ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ...
Ещё один августовский день уходил на отдых. День озабоченно оглядывал выполненную работу.
Небо было мягким и мирным, как взглят новорождённого. Могучий лес, опоясывающий картину, дремал под горячим солнцем, терпеливо дожидаясь ночной прохлады. Ближе к нам, трудолюбивая трава и гибкая поросль заботливо сшивали раны и укрывали ожоги, оставленные в земле прошедшей по ней войной, за что благодарная земля питала их щедро целебным молоком своего нутра.
Над молчаливым полем птицы расшивали воздух изящными арабесками трепещущих крыльев, обрызгивая картину серебряным щебетанием.
Но день был недоволен. Работа не выглядела законченной. Что-то важное не сложилось на полотне. Ах, вот оно что! Само поле. Земля его – плодовитое лоно — была неухожена, потому что не было людей засеять его.
***
Война прошла по Белоруссии выжигающими железными сапогами, и один из шагов пришёлся на невинную деревушку, обратив в пепел все её 142 жизни: от грудных младенцев до 89-летнего старика, и только печные трубы понуро горевали над выжженными очагами.
Жизнерадостный выводок молодых деревцов, непослушных детей леса, выбежал из под присмотра родителя, намериваясь поселиться на опустевшем месте.
Но вот растеньица раздвинулись изнутри и жалкая тварь вытащилась на поляну. Была это собака? Да, верно: слабая, жалкая животина, больная и вонючая, явно издыхающая от голода и болезней. Проходя мимо разрушенного сруба колодца, склонившегося о большой валун, горемычное животное пересекло площадь и приблизилось к обугленным останкам бревенчатого амбара и обнюхало их — снова, и снова, и снова, будто... ожидая чуда.
Отчаявшись вконец в тщетности своих ожиданий, пёс вытянул морду кверху и завыл, посылая небу свои агонию и усталость. Беспомощный бедолага, он один остался живым свидетелем того зимнего дня. Эта память была безжалостно тяжёла для одного, и пёс искал кого-нибудь, с кем разделить эту ношу. Этим кто-нибудь случилось небо... только небо... и никого, кроме неба.
— Какой благодарный слушатель! — думала собака. — А помнит ли ещё небо то, что помню я?
***
На рассвете германская рота окружила деревушку. Приказ очистить место и убираться из партизанской зоны был отдан неделю назад. Куда? Да куда угодно, хоть на тот свет, лишь бы прочь отсюда!
— Приказ был умышленно игнорирован, — лаял громкоговоритель на ломаном русском языке, — и будет приведён в действие силой. Всем жителям — взрослым и детям — без вещей немедленно собраться на деревенской площади! Машины для людей и вещей уже в пути.
Сельчане стали собираться у колодца. Солдатам было весело. Заманивать дураков-белорусов в ловушку — неплохое развлечение. Да и могло ли быть иначе. Ведь они, немцы, были богами войны. А в этой смиренной деревушке они — властители жизни и смерти. Уверенность переполняла их — плотно накормленных, удобно одетых, добротно оснащённых, а помимо всего, не они ли принадлежали к величайшей расе на земле; и вёл их фюрер, приказ которого они сейчас выполняли с такой въедливой старательностью. Но разве могли эти недочеловеки понять радость честно выполненного долга!
Конечно, не могли; некоторые глупые матери спрятали своих детей. На что они рассчитывают — невозможно понять. Примитивные существа, как могли они даже помыслить обмануть свехчеловека, которому и сердиться было лень на такие незамысловатые хитрости.
***
Полетели слова команды, завизжали свистки, и взвод растянулся вдоль улицы, чтобы продолжить ладно начатую работу. Разве это не было истинным удовольствием вновь соединить бессердечных мам, плохих мам, которые ненароком оставили своих малышей без присмотра.
Убеждаемые прикладами и штыками, крестьяне покорно втягивались в амбар. Дверь была захлопнута, замкнута, подпёрта и сарай был отдан огню.
Без сомнения, ловушка была продумана хорошо, и она сработала. Собака смотрела на огонь, обратно на солдат, опять на огонь, снова на солдат. Что-то делалось неправильно. Собака отказывалась понимать происходившее, как будто это было возможно вообще. Крики и вопли людей из амбара, которых всех она знала, разрывали ей сердце, и она ответила могильным воем, пока автоматная очередь не швырнула её за сруб колодца.
***
По честности, ненавидя всех немцев огулом, пёс был неправ. Гнев отупил его мозг и лишил способности отличать хорошее от плохого.
Пока аппетит огня разгорался, облизывая верхнюю часть амбара, развернулся батальон подчистки. Храбрые, умело натренированные и многоопытные, они поджигали избы, внося тлеющик пук мокрой соломы. Едкий дым забирался в укромные уголки, вынуждая спрятанных детей кричать и кашлять.
Скоро улица наполнилась смехом и шутками удачливых охотников. Они подходили к колодцу пританцовывая, держа детей, как цыплят, за ноги. Вот здесь пёс действительно мог увидеть плохих немцев, забрасывающих младенцев в дыру прогоревшую в провиснувшей крыше амбара; и по-настоящих хороших, как вот этот симпатичный офицер: интеллигентное лицо, добрые глаза, тёплая улыбка, круглые немного детские очки – типичный мягкий и терпеливый школьный учитель.
В отличие от палачей-сослуживцев, безжалостность которых он презирал открыто и чьи дурацкие шутки пропускал мимо ушей; он не швырял живых детей в огонь.
Он мягко уложил плачущие тельца на снег. Он поднимал младенца по одному, раскачивал за ноги в воздухе и мягко ударял головкой о валун раз, если необходимо, два... и только убедившись что ребёнок неживой, учитель бросал своего упокоенного ученика в голодное пламя.
Закончив с последним малышом, офицер отряхнул шинель и стал смотреть на огонь, и всё та же застенчивая улыбка освещала его лицо добрым светом. Лицо, которое глупая собака ненавидела больше всех.
***
Приближающийся рокот мотора вернул животину в настоящее. Там, на западе, где просёлочная дорога впадает в щебёнку, приостановился грузовик. Собака тряхнула головой, отгоняя ужас воспоминаний, и уставилась на дорогу. Она услышала прыжок человека наземь и его шаги по направлению к деревне.
Предосторожности ради пёс отполз в кусты. Человек перешёл взгорок и собака увидела красноармейца лет за сорок. Это был коренастый, загорелый, улыбчатый человек. Избыток радостного ожидания словно нёс его над землёй. «Ещё один счастливчик спешит домой с войны». — Пёс уже видел нескольких таких. Все они спешили, и все несли большие вещмешки с трофеями и подарками. Этот солдат был загружён основательно тоже, и, сидящая на его руке, большая германская кукла приложила красивую головку свою к его сердцу. Солдат мурлыкал песенку, а медали на груди позвякивали шагам в такт.
***
Солдат был явно знаком с местностью. Временами он сходил с дороги потрогать дерево, придорожный указатель, сорвать ягоду. Пёс припомнил человека: его открытое славянское лицо, потемневшее от четырёхлетней мужской работы, пушистые пшеничные брови и густые усы. Солдат миновал деревушку и исчез за следующим взгорком. «Ошибся, я принял его за нашего кузнеца», подумал пёс и опустил голову на передние лапы, чтобы вздремнуть.
Солнце грациозно скатывалось к закату. Вечерний ветерок принёс прохладу. Жизнь не могла бы быть более добродушной и мирной.
Поспешные шаги ещё кого-то, но в этот раз с востока, насторожили пса опять. Но нет, это возвращался всё тот же солдат. Сейчас он шёл неуверенно, уже не напевал и растерянно присматривался к местности. Он опять миновал деревню и прошёл дальше. Лицо его было больно мукой — так боятся верить глазам своим. Солдат скоро вернулся, всмотрелся в выгоревшую прогалину, и ноги его будто вросли в землю. Он узнал колодец и узнал валун. Как брошенный ребёнок, смотрел солдат беспомощно вокруг, ища... чего? помощи, руки, совета... а может, как собака, – чуда?
Отчаяние его просило крика, но несчастье вырвало голос из горла. Он хотел плакать, но война иссушила слёзы. Ноги механически привели безвольное тело к колодцу.
Беда сделала воздух твёрдым, и солдат кусал его, широко открывая рот, и кадык двигался вверх и вниз, с трудом продавливая жёсткие куски вниз по горлу. У пожарища кузнец стал, и мощные плечи его начали трястись. Железные руки потянулись к воротничку гимнастёрки и рванули, разбрасывая блестящие слёзы пуговиц по чёрной золе пожара.
Солдат посадил куклу на колодезный сруб и сел на валун. Он снял с ремня флягу, открутил пробку подрагивающими руками и стал лить спирт в горло. «Бедняга, — подумал пёс, — разве этим потушишь». Солдат посмотрел недовольно на опустевшую флягу, стряхул в рот оставшиеся капли и отбросил флягу в кусты. Он сидел, раскачиваясь как молящийся еврей и тупо глядя на обугленные останки. Пёс вышел из укрытия и сел у ног человека. Солдат опустил мешок на землю, вынул шмат сала, отрезал и бросил ломоть собаке. Животное обнюхало кусок и снова вытянуло морду кверху с желанием завыть, но боялось человека. Кузнец достал из мешка ещё одну флягу, наполнил колпачок и, по обычаю, брызнул в сторону пепелища. Стал наливать для себя, и дрожащие руки его столкнули куклу. Красавица ударилась оземь и ребячье «мама» вылетело из её ротика и...
И потрясся мир!
Человек и собака наклонились было на звук, затем оба обратились к небу и безнадёжный вой двух страдающих душ, двух страдающих животных расколол небесную твердь.
***
Г- споди, если есть обитель душам болящим, прими этих двоих...
*****