Мое детство прошло в Нескучном саду, у берегов Москвы-реки, на Воробьевых горах.
Мы жили в тридцатом доме по Ленинскому проспекту, печально известному читателю по роману Солженицына. Я очень любила свой дом, похожий на волшебный замок, его башню, на которой, словно зубцы, стояли скульптуры. Наша квартира, тогда еще коммуналка, была на седьмом этаже южного крыла, нависающего над железной дорогой, по которой ходили товарные поезда. С детства я привыкла спокойно засыпать под грохот вагонов и тихий звон посуды в шкафу, сонно глядя на потолок, по которому постоянно змеились трещины…
Я уже не застала «кукушку» - паровоз, чадящий дым от которого черной сальной копотью садился на оконные стекла. А окно было венское, высокое – имитирующее балкон, с витой чугунной решеткой. Вдали виднелись шпиль Университета и трамплин, утопающие в чернеющем лесу, куда каждый вечер медленно уплывало солнце, закатные лучи которого невероятной палитрой оптического обмана зачаровывали глаз…
Сколько закатов было нарисовано моими детскими руками! Сколько карандашей в невинной страсти изломано, в попытке передать неистовую игру закатных красок! Как не похожи были мои детские нетерпеливые каракули на те неповторимые небесные полотна, которые я видела! Как велико было преломление увиденного в детском сознании, как бедна передача его, чудовищно намалеванного на альбомном листе…
А совсем рядом, за старым Андреевским мостом на другом берегу Москвы-реки кремовым щербатым кругляшом застыл современный мини-Колизей – Дворец спорта Лужники. Во время матчей в бинокль можно было рассмотреть счет на табло, чем и занимались, галдя наперебой, соседские ребята.
Из окна второй комнаты открывалась панорама Москвы. За длинной лесополосой парка Горького, над чащей которого виднелся полукруг Колеса обозрения, за стальными аксельбантами Крымского моста на фоне неба выступали кремлевские крохотные стены и башенки с рубиновыми огоньками-звездами, над которыми золотом отливали купола Колокольни Ивана Великого.
В праздники все небо было озарено салютами. Их было видно везде – и у Шуховской башни и над Кремлем, и, самый близкий, - над Университетом.
Соседи с нижних этажей забирались на крышу, все кричали «Ура!» при каждом залпе, все замирали, глядя, как рассыпаются по кобальту небу сияющие астры и тают, мерцая, разноцветные огни…
Двор нашего дома был частью Нескучного сада. Он и глубокий длинный овраг-обрыв, ветвящийся по высокому берегу Москвы-реки, отрезали от Нескучного детский городок, зеленый тенистый пятачок, куда местную ребятню манили окруженные молодыми кленами аттракционы – воздушная карусель, высокие и легкие расписные «лодочки», где можно было раскачаться до рассыпающихся по небу березовых крон, и карусель с коняшками. Эти чудные кони, разномастные, с развевающимися гривами и хвостами, огромными неистовыми глазами и раздувающимися ноздрями, как живые, парами неслись вокруг карусели, каждая шестерка везла карету.
В будни, когда в парке было мало народа, мы устраивали гонки на лошадях, пока не видит дежурная. Быстро перескакивая то с черногривой гнедой лошади - на серую в яблоках, то с вороного, с налитыми кровью глазами коня – на белоснежного с золотой гривой, мы чинно, пай-мальчиками (девочками) проплывали мимо окошка сердитой аттракционщицы, каждый раз на новом коне…
Наша дворовая команда пропадала в этом маленьком детском отрезке парка, где нас поджидало футбольное поле, одновременно волейбольно-баскетбольная площадка, ветхая летняя читальня – двухэтажный деревянный особнячок с балконом, грозящим обрушиться на головы прохожим, на который летом выставлялись плетеные кресла для читателей. Напротив входа в читальню, обращенные друг к другу стояли две скамейки, окруженные живыми беседками из жасмина и сирени. В хорошую погоду я усаживалась там с растрепанной библиотечной книжкой, пахнущей затхлостью и сыростью, и смаковала ее содержание, одновременно наслаждаясь сумасшедшими ароматами цветов.
Весь парк был густо усажен вдоль дорожек кустарником, за которым было легко спрятаться. Внутри этих своеобразных газонов рос настоящий лес!!! В густой траве в рост человека… лет восьми, росли полевые гвоздики и колокольчики, ромашки и клевер. Под березками можно было отыскать чернушки, сыроежки, шампиньоны и даже белые грибы.
В дальнем заброшенном уголке городка, прямо над обрывом, был вкопан старый серый дзот. От него тихо сползал вниз тяжелый и влажный ярко-желтый песок.
Чуть глубже в сырую кленовую чащу, и начинается крутой спуск вниз, к дороге. Кривая песчаная тропа осыпается, обнажая корявые корни и полураскрошенные валуны, остаток ее приходится добегать, чтобы не соскользнуть по осыпи, и вот, наконец, вы стоите на берегу затянутого ряской пруда, в котором вечно и непонятно почему запрещено купаться, но что такое запреты в России?
Асфальтированная дорога, огибая холмы, скользит прямо в Центральный парк.
Она бежит выше набережной, вдоль нее, мимо пруда со старой купальней, мимо высокого холма, где в окружении сиреневых кустов уютно расположился белый особнячок, мимо каскадного фонтана с купальщицей, минуя старый грот и закусочную «Дарьял», откуда заманчиво пахнет шашлыками с острой томатной приправой, прямо в Центральный парк.
Рано утром отец уходит на работу через Андреевский мост, и идет дальше по Фрунзенской набережной, в Министерство обороны. Я его провожаю до моста, машу на прощание рукой и… быстро оглядевшись, запихиваю платье в надетые под него шорты. Теперь я – такая же, как мои дворовые приятели, мне удобно везде бегать и лазить, и мне наплевать, что коса до пояса растрепалась, бант на боку измялся и обвис, что коленки в ссадинах и я вся под вечер - чумазая, как бесенок.
Свобода! Сверкают под солнцем тяжелые бурые волны Москвы-реки отливая радужными пятнами пролитой солярки, гонят к нам во двор чудный «москвАречный» бриз с чудным тонким запахом тины! На бордовых кремневых валунах у парковой решетки, словно рассыпанный сахар поблескивают крупинки кварца, у низкого дупла старой липы скачет горихвостка, охраняя три маленьких, голубых в темную крапинку яичка, а над еще невытоптанной, покрытой клевером и кашкой серединой двора кружатся разноцветные бабочки и шмели!
Карманы опять почему-то пусты…
Когда я ухитрилась растерять свои богатства, набранные за вчерашний день? Разноцветные стеклышки и камешки, гвоздики, рогатки, резинки, огрызки карандаша и фантики… А самое главное – ножички!!!
Мало у кого из ребят были настоящие ножики. Поэтому мы делали их сами, из гвоздей. Вернее, делали мальчишки, потому что я смертельно боялась подходить к рельсам, мне все казалось, что вот-вот пулей пронесется поезд и разрежет меня пополам или разнесет голову вдребезги… Откуда взялись такие страхи до сих пор не могу понять, но… мне, к своему величайшему стыду, приходилось упрашивать ребят положить и мои гвоздики на рельсы… Когда поезд проходил, отчаянно гудя на стайку сгрудившихся у путей ребят, они снимали с рельсов горячие, отшлифованные колесами блестящие кинжальчики, и поднимались вверх, по склону, продираясь через густую изгородь желтых акаций, чтобы наточить готовые ножички о гранитную стенку нашего дома.
В какие только игры не резались мы во дворе! Кроме банальных пряток-салок и «вышибал» весьма популярными были: «Гоп-Доп», «Штандер», «Города», «Хали-хало»… Но игра в ножички была, пожалуй, самой азартной… Приходилось долго тренироваться, чтобы научиться бросать ножик так, чтобы он воткнулся в землю в нужном месте и задавал нужное направление. Когда результат тренировки был достигнут, наступал следующий этап – шлифовка мастерства – бросание ножика «резьбой» - из положения «стоя», удерживая нож не за ручку, а за само лезвие…
У-у-у! Какое удовольствие доставлял красивый, нарочито небрежно выполненный, но точный бросок «резьбой», вызывающий уважительный вздох восхищенной ребячьей публики!
Сколько споров вызывала эта игра! Кому-то доставалась каменистая земля, даже ассу в бросании ножика было сложно в нее попасть – нож отскакивал… А иной раз проигрывающий был вынужден стоять на крохотном кусочке земли, где умещался только носочек одной его ноги, и из этого шаткого положения пытался попасть в каменистую землю соседа…
Иногда мы играли в войну. Оружие было у всех, даже у меня. Как-то на праздничной ярмарке я упросила купить мне пистолет с пистонами. Отлитый из светло-зеленой пластмассы с серыми и розоватыми разводами и металлическим курком, этот пистолет надолго занял место у меня в кармане, где водилось много разной дребедени, кроме носового платка…
Как-то раз я застала ребят сгрудившимися возле дыры в решетке, через которую обычно все проходили в парк. Они что-то возбужденно обсуждали, но приглушенными голосами. «Если будет война, нас на фронт не возьмут», - говорили мальчишки. «Тогда мы нашим бойцам будем махорку носить. Для этого ее надо накопить. Будем собирать по двору окурки, и вылущивать из них табак».
Начиная со следующего дня изо всех близлежащих дворов исчезли окурки, как правило, валявшиеся где попало…
Собранное богатство мы паковали в целлофановые пакеты и зарывали в заросшем углу двора. Куда потом все это подевалось? Может быть, старшие ребята, знавшие про наш секрет, крутили себе самокрутки, и посмеивались над малышнёй, а может быть наша «махорка» до сих пор ждет своего часа – кто знает! Пускай не дождется!