смены вот пришел и отдыхаю.
- Извините, я не Муська. Меня по-другому зовут. А вы не знаете, живет ли здесь кто-то из Собакиных?
- Ты чё, обалдела? Своих не знаешь? Потерялась что ли? – старик еще какое-то время бормотал какие-то нечленораздельные ругательства, разглядывая Элеонору и ее спутника. «Пьер» (а его настоящего имени Эля так пока и не узнала «да и зачем?») пытался увести свою спутницу из неприятного места, но девушка будто вросла в древнюю лестницу.
- Стоп, - старик потряс головой, вероятно, чтобы восстановить хоть какой-то мыслительный процесс… - Действительно, чтой-то я? Не можешь ты быть Муськой. Она же уехала туда… откуда нет возврата.
- Умерла? – зачем-то переспросила Эля.
- Да нет, не знаю. Просто она туда уехала. – Старик неуверенно махнул рукой. – За границу. Лет пятьдесят назад.
- Простите, но я в этом городе впервые, - почему-то начала оправдываться девушка.
- Эк вас всех пораскидало, Собакины! – задумчиво произнес старик.
- Откуда вы знаете мою фамилию.
- Да кто ж ее не знает? У тебя же на лбу она написана. Не можешь ты быть ни Ивановой, ни Кошкиной. Ты в родные хоромы пришла. Только вот еще немного – и не будет ни меня, ни дома твоего родового.
- А вы тоже… Собакин?
- Я-то? Да, по рождению. А по паспорту я - Иванов, Николай Николаевич. И баста об этом. Не мешай отдыхать. После смены я.

Старик не был расположен говорить. Эля же не знала, о чем его спросить. Помог случай. В дом вошла женщина. Основательная такая тетка, с сумками наперевес.
- Нашли с кем толковать. Он последние мозги пропил. Какой токарь был! Весь город его уважал. А вот старуху свою похоронил и пьет. Ничего вы от него не узнаете. Спросите меня лучше, может помогу?
- Меня зовут Собакина Элеонора. Студентка. Из Москвы приехала. Знаю, что мои предки в этом доме жили. Да и дедушка во мне какую-то Муську узнал.
- Была такая, сестра его младшая. Да, говорят, уехала когда-то вместе с их родителями во Францию. И похожа с тобой, точно. У него портрет ее висит, мы же с ним соседи. Видела. Пошли, покажу.

Перешагнув (как показалось Эле) через старика, женщина, приветливо поманила ребят, предлагая сделать то же самое.
- А это удобно? – только и смогла выдавить из себя Элеонора.
- Чего же тут неудобного? Ясно, что вы - родня. Правда, непонятно, по какой линии, но что родня – точно.

Тетка радушно распахнула перед гостями какую-то кособокую дверь. Они вошли в мрачный длинный коммунальный коридор, тут же наткнувшись на лежащее на полу цинковое корыто. Пьер протаранил головой велосипед, висевший в грязной тряпке на стене. В полутьме они пробирались за теткой, боясь столкнуться с чем-нибудь еще. Мысли путались в Элеонориной голове. «Родовое гнездо… Отсюда Собакины разъехались по городам и странам… Возможно, здесь и родился мой дедушка. Или прадедушка? Кто-то из них бегал в гимназию по тем же ступенькам. По тем же… где сейчас сидит пьяный старик…Наверное, в те времена никто из них и подумать не мог, что дом будет таким ужасным» Но раздумья были прерваны звонким голосом новой знакомой:
- Москвичи, заходите. У него, правда, не прибрано.
Комната, в которую их пригласили, оказалась огромным гулким залом. В углу стоял старинный рояль, на крышке которого выстроилась целая батарея пустых пивных бутылок. В центре комнаты, на огромном круглом столе, покрытом когда-то нарядной скатертью, были разложены остатки скудной трапезы. Была в комнате и громадная резная кровать, застеленная серым рваным тряпьем, и несколько старинных стульев, обивка которых давно вытерлась и порвалась. Теперь на них вряд ли можно было сидеть – наружу торчали пружины и полусгнившая солома.
Впрочем, все это показалось неважным, когда Элеонора увидела Портрет. Тот самый, о котором говорила соседка старика.
- Элька, это же ты! _ Воскликнул Пьер.

Из когда-то блестящей золотом, а ныне изъеденной черными пятнами времени рамы смотрела Элеонора Собакина, собственной персоной. Такой же овал лица, нос картошечкой, круглые глаза, щечки с ямочками…
- Я… - Слезы навернулись на глаза девушки.
- А вы бы купили у деда портретик? – Откуда-то издалека послышался голос соседки. – За бутылку-другую он, думаю, был бы не против…
- Да что вы, - вступился Пьер. – Портрет для него – наверное, самая главная ценность в жизни.
- Точно, сынок. – Старик наконец-то доковылял до комнаты и стоял, покачиваясь, у входа, держась за косяк двери.
- Плохо мне, деточки. Не жилец я. Так Боженьку просил напоследок сестрицу ко мне привести. Вот он и расстарался. – Он ласково смотрел на Элю. - Мусечка моя, всю жизнь скучал. А под старость плакать стал, почему нас судьба так разлучила? Если бы ты была рядом, разве бы я до такого конца докатился?
- Ну, что вы, дедушка? Я же не Муся, зовут меня Элеонорой…
- Да это мне не важно. Имя хорошее, как у супруги моей, покойницы. Все путем, милка. Все путем. Ведь какими кабаньими тропами судьба нас водит? А все одно – встренулись, чтобы навек расстаться.
- Дедушка, я же ведь даже не знаю, кем вы мне приходитесь?
- А чё тут знать-то? Раз ты фамилию нашу носишь, то какая-то внучатая племянница. У меня же было четверо братьев. И сестра одна. Братья все на войне погибли. Твой дед, Собакин который, воевал?
- Да. И погиб под Сталинградом. В 1942 году.
- Ну, и знать больше нечего. Значит, ты от младшего брата моего происходишь. От Эдьки.
То есть от Эдуарда Варфоломеевича Собакина.
- Правда, - выдохнула Элька. – Она и не заметила, как бросилась к старику и, обняв, довела до кровати.
Дед прилег и, полуприкрыв глаза, снова заговорил:
- Был он хорошим парнем. Правда, воспитывали его дальние родственники. Родители отдали его бездетной родне. А сами потом с Муськой за границу подались. Мы-то, старшие дети, патриотами- революционерами заделались. Они, видишь как? наших взглядов не разделяли. – Старик замолчал, чтобы отдышаться. – Ох, как хорошо, что ты пришла. Мало у нас времени, внучка, ох как мало. Одно хорошо, соседи мои – золотые люди. Нюра вот приглядывает. По зиме упал я, так она меня целый квартал на себе волокла. А могла бы бросить. Замерз бы. Холода были, сама знаешь.
- Да, я этой зимой сильно замерзла и простудилась, - невпопад кивнула Эля.
- Я тоже прихворнул. Но это только оттого, что срок мой вышел. Теперь слушай внимательно – я был до сегодняшнего дня одиноким. Жил скромно. Потихоньку распродавал наследное имущество. Не думал, что есть кто-то родной на свете. Мне хватало. – Старик махнул в сторону рояля, заставленного бутылками. – Одна просьба – забери то, что осталось. Когда помру…
- Дедушка, не надо! У меня никогда деда не было. - Эля заплакала. – Пожалуйста, поживите еще.
- Не вой! Говорят тебе, срок вышел. Баста. Устал. Тебя только дожидался. Помру, достань из-под подушки мои письма к Мусе, разыщи ее во Франции. Передашь. Все, что понравится, заберешь. Остальное – Нюре отойдет. Вместе с комнатой. У нее детей мал-мала, а ютятся у кухни, в комнате прислуги. Она покажет. Да, Нюр?
- Конечно. Покажу. А мы вот сейчас с Элечкой пойдем чайничек поставим. А ты, дедусь, с ее парнем поговори пока.

Эля покорно взяла со стола старинный серебряный (как потом выяснилось) чайник и пошла за Нюрой.
Девушка никогда не видела ничего подобного. Эта страшная коммунальная квартира долго преследовала ее потом в кошмарных снах. Бывают такие сны, когда ищешь выход, а найти не можешь…
Жуткая кухня, завешенная пеленками, заставленная многочисленными столами жильцов, пропитанная копотью, пахла почему-то кислой капустой и подвальной плесенью.
- Ох, счастье это для старика! – Только и смогла вымолвить Нюра, когда они вошли в кухню. – Дождался. Скоро преставится, чует мое сердце.
Ужасный комок заморозил Элино горло. Ей совсем не хотелось терять неожиданно приобретенного деда. Чайник уже закипал, когда крик Пьера проткнул затхлый дух квартиры.
- Ему плохо! Где телефон? Делаю массаж сердца!
- Да что телефон? – Охнула Нюра. – Хотел и сделал. Всю-то жизнь он так…

Когда они вбежали в комнату, дед уже не дышал. «Скорая» лишь констатировала смерть и отругала «за ложный вызов к покойнику» - как они сказали. Так влюбленным пришлось задержаться в Ярославле для похорон. Деда хоронили на старом кладбище. Рядом с любимой женой, по совпадению Элеонорой, которую он пережил на долгих десять лет. Детей у них не было. Так Эля оказалась наследницей. Тем более, что Нюра, слышавшая волю покойного, отсекла все возможные пересуды:
-  Как дед сказал – так и сделаем.

Поминки вышли странными. Пришло много серьезных солидных людей – даже какой-то партийный начальник. Плакал больше всех. Оказывается, Николай Николаевич когда-то обучал его токарному ремеслу, а потом в партию рекомендовал. Элеонора была потрясена тем, какой замечательный человек был ее почти незнакомый дедушка. Она не могла говорить, глотала слезы и пока пекла блины и варила кутью, и на похоронах. Каждый пришедший проститься с дедом, выражая соболезнования, говорил: - Как хорошо, что ты, Муся, приехала. Умер не одиноким. Как хотел…И все они, увидев Элю, похоже забывали, что она – внучатая племянница, а не та девочка со старинного портрета.

Когда все ушли, Эля приподняла то, что дед назвал подушкой, и обомлела. Выходит дело, все эти годы он спал на настоящем ларце-подголовнике. Старинная эта вещь принадлежит к категории давно забытых предметов. Увидеть такое можно только в музее. На Руси в подголовнике хранили все самое ценное. Открыть его не составило труда. В металлической петле вместе с замочком на цепочке висел ключик. Из ларца пахнуло смолистым деревом, старой бумагой, какими-то неведомыми духами. Потом-то она разобралась, что на самом дне лежал флакончик духов. «Белая сирень» - разобрали ребята причудливую надпись.
Стопка писем была аккуратно перетянута красной атласной лентой.
В старинном ларце, в отличие от комнаты старика, царил образцовый порядок. А еще они нашли серебряную ложку с выгравированной на черенке надписью «Николеньке отъ крестнаго, на зубокъ» и старинные обручальные кольца.
- Смотри как интересно! – Присвистнул Пьер, пристально рассматривая кольцо. Там с внутренней стороны имя выгравировано – Николай! Прямо как я.
- Пьер, ты что – Николай? – Девушка посмотрела на своего возлюбленного с некоторым недоверием. – Врешь небось, для красного словца? И это в такие минуты?
- В какие минуты? Тебе паспорт показать?

В паспорте было написано, что Коваленко Николай Николаевич – уроженец города Ивано-Франковска, Украинской ССР, украинец, родился 25 января 1967 года. Так значит ты – не москвич? – Разочарованно протянула Эля.
- А что, это имеет какое-то значение? Как будто ты сама – москвичка.
- Да нет, в твоем случае это значения не имеет.
- Слушай, Эль, я вот подумал. А что если бы нам… пожениться?
- Как это? Вот так сразу?
- Ну, почему? Я сроднился с тобой за эти дни. Да и кольца нам как благословение предков достались. С нашими именами. Может, судьба это?
- Пьер (ой) Коль, подумать надо. Не могу сказать сейчас. После похорон опомниться бы.
- Ну, мы еще вернемся к этому разговору, да?
- Возможно.

А потом были проводы. Нюра металась по комнате и засовывала в невесть откуда взявшийся старый рюкзак какие-то чашечки, салфетки, подстаканники. Нюрин муж аккуратно вынимал вещи обратно, чтобы завернуть получше. И снова пили противную тепловатую водку и говорили об умершем. Сколько удивительных подробностей о жизни семьи деда услышала Эля! А сколько всего она так и не успела узнать… Родителям Элеонора звонить не стала – она вспомнила деловую хватку своей энергичной матери и испугалась. Ей так хотелось, чтобы дедовы вещи (а особенно – старинная мебель) достались соседям. Таким заботливым и замечательным людям.
На дорожку, как водится, посидели. Нюра громко высморкалась, вытерла глаза и напутствовала:
- С Богом, деточки. Теперь, когда приедете в Ярославль, вспомните этот адрес. И, пока нас не снесли, милости просим в гости.
- Да и потом тоже… - Нюрин муж Федор записал телефон и адрес Эллиных родителей, адрес ее общежития в старую потертую телефонную книгу. – Нельзя нам теряться. Дед Николай был нашим родственником. А жена его так помогала с детьми… Заезжайте, как надумаете.

В Москву возвращались молча. Элеонора грустила. За каких-то четыре дня она нашла и потеряла целый мир – своих родных. Тех, на кого она была так похожа и кому могла бы стать такой нужной и полезной, но не успела. Мир, так и оставшийся легендой, полузабытой сказкой. И лишь рюкзак, набитый дедовским фамильным старьем, выступал главным доказательством того, что мир все-таки был на самом деле.

Глава 8
В стиле «Москва слезам не верит»

Учеба и связанная с ней пустая суета снова сжали Элеонору Собакину в своих объятьях. Но теперь среди  книг, чертежей и расчетов она была не одинока. Пьер Николаич (так она его окрестила) сопровождал свою избранницу повсюду. Хотела она этого или нет. Ведь тогда, в Ярославле, он оказался причастным к истории ЕЕ семьи и незаметно становился ее, Элеонориной, частью. Какие письма он писал (а грозная консьержка по утрам передавала). Какие комплименты делал! Впрочем, иногда на него накатывала мания величия, сопровождавшаяся и самым настоящим маниакальным бредом. Чего стоит фраза: «Эллочка, не слишком ли я для Вас интеллектуален?». В такие минуты хотелось выть и бежать от него, путая следы по извилистым арбатским переулкам.
 Порой этот бред был великолепен!
Взяв ключи от чьей-то пустой квартиры, они принимались играть невероятные роли – например, разливая по хрустальным бокалам лимонад «Буратино», он дегустировали «анакондовую горькую». И непременным условием было почувствовать себя настоящим британским колонизатором и говорить только на известные этому типу темы…
А однажды, когда они сильно проголодались, потому что обе стипендии были истрачены на поездку в Питер («очень захотелось вдохнуть аромат белой ночи»), он собрал все шампиньоны, выросшие прямо на газоне у Ленинградского проспекта. Был приготовлен «жульен влюбленного Пьеро». Невероятно, но факт – они даже не отравились грибочками, росшими у весьма оживленной автотрассы.
Чего стоит и новогодняя ночь, когда они оказались в компании настоящих физтехов – суровых парней огромного роста, облаченных по-походному в старые джинсы, грубые серые свитера и туристические ботинки! Подняв энное количество бокалов с шампанским, гостеприимные хозяева пригласили их… на велосипедную прогулку по новогодней Москве. На удивленные вопросы – откуда взять столько велосипедов, физтехи тут же откликнулись, продемонстрировав им целый парк замечательных полуспортивных Великов «Старт-шоссе». И вот уже кавалькада велосипедистов, вздымая брызги (оттепель!), устремилась в тур-де-Арбат! Эля даже представить себе не могла, как это весело, подъезжая к подгулявшему одинокому прохожему, крикнуть ему в затылок: «С новым годом, товарищ!»
Бывали и замечательные «загулы» - как их называл Николай. Главной целью, которых было пройти по совершенно незнакомому участку города и найти станцию метро в рекордно короткий срок. М-да. Однажды они «загуляли» в новом районе «Крылатское». Шло время. Силы таяли. Ноги болели от постоянных подъемов и спусков по легендарным Крылатским холмам. Метро все не показывалось. Оказалось, что его там просто нет.

Тогда Эле казалось, что жизнь преподнесла потрясающий подарок – чудесный парень, готовый на любые проказы и немыслимые приключения, был рядом! О, это удивительное чувство полета… Поцелуи в подъездах старых домов…

Однажды утром она почувствовала себя дурно. Кружилась голова и как-то противненько, по-особому подташнивало. Впрочем, в институте был коллоквиум, она быстро собралась и, решив не завтракать (раз есть симптомы отравления), успела получить свою неизменную «пятерку». К вечеру все забылось. Она почувствовала зверский, не свойственный ей, аппетит. Но и на следующее утро история с тошнотой повторилась. Так продолжалось неделю. Элеонора отправилась к врачу. В студенческой поликлинике, рассказав регистраторше свои симптомы, она рассчитывала попасть на прием к терапевту или гастроэнтерологу, но проницательная старушка вручила ей талончик к гинекологу.
- Да что вы, этот-то врач мне зачем? Я и не была у него никогда!
- Диспансеризацию должны все проходить, - лицо старушки сделалось мрачно-непроницаемым. - А то… ишь, тошнит ее по утрам…
Доктор, улыбчивая дама, после осмотра, задала ей всего один вопрос:
- Будем рожать?
- Кого? – невпопад спросила Элеонора.
- Непонятно пока, кого. Это только Господу Богу известно.
В голове как-то ехидно, в ритме считалочки, зазвучали с детства знакомые строки:
«Родила царица в ночь не то сына, не то дочь
Не мышонка, не лягушку,  неведому зверушку»
- Вы беременны…
Голос доктора звучал грозно, как приговор, вынесенный откуда-то сверху…
«От Бога…» - подумала Элеонора и потеряла сознание.

«Николаич» был счастлив. Душа его ликовала! Он без умолку тараторил, периодически переходя на «украинскую мову», пел и даже один раз заплакал. Эля напоминала себе античную статую. В какой-то момент она даже позу соответствующую приняла – только весов в руках у нее в тот момент не было. Раздумья ее о настоящем и будущем были настолько глубокими и долгими, что иногда она забывала, где находится, и проговаривала часть своих мыслей вслух. Выходило смешно. Так, на семинаре по истории партии, она вдруг ни с того ни с сего заметила: «Конечно важно, кто родители ребенка, а еще важнее – в каких условиях он появится на свет…»
- Безусловно Вы правы, Собакина, - продолжил ее мысль преподаватель. – Петр Никитич Ткачев происходил из семьи с очень скромным достатком…
Только подруга Эли, Варвара, посвященная в Тайну, поняла, что творится неладное, и незаметно толкнула ее ногой. Элеонора опомнилась и, поддержав мысль преподавателя, довольно толково объяснила, как Ткачев пришел к идее террора.

Прошел месяц с того момента, как Эля побывала у врача. Стало ясно, что и замуж она выйдет, и ребенка (очень желанного… на тот момент) родит. Период раздумий закончился. Эле всего 19? Ничего, на Украине, особенно в селах, девушки такого возраста уже по двое детей имеют. Институт? Пустяки, возьмем «академ». Приехали для знакомства родители с обеих сторон? Вот и хорошо, свадьба, съемная квартира, помощь и поддержка обеспечены…
И жизнь закрутилась по-новому. Свадьбу сыграли… самую лучшую, студенческую. Прямо в общежитии.
Собралось множество замечательных людей. Даже Ульяна Соркина с историчкой Натальей приехали. Они спели чудесную песню на стихи Окуджавы о том, что «не построится и не устроится счастье твое на несчастье чужом».
- Ну, это вы, девочки, загнули. Здесь-то и счастье свое, и всем хорошо. – Пробурчал Феликс. – Давайте радоваться… В этот солнечный день. Какую замечательную герлу взамуж отправляем… Ей-Богу, завидки берут.
- Зависть – плохое чувство. Вот ты, Феликс, тоже как-нибудь женишься…
- Ты с ума сошла, Натаха. Ну кому я такой нужен? Во мне ничего нет хорошего… Кроме вот этих очков. Кстати, как тебе? Нравятся? Друзья вот оправу достали по случаю.
- А почему очки такие темные?
- Да это же для того, чтобы не болели глаза. У меня же каждый день – солнечный. Какие глаза столько солнца вынесут? – отшучивался Феликс.

Жизнь становилась по-настоящему взрослой. С помощью дальнего родственника Николаич устроился на работу. Какие-то пакеты по городу развозит. Все как у людей. Но однажды пришел муж с работы какой-то странный. Бледный, пошатываясь, с трудом открыл он дверь и, прямо на пороге, упал… Элеонора думала, что он умирает. Но сосед по квартире, медбрат, оказал ему первую помощь и объяснил, что у парня случился эпилептический припадок. От чего? Устал, вероятно…
Впоследствии оказалось, что Элин избранник, отец ее будущего ребенка, серьезно болен. Болезнь-то, конечно, как у избранных, но никому не ведомо, когда произойдет следующий приступ и чем все это кончится. После припадка Николаич сильно изменился. Несколько дней он лежал, не вставая, очень боялся, что все повторится. Разговаривал сам с собой или с кем-то только ему видимым. На Элеонору старался не смотреть, огрызался на каждый ее вопрос. Она плакала. Ей казалось, что любимого подменили, что теперь он – чужой и ненужный ей тип, которого сама судьба повесила на шею, как «бел-горюч камень». Ей так тяжело! До родов осталась всего неделя-другая. Родные, посовещавшись, велели ложиться «на сохранение» в больницу. Как потом выяснилось, Николаич не простил Элеоноре именно этого бегства. Он решил, что жена его предала. Из роддома она вернулась сама. Муж не встретил ее и даже не взглянул на крохотную дочурку, Ангелинку… Повернулся лицом к стене и не проронил ни  звука.
На следующий день приехала мама и увезла Элю с Алей в родной Липецк.

Эля случайно встретит Николаича спустя годы, когда Аля уже пойдет в первый класс. Так и не разведенный с ней муж, пьяненький и небритый, будет продавать конфеты и жвачку на Курском вокзале. Эля не подойдет к нему. Он выброшен. Не нужен. Он слишком сильно обидел ЕЕ. На удивленный вопрос подруги: «Может быть, стоило подойти, чтобы хотя бы решить вопрос о разводе?» Элеонора поднесет заговорщицки палец к губам и скажет тихо: - Тс-с-с! Так надо….

Новелла 9 и последняя
Калейдоскоп жизни

- Как звонко кричит Ваша крошка, - улыбнулась врач. – Певица будущая…

Элина мама была в восторге. Тамара Владимировна – лучший детский доктор в городе– согласилась наблюдать внучку. Она – единственная! - не поинтересовалась, где мама девочки и почему на прививки ее неизменно приносит бабушка.

- А что? Говорите, голос звонкий? Надо заняться, ведь в нашей семье у всех – музыкальная школа… в анамнезе…
- Вы сами – врач? – Тамара Владимировна удивилась неожиданно примененному медицинскому термину.
- Нет, я – бабушка. В прошлом инженер-конструктор. Но… обстоятельства. – Элина мама развела руками.
- Понимаю Вас. На ревакцинацию приходите через месяц. До свидания.

В это время Элеонора уже месяц жила в Москве, иногда позванивала домой. Она должна была – как минимум - обеспечить для своего ребенка счастливое детство. И первым пунктом в этом перспективном плане значилось: необходимо закончить институт, желательно с красным дипломом. Мама сама предложила ей помощь и даже купила билет.
Так что «академ» брать не пришлось. Жизнь вернулась в прежнее русло. Время от времени Эля ходила в походы и на слеты разных кустов КСП. С Антошкой и Андрюшкой и, конечно, со старенькой скрипочкой в руках они исколесили всю страну. Их узнавали. Однажды, кажется, в Ужгороде, взволнованный розовощекий юноша подошел к ней и, заикаясь, попросил автограф. «О, это уже популярность!» - подумала она. Было приятно… В поезде выяснилось, что поклонник ее таланта едет в соседнем купе. Его звали Коля. Ну и плевать нам на совпадения. Только совсем  «маленький», семнадцатилетний… «Юный друг», - именно так она будет называть этого и других ему подобных долгие годы. Все они всегда будут моложе. Сначала на год-два, потом – «на больше», какая разница?

Вращались годы в калейдоскопе Элеонориной жизни. Институт закончен с красным дипломом. В родном городе найдена хорошая работа. Талантливая дочь –– Ангелина - уже школьница. Она – бабушкина гордость. Элеонору не подпускают к ребенку («с таким  неуравновешенным характером, ты ее испортишь»).

Элеонора должна за все благодарить своих родителей. Как же тоскливо ее существование-прозябание  в родном городе!  И как-то забылось, что все сказки начинаются с «однажды»…

Возвращаясь с работы,  Элеонора обнаружила рядом с почтовым ящиком письмо, явно адресованное ее семье. В графе «адресат» значилось «Всем Собакиным». Прочтение не заняло много времени – их приглашали на встречу родственников, потомков знатного купеческого рода, в Ярославль. Папа сразу же отказался ехать, мама вскользь заметила, что эти «родовитые» люди ее, простую крестьянку,  никогда не интересовали. Элеонора отправилась в город на Волге за всю семью. Фантастика! Из Франции приехала бабушка Муся, на которую Эля была так похожа… А с ней – то ли правнук, то ли внук – Николя. Стройный высокий брюнет, говоривший только по-французски. И пусть он сейчас не обращает на нее внимания. Плевать, она добьется и поселится в городе, о котором даже будучи франкоманкой (о, это чудесное выражение Анны Аркадьевны!), подумать не могла. Да, для этого придется потрудится. Но МЕЧТА того стоит…
На скромную молодую женщину с выразительными глазами и курносым носиком никто и не взглянул. За годы самостоятельной жизни она выработала замечательную привычку – не высовываться, но когда потребуется вовремя вставить нужное слово, сделать комплимент, спеть приятным голосом замечательную песню, прочитать какое-то особенное стихотворение. Провожая Мусю и Николя в Шереметьево-2, она разучила с ними «Подмосковные вечера» - два куплета на русском и один – на французском. Это произвело должное впечатление. Николя поцеловал ее в румяные щечки вовсе не дважды (как это принято у франузов) и обещал  написать сразу по приезде.
Элеонора посвятила в свою тайну только верную Ленку (теперь-то уж точно Елену Михайловну) и, лично отремонтировав  почтовый ящик, принялась ждать. Спустя всего неделю, в дверь позвонил курьер и вручил Элеоноре красивый пакет. В нем был тончайший шелковый платочек и послание от Николя. О-ля-ля, на французском языке…

 Ответив на послание с помощью одноклассника, Эля погрузилась, почти утонула во французском языке. Называя занятия «штурмом Бастилии», она продвигалась не хуже революционно настроенных полчищ во главе с Гаврошем. Переписка продолжалась. Наконец, Элеонора решилась на отчаянный шаг. Она отправилась во Францию, не сообщив об этом Николя – «вот сюрприз будет!»…

- Друзья! Мне так нужна ваша помощь! – она буквально ворвалась к своей  давней студенческой подруге Ульке Соркиной (впрочем, теперь это был замечательный дом Ульяны и Вениамина Максимовых).  – Надо срочно попасть в Париж. Я взяла на работе отпуск за свой счет.
- Что ж, как раз вовремя. Мы собираемся на конференцию и можем включить тебя в состав делегации…
- Спасибо вам, дорогие мои! Всю жизнь буду помнить вашу доброту… - речь Элеоноры сделалась бессвязной, руки дрожали, по щекам пробегали странные судороги. – Я увижу Эй-эй-фелеву башню.
Она и не заметила, как супруги Максимовы переглянулись между собой. «Она нас еще удивит» - подумалось Вениамину.
Друзья пытались утешать – мол, мало ли что бывает в жизни, стоит ли так реагировать на эту груду железа, пусть даже расположенную в самом сердце Парижа?  Бесполезно. Что объяснять тем, кто скоро перестанет для нее существовать, отойдет в прошлое? Ненужная вещь. Отброшенная ступень при старте ракеты. Закинутый в дальний угол рваный пластиковый пакет.

Несколько дней пронеслись незаметно. Трехчасовой перелет. Друзья идут по старинным парижским мостовым. О чем бормочет муж Ульяны? Какие там могут быть ресторанчики и мостики через Сену? Куда они тащат ЕЕ? Их глупые разговорчики о настоящих парижских кафе больше не имеют никакого значения.
- Да отстаньте вы от меня, - прошипела Элеонора. Я буду ходить по Парижу одна. У меня, в конце-то концов, здесь родные. А ваш удел – упиваться всяким старьем и просиживать стулья в третьестепенных забегаловках. Туристы…
И вот перед ней она – площадь Трокадеро. Эйфелева башня. На лифт. Скорее. Никто не сможет остановить… Второй ярус. Красиво? Париж как на ладони? Неважно… Откуда эти противные слезы? Все в прошлом. Впереди – счастье в городе Самой Большой Мечты. Набираем номер Николя…
- Здравствуй, любимый! Я приехала и жду тебя… на втором ярусе Эйфелевой башни.

Москва 2003 - 2007