Эхо войны
Проходя через сквер, я решила отдохнуть. Взгляд скользнул по скамейке: чисто ли, и наткнулся на выцарапанный немецкий крест. Участилось сердцебиение, душа замаялась. Как-то сама собой забылась усталость, скамейка уже осталась позади, а я шла и шла, не замечая встречных прохожих, не отвечая на приветствия знакомых. Я думала… Я вспоминала… Мне однажды рассказали…
– Последний раз спрашиваю, где скрываются партизаны? – немецкий офицер, картавя русские слова, обращался к молодой женщине. На вид ей было лет 20. Прядь русых волос выбилась из-под платка, взгляд был устремлен на мужа, стоявшего перед виселицей.
Она знала на горьком опыте своих односельчан, что мужа уже ничего не спасёт. А если выдаст партизана, то казнят обоих.
– Прости меня, – чуть шевеля губами, прошептала Маруся, – прости меня.
Немецкий офицер самолично выбил табурет из-под ног мужа. Маруся рухнула без чувств. Не догадывалась она, что за пытку ей ещё устроят немцы. Когда пришла в сознание, первый, кого увидела, был сын, старшенький, двухлетний Колюшка, а чуть подальше – младшенький, Федюшка, которого один из немцев держал за ручонку. Дети стояли безропотно, ещё не понимая своим детским умом: что надо этим чужим дядям от них и от их мамочки?
Маруся медленно поднималась: сначала на колени, затем на ноги. Деревенских женщин, стариков и детей близко не подпускали.
– Где партизаны? – снова спросил переводчик.
– Я не знаю. Я ничего не знаю, – обезумев от увиденного, не сознавая, что делает, шептала и шептала Маруся.
И кто знает, о чём она думала в ту минуту? Да и в своём ли уме она была? Но только больше она ничего не добавила к своим словам. Полетел табурет из-под ног Колюшки.
– О-о-о…– простонала Маруся, вновь теряя сознание.
Федюшку казнили тут же, не дожидаясь, пока придет в себя мать.
…70-е годы. Мария Александровна медленно подошла к зеркалу. Глядя на свое отражение, подумала: «Вот и постарела. А они…» – и заплакала. Да, они никогда не состарятся, так и идут с ней по жизни муж – молодым, дети – маленькими…
– Маруся, ну перестань, – незаметно сзади подошел Иван, легонько обнял ее за плечи.
– Не надо, слышишь? Ты не виновата. Все равно бы их убили, – успокаивал Марусю, скорее всего, не впервые уже, бывший партизан. – Пошли собирать на стол. Скоро сыновья придут на обед. Слышишь?
Мария Александровна вытерла слезы, умылась, припудрила под глазами. «Сыновья не должны меня видеть такой. Они не виноваты, ни в чём не виноваты. Я виновата, одна я виновата», – очевидно, приходя к такому выводу уже давно, пересилив себя, натянуто улыбнулась, и с этой улыбкой направилась к двери, в которую входили сыновья: Петр и Анатолий…