Мне очень нравится лето, очень, я его люблю.
Вечер. Лето. Спокойствие. Тепло после знойного дня. Голоса, пролетающих истребителями, стрижей. Шум транспорта, доносящийся откуда-то, из далека, в открытое настежь окно. На что похожи голоса стрижей? Что-то на грани ультразвука, как будто скрип или писк, как у дельфинов, наверное, как у дельфинов, правда, я слышал голоса дельфинов только по телеку.
Лето. Хорошшоооо.
Четыре часа, это утро или ещё ночь? В июне, конечно же утро. Утро, самого длинного дня года. Окно снова открыто настежь, но за ним тишина, ни звука. Ветки деревьев то в смятении раскачиваются, то замирают, в ожидании нарастания рассвета. Небо с каждой минутой становится все светлее и светлее. Только что оно было серым, особенно серым сквозь москитную сетку, а сейчас уже различимы облака, их полосатость, затянувшая всё небо. К серому примешивается голубое, нет молочное, голубого здесь нет, теперь уже небо светло серое. Появились голоса первых птиц, они робко, но пронзительно оповещают о наступлении нового дня, 21 июня, апогея нашего лета. Стоят жаркие дни, и не только я оставил настежь окно на ночь до утра, но судя по запахам, доносящимся порывами, кто-то этажом ниже. Мой дом старый. Хорош, но старый. И жильцы в нём обыкновенные и старые. Нет, они живут вперемешку с детьми и детьми своих детей, но пока они, устанавливают порядок в своем доме, то бишь квартире. И у них очень много старых вещей, которые им жалко выбросить. И сейчас порывы свежего утреннего ветерка, заносят в моё окно не свежие запахи старых квартир, я угадываю запах нафталина, редко стираемой, ношеной одежды, запах тел пожилых людей.
Я с рождения живу в этом доме. Родился я как и все советские новорожденные в роддоме, он в нескольких остановках отсюда, когда я родился он находился на конечной остановке трамвая, но затем трамвайные пути продлили ещё на одну остановку, это было уже при моей памяти.
Раньше, то есть тогда, когда я был ребенком, то есть до окончания школы, после, наверное, перестают уже быть детьми, хотя я так сейчас думаю: что пока живы родители, папа или мама, мы всё ещё дети, а вот потом, когда их уже нет, то мы перестаём быть детьми. Ну вот, раньше, полы красили половой краской, она так и называлась половая и имела по всей одной шестой части суши, один и тот же цвет коричнево-красный, также как и 22 копейки за пирожку или 30 копеек за полулитровую бутылку молока. И все полы были выкрашены в этот цвет, но если конечно не паркет, но я жил в рабочем районе и паркет видел только во дворце культуры или ещё где-то, а то, что он может быть в квартирах, я не знал. Ну вот, все полы у всех были цвета как полы, а у нас папа принес с работы краску, он много что приносил с работы, тогда так было принято приносить с работы, но может не по всей стране, и особенно не там где паркет в квартирах, а у наших ребят во дворе, у всех были полы выкрашены половой краской, и отцы многое, что не продавалось в магазинах, приносили с работы. А в магазинах продавалось не многое, потому, что и магазинов было-то не много, а если что-то нужное и продавалось, тогда говорили: "выкинули", то были большие очереди. Так вот, наши полы, мои родители выкрасили как-то, когда я был совсем ещё маленький, но не очень маленький, потому что я помню, что и наши полы были выкрашены половой краской, как у всех. А вот потом, папа, и мама наверное, конечно же она ему помогала, взяли и выкрасили полы в ярко желтый цвет. Мы жили на четвертом этаже и окна наши смотрят на юг и от того, что окна смотрят на юг и полы ярко желтые в моей детской памяти, то есть памяти из детства, потому что у меня уже не может быть детской памяти, уже почти как четыре года не может быть, так много солнца. И пахло в нашем доме пирогами, которые мама так часто пекла, оладьями, супами и котлетами, я не помню, что бы мама жарила, когда ни будь мойву, мойвой, жаренной, у нас не пахло, этот запах я узнал гораздо позже, ну и хорошо, что позже. Иногда пахло бельём, мама его кипятила на плите, газовой, в большой, двухведёрной кастрюле. Очень редко пахло самогоном, папа его даже поджигал, демонстрируя качество, интересно, всё таки, вода водой, а горит, в этом есть, что-то библейское, это я сейчас так подумал, а тогда я был пионером. В целом пахло у нас хорошо, да осенью было много запахов, вызревающих помидор, заготовок солений и варений, разложенных на полу яблок, подсыхающего картофельного крахмала, который мама сама готовила из мелкой собранной в поле картошки, мы с братом помогали ей пропускать её через мясорубку. Надо было быстро крутить рукояткой мясорубки, что бы картофельная жижа не выплёскивалась через края мясорубки, а вместе с кашицей просачивалась бы сквозь нож и дырчатую насадку. Хорошие были запахи.
Снова, как и днём, пронзительным свистом в окно влетают голоса стрижей, теперь небо высокое и на нём легкие облака, их уже коснулось солнце. Утро. Деревья реже стали вздрагивать от порывов ветерка, а запах старья, старушечий запах так и врывается в окно, но закрывать окно не хочу - лето.
После, прошло много лет, мы с братом уехали из дома, то есть квартиры, родителей, а после умер папа. Мама стала жить одна. И с каждым годом стал нарастать новый появившейся запах, а после не стало и мамы и у нас жили родственники, мамина двоюродная сестра, её ровесница, из Златоуста. Я долго думал, что этот запах присущ только маме, маминой квартире, но как-то стоя в очереди, за мной заняла очередь очень пожилая женщина, и я уловил те же самые нотки запаха. Когда я решил делать ремонт в квартире, я знал, что я должен избавиться от всего, что в ней было, содрать все обои и штукатурку, только так я мог избавится от этого запаха, по-моему удалось. Интересно, я то же в старости буду пахнуть так же? Не хотелось бы.