В общежитии соседей по комнате никто не навязывает. Приходишь в деканат, пишешь заявление «прошу поселить с таким-то и таким-то», эти двое или трое тоже составляют свои бумажки – и, если совпадает, можно заселяться. Мальчиков с девочками, правда, не совмещали.
Да – ну и понятно, что лузеров, с которыми никто жить не хотел, сгоняли существовать вместе.
Я вот жил с болгарами. Язык – волшебный: яичница-глазунья – яйце на очи, сова – кукумявка. Люди – чудесные. Мастика и луканка – сказочные. Ну, мастика, конечно, разная бывает. Случается, что и совсем сивуха. Потому что экономить не надо, а покупать только «Екстру». Ее когда в морозилке подержишь, у нее кристаллы образуются, встряхнешь бутылку – и внутри метель идет. А открываешь – и густой анисовый дух волной по комнате. Махнешь рюмку – все ее 47 градусов сразу в желудок летят, а в гортани и пищеводе остается налет вроде как одеколона. Снять его можно только чушками – маринованным перцем. Кусаешь полосочку в полспички, и про анис в горле забываешь напрочь: рот полыхает, и запить нельзя – от воды губы снаружи до носа и подбородка краснеют и жжет их. Не знаю, что тут за механизм, но радикально смыть этот перец можно только глотком мастики. И сразу возникает необходимость нейтрализовать ее одеколонный анис. А убирает его привкус перец… Вот для разрыва этой цепочки и существует луканка – суджукообразный плоский плотский колбас из натурально мясной засунутой в кишку ослятины. Она даже и без мастики дивно хороша.
И вот как-то один однокурсник, приехавший в Калининград с литовского хутора, завожделел новенький привезенный Здравко с каникул кейс. Их по советскому способу ведения социалистической экономики был тогда – как и всего прочего – большой в стране дефицит, ходить, помахивая таким, было стильно и престижно, а в магазинах они – как и многое другое – не продавались, и достать их, хоть бы и литовцу в Каунасе, было почти невозможно.
Как ни объяснял Здравко, что и ему надо с чем-то ходить в институт, литовец настаивал. В качестве аргумента приводилось даже, что какая-то девушка не дает ему только потому, что у него нет такого вот кейса. Чем, конечно, разжалобил.
Правда, тут же выяснилось, что денег у Арвидаса нет совсем, а кейс ему нужен уже сегодня, потому что ему вечером идти на свидание, и там как раз все и должно решиться, для чего кейс как раз остро и нужен, а деньги он привезет на следующей неделе, когда съездит к родителям на выходные.
Проходят выходные, Арвидас разгуливает с новеньким портфелем, а денег никаких не отдает и даже не заходит. Здравко говорит, что ему-то самому неудобно, но вот если бы я сходил и прояснил обстановку, было бы очень неплохо, потому что за бесплатно с кейсом он и сам ходить может. Специально Арвидаса не ищу, но, встретив, спрашиваю, что там с деньгами. Он объясняет, что все это не мое дело, а деньги отдаст после выходных.
И вот прошли и те выходные, приближаются еще одни, денег нет, до стипендии неделя, и сидим мы за очередной бутылкой мастики, потому что Здравко их привозит сразу чемодан – на семестр вперед. Он пребывает в стадии «перчик», а я в анисовой фазе. А стадия «луканка» сегодня не светит, потому что кончилась она уже, как с белых яблонь дынь. И он говорит, что такая вот однообразная диета может оказаться даже вредна, а вот если бы сейчас ее поразнообразить пивом, то, наоборот, организму была бы сплошная польза, потому что в пиве витамины, а в мастике только микроэлементы. То есть отчетливо хочется болгарской душе мастику отлакировать пивком, да только вот не на что.
Ну а моя русская душа всегда готова поддержать, поэтому я иду к Арвидасу.
Стучусь к нему в комнату – к ним, точнее: литовцы вместе живут, вхожу, здороваюсь. Они за столом сидят, тоже чего-то выпивают, свиньей копченой закусывают. Арвидас что-то по-литовски говорит, на меня головой кивает. Он там один третьекурсник, остальные старше. Я их тоже знаю. В общежитии всех знаешь. Двое встают, поддатые. Крепче меня, тяжелее.
– Вот, – говорит Пятрас по-русски, – Арвидас на тебя жалуется. Говорит, что ты литовцев не любишь, за людей второго сорта их считаешь.
Чисто говорит, почти без акцента. А сам тоже с хутора.
– Да ну, – отвечаю, – глупости какие. За что это мне литовцев не любить?
– А, так я, значит, вру? Неправду, значит, говорю? – добавляет накала Арвидас, – все литовцы вруны, значит?
– Подожди, помолчи, – осаждает его по-русски молчавший до того Гедеминас, – он такого не говорил. Пусть сам скажет, если захочет. Выпьешь с нами?
– Да, с удовольствием, – отвечаю.
Наливают всем поровну – по трети стакана граненого, чокаемся, опрокидываем в себя.
За Литву. Хороший самогон, душистый, на травках каких-то. Только очищен плохо и градусов 70. По горлу ударил, желудок горит. Закусить предложили: прошел тест. Отказался: не закусываю. Второй, значит, тест прошел. И вообще – я по делу к Арвиду. Но сначала – после самогона на мастику по голодному желудку – потянуло объяснить мою позицию по национальному вопросу.
– Литва – государство, оккупированное Советским союзом, с долгой героической борьбой лесных братьев против оккупантов. Понимаю, каким катком проехался по республике НКВД…
Слушают недоверчиво. В 87 году мало кто так говорил, даже и среди литовцев. Тем более – малознакомым людям. Да только я и впрямь так тогда думал.
– Ну и чего ты нам тут втирал? Зачем? – спрашивает у Арвидаса молчавший до сих пор Витаускас, самый мрачный и широкоплечий, – смотри, он же думает как настоящий литовец.
А НКВД-то по всем проехался, так что я и теперь как тогда думаю.
А во мне, чувствую, уже начались межнациональные отношения болгарской мастики с литовским самогоном. Так что идти спать надо, пока еще могу. Похоже, пива сегодня уже не попить.
– Так что – что бы вам Арвидас ни говорил, глупо даже предполагать, что я к какому-то народу могу плохо относиться. И к литовцам я отношусь так же, как к евреям. Или как к китайцам, например. Или там к неграм…
А завершающую оптимистичную фразу «Хорошо, в общем, отношусь» – я и произнести не успел.
Остолбенели они все четверо пожалуй, посильнее, чем когда я осуждал оккупацию Литвы.
– Да мы для него как евреи! – выдохнул Пятрас.
– Для него литовцы все равно, что китайцы, – нахмурился Гедиминас.
– Что негры, – буркнул Витас.
– Евреи! Он литовцев с евреями сравнил! – заверещал Арвидас.
Ну, в общем, навешали они мне слегка, хоть я и бился как сапер Водичка, и к двери достаточно быстро прорвался.
Пиво мы в тот вечер все-таки попили. У девчонок денег заняли. И мастику еще прикончили. Анисовый вкус, оказалось, можно вполне и пивом смывать. И – перечное жжение тоже, холодным пивом-то. Перец, похоже, только водой нельзя запивать.
А кейс Арвидас вернул через пару дней. Неудобный, пояснил, в руке. Тяжеловат. Да и девки все равно не дают.
А что я ко всем расам и национальностям отношусь одинаково хорошо, так это чистая правда. Ну, в одном, может, я тогда литовцев обманул. Евреев я все же, похоже, тогда больше любил – не в обиду, скажем, Томасу Венцлова и Пятрасу Вишняускасу.