Последние несколько футов всегда давались ей с легкостью, большей, чем весь предыдущий путь. Дорога к храму, вымощенная крупным булыжником, не была особенно удобной, туфли на камне быстро изнашивались, кожа на подошвах протиралась до дыр, а подол платья, как его не придерживай, цеплял на себя столько мусора, что ей приходилось долго приводить его в надлежащий вид, ведь она не терпела грязи и неопрятности.
В церкви в этот вечер было малолюдно, тихо до звона в ушах. Она медленно приблизилась к скамейке и аккуратно опустилась на самый краешек. Привычно пахло ладаном. Батистовым платком вытерла чуть влажные ладони. Почему-то в первые минуты в церкви она испытывала трепет и неловкость, возможно, это было результатом впечатлительности, всё тут и высокие своды, и витражные окна, через который просачивались последние лучи убегающего дня, и алтарь, производили его. Смешанное, возвышающее и угнетающее одновременно. Глядя в пространство над головой, уходящее высоко-высоко, она ощущала себя маленькой букашкой.
Исповедоваться... почему-то ей никогда раньше не хотелось этого сделать. Казалось, что жизнь её так тиха и безгрешна, что священнику будет не о чем говорить, но сейчас в голове крутилось множество слов, вспоминались разные поступки, которые вполне могли счесть грешными.
Исколотые иголкой пальцы слегка болели, она так много вышивала в последнее время, что занятие это перестало приносить удовольствие, стало механическим. Лучше бы она родилась в другой семье, тогда её бы отдали в белошвейки, и никто не стремился бы заключить с ней выгодный брак. Да, ее выдают замуж. Выдают, словно товар в лавке зеленщика, словно микстуру от кашля. Горький ком появился в горле, третий день она никак не могла избавиться от его присутствия. Он стал центром, вобравшим все мрачные мысли, которые Габриэль носила в себе. Послушная дочь не может противиться воле отца, но до чего неприятен тот, кто должен стать ее мужем, господин Бурьон! Его сальные глаза, крупные желтые зубы, обнажающиеся при каждом слове, отталкивают, глядя на них так и хочется зажмурится, а огромные руки пугают. Представить, что все последующие годы придется провести под одной крышей с этим человеком, речь которого изобилует немецкими словечками, так режущими ухо, страшно. Бурьон в его голубоватого оттенка колете и дикой расцветки чулках на бочкообразных ногах, его лысая голова, покоящаяся на гофрированном накрахмаленном воротнике, словно тыква на блюде, он воистину отвратителен. Вот в каком грехе она пришла покаяться, в неприятии человека, которого назначил ей в мужья отец. Уважение к нему воспитывалось чуть ли не с колыбели, но как может он обрекать ее на пожизненную каторгу? Габриэль невольно подумала о матери, тихой женщине, отстраненной, полностью погруженной в домашние дела, не замечающей присутствия детей. Отец тоже не проявлял к своим отпрыскам нежных чувств, даже когда они были малютками, напротив, он был непререкаемо суров. Всегда хотелось воспротивиться этому, но неловко проявленная забота о матери разбивалась о непреодолимое препятствие неприятия или равнодушия. Габриэль обожала младшего братишку, баловала его, сидела с ним, пока не заснет, выхаживала, когда болел. Материнский инстинкт проснулся в ней слишком рано. И вот теперь ей предстояло уйти из одной семьи, к этому человеку, чтобы создать с ним другую. Стать его женой. Женой... Габриэль снова протерла руки платком, нервно скомкала его и спрятала в рукав.
Откуда-то с высоты зазвучал орган. Всеобъемлющий звук, глубокий, наполнил пустое пространство своими модуляциями, и на какой-то миг Габриэль показалось, что она может взлететь вместе с этим звуком, пробирающим до мурашек, завораживающим, отдающимся эхом в каждой стене, каждом предмете, туда, высоко, вырваться через крышу и унестись лёгким облаком в небеса, отдалённые, но безгранично свободные.
С церковным органистом она встретилась случайно, и по выговору сразу определила, что он англичанин. Он был немолод, бледен и очень скромно одет. Но в этой простоте сквозило неуловимое изящество, даже то, как он передвигался, удивило Габриэль. Она не знала, каково его происхождение, но заподозрила, что когда-то он неплохо танцевал. Англичанин говорил медленно, словно взвешивал слова, но каждое его слово казалось ей весомым. То был особый стиль речи, в ее семье так не говорил никто. Всего-то три встречи, небольшие, одна и вовсе случайная минутная, но Габриель нашла в себе смелость признаться — она хотела бы увидеть этого человека снова. Как он не походил на толстого Бурьона! Чуть грубоватые черты лица, глубокие темные глаза, все это было лишь дополнением к тому, что он был музыкантом, человеком, пробудившим в ее душе прежде незнакомые эмоции, сумевшие вытеснить на время отчаяние и досаду на предписанную кем-то судьбу. Габриель подумала, что она могла бы всю жизнь провести где-то тут, рядом с церковью, только бы слушать музыку, она не видела своего будущего с Гастоном Бурьоном, которое словно тонуло во мраке, и это не только пугало, сколько заставляло искать пути к избавлению. Ослушаться отца — вот еще один грех, в котором она может покаяться. Для него этот брак — удачная сделка, одна из прочих. Для нее — грядущий ад, бесконечный и беспросветный. Габриэль слишком хорошо знала, что такое брак с человеком, подобным Гастону Бурьону. Тетка Жанна неоднократно рассказывала матери, как она ненавидит своего мужа Карла. Габриэль тогда была слишком мала, чтобы понять причину, но уши ее слышали все, и услышанное всплывало в памяти постепенно, при возникновении схожей ситуации. Жанна теперь была похожа на высохшее дерево, уголки ее губ опустились, под глазами прорезались морщинки, Габриэль забыла, когда тетка смеялась или хотя бы лёгкая тень улыбки озаряла ее лицо. Зато она очень хорошо знала взгляд, который та исподтишка кидала на своего супруга. В нём было столько желчи и отвращения, неужели и она обречена стать такой же, исполнится схожих чувств?
Вслушиваясь в звуки органа, она ощущала биение своего сердца, которое участилось, у нее словно бы закружилась голова, нет, это удивительная, возникающая лишь в церкви, воздушность. Ведь тело — только бренная оболочка, сосуд, в котором заключена душа, именно она торжествует, ликует под неповторимую музыку, воспаряет к хорам, где мерцают лампады. Совсем рядом почти ощутимые витали образы, рожденные воображением Габриэль. Невидимая часть балкона, на которой находился орган, музыкант, чьи длинные пальцы колдовали над рядами клавиатур, оживляя энергией своего таланта металлические трубы инструмента, теперь издающего удивительные звуки, то низкие, то высокие, неуловимо прозрачные и чистые, как вода из горного ручья, как воздух на рассвете, когда горизонт робко вспыхивает яркими цветами.
Необходимо задержаться здесь надолго, как можно дольше, чтобы забыть о тех, кто остались за стенами церкви, просто сидеть и внимать волшебству, тая надежду на возможное лучшее будущее, помолиться и попросить о нём.
15.06.2009