Жестянщик с декабря

Дина Шефер
Господи, только бы поезд не опоздал. Женщина сидела в полупустом вагоне с длинными рядами зеленых кресел по обе стороны прохода и неслышно молилась. Пригородный поезд часто останавливался на маленьких плохо освещенных станциях, и ее торопливые мысли-молитвы порой обгоняли его. Она не то чтобы спешила, как по утрам на работу, боясь не успеть на следующий поезд. Времени у нее было достаточно, она могла бы выехать и позже. Но она выбрала этот ночной маршрут, вдруг почувствовав необходимость немедленного, непрерывного движения. Опоздай этот поезд, и ей придется долгих два часа провести на тревожном ветреном вокзале - дожидаться следующей связки.

Развернувшись к окну, она внимательно разглядывала в нем свое отражение. Должно быть, это неискренне, так холодно анализировать свои же мысли. Отнюдь не спутанные и не горячечные. А могут ли у таких, как она, вообще быть спутанные мысли и порывы?

- Не могут, - насмешливо ползет вниз уголок накрашенных губ той, что в окне.
Тогда почему она здесь, почему так внезапно уехала, никого не предупредив.
- Не лги, не поспешно, ты успела накраситься и одеться.
Она не хочет плохо выглядеть, когда увидит его. К тому же после ночи в поездах от косметики не останется и следа. У нее еще тот вид будет.
- Опять лжешь, подруга. Сумка  набита косметикой, а бессонная ночь пойдет тебе только на пользу. К утру появятся трагическая бледность и декадентские круги под глазами. Они нам с тобой идут. И все равно у тебя ничего не получиться. Он не вернется.
Но у других получалось. Она сама их знает.
- У других – да, а у тебя не выйдет. Пора понять, ты – это я.

Она спорила или молилась в сонливом полубреду, скрытая высокими спинками сидений, и, конечно, не слышала скрежета металла, не видела россыпи стекляшек, граненно поблескивающих в лужицах крови и бензина в тускло освещенном ночном тоннеле. На рассвете весть взорвет газетные страницы и телевизионные экраны, на сенсации еще месяц-другой заработают расторопные журналисты,  солидные биографы с сознанием оправдательной значимости своей миссии, печально вздохнув, примут гонорары, друзья и родственники бывшей сказочной принцессы неспешно доиграют последний акт грустной пьесы, в душе надеясь, что вечно нетрезвый деспот-режиссер пригласит их в свой новый непонятный, но модный спектакль. В шелухе вымыслов и сплетен, правдоподобных и невероятных версий позабудется и сам собой исчезнет вопрос, куда и зачем ехала-убегала одинокая женщина и о чем она молилась в полном салоне лимузина.


А первая женщина молилась о том, чтобы ее поезд прибыл вовремя и она успела на скорый поезд, который увезет ее из города-аквариума, ночную глубину которого проткнула мшистая патина соборного шпиля, далеко на юго-восток, в маленький городок, где люди говорят на вкусном южном диалекте. Она с трудом понимала этот язык и в разговорах с местными жителями, любившими вести снисходительно-обстоятельные беседы с путешественниками и иностранцами, чаще помалкивала и улыбалась, прислушиваясь к тому, как бойко освоил чужое наречие ее приятель, который теперь жил в этом городе.

Давно, при знакомстве, он ей не понравился, напомнил старательного студента-ботаника из забытой студенческой жизни. Прошло несколько дней и она позвонила ему, а вслед за тем и приехала в его город. Днем они бродили внутри крепостных стен, когда-то окружавших старинный торговый город, а теперь окруженных им. Она уворачивалась от порывов декабрьского ветра, вольно разгуливающего по вершине крепостного холма, и часто вынимала из кармана куртки мужской носовой платок в сине-зеленую клетку. Отвыкшая от первых свиданий, чуть-чуть поругивала себя за жалость к лысеющему ботанику, который близоруко- самоуверенно вышагивал рядом. Как пить дать, простудится из-за него.

Слепая ночь за окном поезда и ни одного огонька. Если бы не расплющенные по стеклу дорожки воды, могло показаться, что поезд скользит в бесконечном глухом туннеле. Крошечные капли в вверху окна  скользили, набухали, и, чуть помедлив, быстро скатывались вниз. Другие мгновенно подхватывал и уносил ветер. От них на стекле оставались тоненькие пунктирные линии. В первую ночь в его квартире она лежала, глядя в слепые глаза ночи за окном, водила пальцем по пупырчатым обоям в серебряных прожилках и прислушивалась, ожидая шагов и смертельно-легкого прикосновения к груди всегда точной гостьи-тоски, которая в ту ночь в первый раз пропустила свидание.

Внезапно возникшие из мрака огни отразились в спутанных дорожках дождя. Голос проводника в динамике  известил о скором прибытии в Большой Город.  Она схватила плащ и заторопилась к выходу раньше, чем поезд въехал в под стеклянную крышу вокзала.

Она успела на следующий поезд. Устраиваясь в выстуженном пустом купе, она впервые за свой долгий пассажирский стаж отметила, что поезда неизменно опаздывают, когда тебя кто-то ждет. Сегодняшней ночью поезда были точны.

Она развернула прихваченную из дому газету. Длинные статьи читать не хотелось. Она пробежала глазами колонки коротких объявлений. «Ищу место практики жестянщика с декабря». Она позавидовала уверенности юного невежды-жестянщика, уже сегодня знающего, что он будет делать в декабре.

А в том декабре она еще несколько раз приезжала к нему из пригорода. Поезд шел всего полчаса, и она иногда даже не раскрывала захваченную в дорогу книгу. Смотрела в окно, за которым пятнистые черно-белые поля, покрытые снегом холмы с жидкими перелесками и остро заштрихованные графитным карандашом деревенские дома поспешно сменяли друг друга, как карандашные наброски в альбоме рисовальщика.

Он встречал ее на вокзале. Они много гуляли по городу. Им нравились его сонные непрямые улочки. Нравилась неровная рыночная площадь, заметно стянутая куда-то вверх и влево к собору с широкой лестницей.  Нравился сам строгий собор с высоким острым шпилем. На брусничных фасадах основательных ренессансных зданий красовались барельефы рыцарей в забралах, смуглых сарацин в белых остроконечных чалмах и сарацинок с большими шоколадными грудями.

В  те предрождественские дни стало влажно и холодно, и она мерзла в легком демисезонном пальто. Он дал ей толстый колючий свитер и широкополую светлую шляпу. Она смущалась, и всякий раз входя с ним в трамвай или кафе, стаскивала ее с головы и спешила спрятать, не догадываясь, что эта шляпа мужского фасона делает ее лицо особенно нежным.

Вечерами они бродили по поскрипывающему фиолетовому снегу вдоль слепленных в ряды двухэтажных домов из бурого кирпича. Там горьковато пахло печным дымом, в окнах мигали разноцветные веселые фонарики, а в гранатовой глубине комнат виднелись убранные шарами и гирляндами рождественские елки. Шагая вслед за ним за ним по узкой посыпанной серой золой тропинке, она бесстыдно заглядывала внутрь освещенных окон-гротов, стараясь поглубже запрятать в память мгновенный снимок чужого каминного уюта.

Через месяц после из встречи, сразу после Нового года она переехала в другой город. Теперь между ними было почти пятьсот километров и шесть часов езды на поезде. Едва управившись с квартирными хлопотами, она помчалась на вокзал. Она хорошо запомнила эту последнюю поездку к нему.

Вечерний поезд опаздывал почти на час. Выбившись из расписания, он часто останавливался посреди темной плоской равнины и пропускал другие поезда. Она нервничала из-за того, что не успела позвонить ему, предупредить об опоздании. Сбежав по лестнице в пустой в этот ночной час подземный тоннель, она с облегчением выдохнула, разглядев слева от входа одинокую знакомую фигуру в сером не модном пальто, прихваченном с собой в эмигрантский багаж, должно быть, на случай лютых морозов.

Стеклянная дверь скрипнула и поползла в сторону, пропуская в купе крупную фигуру проводника. Она произнесла короткое название города, где ей предстояло сделать последнюю пересадку, и расплатилась за билет. Привстав, она задернула за проводником тяжелую бардовую штору и ее зрачки затянулись вязкой багровой тенью лужи.

Лужа была неправдоподобно большая с рваными краями и ручейками. Она мгновенно залила весь пол в комнате, и позднее, чтобы добраться до кладовки, где у него хранились ведра и тряпки, ей пришлось пробираться по кровати. А сперва, приподнявшись в постели, она не мигая следила, как из опрокинутого стеклянного стакана медленно-медленно вытекает густая жидкость, и алые ручейки подбираются к самому краю простыни. Увлеченный своим монологом, он в один из быстрых пробегов по комнате случайно опрокинул стакан терпкого ягодного сока, который она поставила на ночь в изголовье кровати.

Он много говорил той ночью, пропахшей терпким темным соком. Они теперь не смогут видеться так часто, ему нужно искать новую работу. Не нужно спешить... К тому же она должна согласиться, что...

Через месяц он перестал звонить. Звонила она. Много ль проку повторять ее слова, мольбы, вопросы, коль ты их однажды уже произносил?

Еще не раз стоя у вокзальных касс, она прокручивала однажды записанный на дрянную ржавую пленку сна ролик. Даже не ролик, а статичные кадры-фото возникали перед прикрытыми глазами. Вот она покупает билет в его город,  вот садится на поезд, вот она уже с вокзала звонит ему из телефона-автомата. Разумеется, он ловит такси и едет встречать ее. Она уже почти видела, как поднимается на лифте в его квартиру, как снова заходит в его теплую квартиру, прислоняется к дверному проему. Она проводит рукой по пупырчатым обоям с почти невидимыми серебряными прожилками. На этом кадры обрывались. Должно быть, она не знала, что должно быть по сценарию дальше, да и не хотела додумывать. Она просто знала, что Дальше обязательно будет.

После разрыва она еще долго просыпалась на рассвете и чувствовала фантомную боль его присутствия. Она продолжала звонить ему два или три раза в месяц. Заботы, новая работа, командировки, путешествия, а потом недолгая связь с другим мужчиной притупили, но не прогнали боль.

Она следила за тем, как от звонка к звонку меняется его телефонный голос. Сперва он бывал холодным, раздраженным, потом дружески нейтральным, иногда искренне заинтересованным. Он дольше нее жил в этой новой для них стране, и она советовалась с ним по эмигрантским вопросам, выдавая пустяковый повод за цель. Часто перед тем, как набрать его номер телефона, у нее дрожали руки, а голос предательски срывался или мокротно хрипел в начале разговора. Иногда, опустив на рычаг трубку, она заговорщицки подмигивала себе, а иногда больно ударяла ладонью по подлокотнику кресла. Ей было отчаянно стыдно за эти звонки, за мучительную неспособность забыть его, за очевидную тщету усилий, за крупные счета от телефонной компании.

Но проходил день, неделя, и она снова готовилась к следующему звонку. Она про себя вела с ним долгие запальчивые диалоги, ласково журила его, прощала его. Порой она перехватывала удивленные взгляды попутчиков в поезде. Наверно, опять произнесла что-то вслух или шевелила губами.

Она проигрывала про себя целые монологи, а особенно удачные выражения даже записывала. Она покупала снобистские женские журналы и вчитывалась в их уверенные жизненные советы и примеривала их на свою судьбу. При этом ругала себя за жалкую вторичность своих собственных мыслей и слов. Да неужто она не способна сама отыскать то единственное верное слово, тот единственно правильный тон, которые растопят его равнодушие...

Он появился ровно через год после их встречи, тогда, когда ей стало почти все равно. В отличие от персонажа ее диалогов он не оправдывался и ничего не обещал кроме отношений без обязательств. Она была счастлива, когда он пригласил ее к себе на рождественские каникулы в тот город, где они познакомились. Ей даже удалось на время отвлечься от тревожных мыслей о болезни, которая уже неделю давала о себе знать.

В дверь вежливо постучали. Она подобрала вытянутые ноги и пропустила в купе пожилую пару. Мужчина, осторожно поддерживая женщину под локоть, помог ей сесть. Из большой дорожной сумки он вынул клетчатый плед и укрыл ноги женщины.

Как будто нарочно, ей теперь постоянно попадались на глаза молодые и немолодые пары, осторожно маневрирующие в толпе прохожих. Быть может, раньше она в своем здоровом эгоизме не замечала их, а теперь уязвленное ноющее подсознание нарочно фокусировала на них взгляд.

Она делилась с ним своими тревогами. Он терпеливо успокаивал ее и вслед за врачом советовал не придавать значения недомоганиям. В феврале он нашел новое место и переехал на юго-восток. Они стали видеться реже, он часто дежурил по выходным, на новом месте не все клеилось. Она с растущей тревогой отмечала повторение прошлогодних событий, которые с календарной точностью выпадали на те самые месяцы.  Встреча в декабре.  Рождество вместе. Не-встречи в январе.  Пустой снежный февраль.  Настал март, но они все еще были вместе.

Потом был год опасений и ожиданий, нежности и ярости, лжи и надежды. Летом воспоминания о прошлогоднем одиночестве иногда еще тревожили ее. Наступила осень и она поверила, что ей удалось обмануть время и болезнь. Беспощадный свет лампы был понятнее, чем пересыпанные медицинскими терминами уже ненужные разъяснения врача.

Больной свет вечерних ламп во всех больницах одинаков. Однажды она уже видела этот коричневый мутный свет в грязной московской больнице, где умирала ее бабушка. Они с отцом уходили, уже прощались с ней у лифта в коридоре, пропахшем лекарствами и неистребимым кислым запахом щей и несвежего белья, навечно поселившемся в детсадах и больницах. Они уходили, а бабушка оставалась одна в этом невыносимом тоскливом свете. Было уже поздно, бабушка уговаривала их поторопиться, а в глазах была мольба остаться, задержаться только на миг, на секунду. Странно, но только точно такой же свет она видела в холодном коровнике в подмосковном совхозе. То и дело в дальнем конце коровника раздавался шорох и большие животные неуклюже шарахались от невидимых в темноте крыс, шнырявших по соломе. Дармовое молоко, оставленное для голодной студенческой оравы, было выпито, пора была уходить. Ее окликнули, но она никак не могла заставить себя отвести взгляд от песочных бархатных спин, тусклых желтых лампочек и прозрачных коровьих глаз, в которых застыл коричневый ужас.

Поезд подъезжал к вокзалу в старинном университетском городе. Здесь ей предстоит сделать последнюю пересадку. Сон, мгновение назад бывший неясным туманом, проявился и стал реальностью. Было пять часов утра. Она внимательно изучала расписание. Один поезд отходит через три минуты, следующий – через час. Час можно погулять и здесь. Внезапно, она подхватила сумку и помчалась к пустому перрону, где дремотно посапывала электричка. Проводник, почему-то в летней форменной рубашке с коротким рукавом, помог ей взобраться по ступенькам. В вагоне кроме нее разместилась уставшая компания подростков с выжженными перекисью желтыми волосами. Они лениво перекрикивались нарочито громкими голосами и с любопытством разглядывали ее.

Через двадцать минут она сойдет на пустой станции. Начнет светать. В мокрым асфальте будут тлеть утренние фонари. Небо будет расчищаться от туч, и этот первый осенний день будет обещать быть по-летнему теплым и солнечным.

Чуть задержавшись у телефонных будок, она опустит руку в карман плаща, проверяя на месте ли телефонная карточка. Нет, еще слишком рано. Она направится в центр города. Привокзальный район с безликими зданиями напомнит ей улицы провинциальных русских городков. В старом пустом городе будут алеть на окнах пухлые облака герани. Центральная аллея утонет среди двух рядов лохматых кленов. Она пройдет под одним из них, чтобы он своей мятой лапой провел по ее голове. На волосах останутся капельки ночного дождя. Она пройдет мимо знакомых лавочек, ресторанов, где они вместе обедали, мимо заправочной станции, где она в апреле покупала сигареты.

Часы на каменной башне пробьют семь и она повернет обратно к вокзалу. Почему-то ей не придет в голову, что можно позвонить из любой телефонной будки, а не возвращаться к вокзалу.

По пути она будет повторять одну и ту же фразу: “Господи, помоги мне. Ты мне всегда помогал. Только бы он оказался дома..“ “Кстати, кто-нибудь когда-нибудь обращался к Господу на Вы?“ “О, это вечная тяга к анализу,“- взовьется та, другая.

Вчера он был еще дома. Она говорила с ним по телефону. Впрочем, он мог уехать еще вчера вечером или утром. Сонный голос а трубке сначала не удивится. Он задохнется только тогда, когда она терпеливо повторит, что стоит на вокзале в его городе. “Так не делают,“ - начнет было он, но тут же остановится: “Жди, я сейчас приеду.“ Она прислонится к стене вокзальной пристройки и станет смотреть в ту сторону, откуда по ее представлениям должна появиться его машина. Таксист-турок сперва с интересом будет поглядывать не нее, но через полчаса, поскучнев, перестанет обращать на нее внимание. В вокзалу станут все чаще подъезжать машины. Его серебристого «Рено» долго не будет видно.

Он появится, когда она будет вытаскивать из кармана телефонную карточку. Он неспешно подойдет пешком. Не вынимая рук из карманов, остановится напротив. Она не сможет заставить себя смотреть ему прямо в глаза, и опустит голову, поправляя что-то в сумке.
- Что с тобой происходит?
- Не смотри так на меня. Я не могла по-другому.
- Между прочим, я собирался уехать с утра, и ты могла меня не застать.
- Знаю, но я уже не могла оставаться дома.
- Что ты сказала родным? Они же будут тебя искать.
- Я соврала, что еду в Кельн на весь день. Слушай, я хочу есть и спать. Давай поедем к тебе.
- Нет, мы поедем в Аугсбург, там позавтракаем. Ты же знаешь, я люблю с тобой ездить.
- Я хочу спать. Мне нужно умыться, я всю ночь провела в поездах.
- Ну хорошо, поехали. Я припарковал машину на стоянке.

В его маленькой квартирке  все будет по-прежнему. Только в кухонной мойке гора немытой посуды. Он нальет ей кофе и придвинет тарелку с сыром и хлебом. Сядет напротив, чуть развернув стул в сторону от большого деревянного стола, закинет ногу на ногу. Почему-то ей вспомнится недавно увиденный в какой-то киноведческой передаче черно-белый кусок из фильма шестидесятых годов  с Анни Жирардо и Монтаном. Может быть, потому что сцена происходила тоже за завтраком после инсценированного неверным мужем приезда на вокзале. И она не задумываясь, наобум повторит вопрос Жирардо:
- Слушай, ты мне уже изменил?
В фильме Монтан заерзал, сложил газету и неуверенным голосом спросил, отчего ей пришла в голову такая мысль. Ботаник не заерзает, не смутится:
- Я - старый лысеющий доктор, который с утра до вечера занят на работе. Кому я нужен?

Режиссер, а может не поздно остановить ее, вернуть назад? «Нет, подруга, я не в силах. Не она гонит себя к познанию и не я. Это ветер срывает капли дождя с окна мчащегося поезда. А пока она едет в поезде...»

Текст переработан 07.06.2009

Опубликован: альманах "ВЕК ХХI" вып. 1 (Gelsenkirchen, 2000)